Гордость Карфагена - Дэвид Энтони Дарем

— Я понимаю твои опасения, — сказала Сапанибал. — И что ты предпринял?

— Я спас наш народ, — ответил Ганнон. — Я заключил договор с Сифаксом и переманил его на нашу сторону. Мне пришлось пообещать ему, что Карфаген не станет возражать против его вторжения в Массилию. Ия отдал ему в жены Софонисбу.

Какое-то время Сапанибал с недоумением смотрела на брата. Затем смысл его слов стал проникать в нее, как вода в сухую губку. Мир потемнел. Лицо Ганнона вышло из фокуса. Ей пришлось моргнуть, чтобы восстановить реальность окружения.

— Софонисба обручена с Масиниссой, — сказала она. — Она уже обещана ему.

Ганнон поджал губы.

— Мне очень жаль. Поверь, я люблю Масиниссу. Но их брака не будет. К сожалению, обстоятельства...

Презрительный взгляд Сапанибал оборвал его на полуслове.

— Кто дал тебе такое право?

Ганнон прижал подбородок к груди и посмотрел на нее исподлобья. Затем он снова перевел взгляд на ночное небо.

— Совет одобрил мои действия, — тихо сказал он. —Дидо-бал согласна. Мы разорвали прежнее соглашение. Его больше не существует. Старейшины постановили, что связь Софонисбы с Масиниссой будет считаться преступлением, подлежащим смертной казни.

— Ты не сказал всей правды.

— Зачем мне лгать тебе?

— Она любит царевича. Ты понимаешь это? Она хочет выйти за него замуж. Похоже, ты просто спасаешь свою шею, продавая родную сестру в рабство. Неужели Баркид так низко пал? Когда девочка услышит о твоем предательстве, она умрет душой...

— Софонисба уже знает, — ответил Ганнон.

Он ожидал реакции сестры, но та лишь молча смотрела на него. Ганнон вздохнул и попытался продолжить разговор более спокойным тоном.

— Сапанибал, если боги однажды разрешат мне пронзить Сифакса мечом и выпустить жизнь из него, я с удовольствием сделаю это. Но в настоящее время мы должны подчиниться судьбе.

— Значит, ты согласен называть его братом? Что с тобой случилось? Я думала война превращает мужчин в героев, а не в пугливых детей.

Ганнон раздраженно поморщился. Его речь ускорилась и перешла на повышенные тона.

— Сестра, посмотри на меня! Я потерпел поражение и вернулся без армии. У меня нет ничего, кроме жизни, а она теперь стоит очень мало. Многим старейшинам не хватило полдыхания, чтобы прибить меня к кресту. Хад грозил вспороть мне живот и съесть мои внутренности, пока они будут еще теплыми. Ты понимаешь меня? Я жив только по той причине, что пообещал этим жирным крысам договориться с Сифаксом. Его армия в шестьдесят тысяч ливийцев будет сражаться не против Карфагена, а на нашей стороне! Я вряд ли спас бы свою шею, если бы не пошел на жертвы. Да и сейчас наши жизни по-прежнему находятся в опасности. Софонисба понимает это лучше тебя. Ты удивляешь меня, сестра. Я признаю твою мудрость во многих вопросах, но, похоже, в твоем кругозоре имеется слепое пятно.

Сапанибал встала и приблизилась к брату. Она уперлась рукам в подлокотники его кресла и, взглянув ему прямо в лицо, прошептала:

— Я вижу больше, чем тебе кажется. И если бы я могла превратить свои глаза в камни, чтобы вырвать их и бросить ими в тебя, то сделала бы это в сей же миг. Ты просто не знаешь, на что обрекаешь ее. Отдать сестру Сифаксу! Сифаксу!

Она говорила спокойным тоном, но в ее отношении к брату что-то изменилось. Ганнон напомнил ей, что Сифакс не был демоном. Он царь! Ион влюблен в Софонисбу... Прежде чем оба поняли, что происходит, Сапанибал нанесла пощечину брату.

— А был ли демоном Гасдрубал Красивый? — спросила она. — Скажи мне, был? Скажи? Скажи?

Она снова ударила его — сначала правой рукой, затем левой, потом еще и еще. Ганнон сидел, безропотно принимая ее пощечины. Его лицо покраснело. Из одной ноздри потекла струйка крови. Сапанибал упала на грудь брата и сжала его в судорожных объятиях. Ее пальцы впились в лопатки Ганнона.

Чуть позже, направляясь в покои сестры, она прошла босиком через залы и коридоры дворца. Перед открытым входом в комнату, который находился за углом, стояли два евнуха. Заметив ее приближение, они подтянулись. Никто из них не сказал ни слова и не спросил ее о причине появления. Узнав дочь хозяйки, они отвели взгляды в стороны. Сапанибал остановилась на пороге, так и не решив, входить ли ей в покои Софонисбы, и если да, то что ей говорить. Она убеждала себя, что должна успокоить сестру и напомнить ей о важности союза с Сифаксом для всего карфагенского народа. Ее рассудительный ум действительно верил в это. Она уже ругала себя за гнев на Ганнона. Ее эмоции были плодом собственной слабости и затянувшейся тревоги. Фортуна продолжала вращать свой волчок. Никто не знал, на какой символ укажет стрелка.

Вечерний бриз донес до нее мягкие звуки свирели. На миг Сапанибал почудилось, что вместе с мелодией к ней явился странный дух. Он сжал ее горло и выдавил всю чушь, которую она готовилась сказать сестре. Нет, она не верила в важность союза с Сифаксом. Она никогда не верила в необходимость чьих-то жертв. Она всю жизнь выполняла навязанный ей долг, и ее существование превратилось в медленную пытку — в одно непрерывное удушье. Вот почему ее терзали душевные муки. Из комнаты послышался тихий шум — звук голоса и нечто похожее на смех или плач. Сапанибал шагнула вперед, хотя она по-прежнему не знала, что говорить своей сестре.

Завернув за угол и войдя в комнату, озаренную мягким светом лампы, она увидела Имилце склонившейся над туалетным столиком Софонисбы. Ревность сжала ее сердце. В отличие от Имилце, она так и не стала подругой своей сестры. Ей не удалось занять важного места в судьбе Софонисбы, хотя она могла бы сделать это, если бы не вела себя с ней так холодно, если бы не завидовала ее красоте, если бы не презирала радости, которые сестра брала от жизни. Сапанибал остановилась у входа и встала, уперев ладони в бока и расставив локти в стороны.

Ее младшая сестра сидела на стуле рядом с небольшим столиком, на котором были разложены драгоценности и косметические принадлежности. Сапанибал затаила дыхание, испугавшись красоты Софонисбы. Сестра зачесала волосы назад, и ее лицо, обращенное к ней в профиль, превратилось в точную копию богини Танит. Кривизна носа, утонченное изящество губ, черты, сиявшие великолепием и утренней свежестью. Она казалась скульптурой, от которой только что отошел мастер.