ПОСЛЕДНИЕ ХОЗЯЕВА КРЕМЛЯ - ГАРРИ ТАБАЧНИК

Органы пытаются привлечь симпатии и за рубежом, что необходимо для выполнения возложенной на них задачи — убедить зарубежную общественность, что советская внешняя политика служит интересам и других стран, что перестройка важна не только для Советского Союза, но и для всего мира, который поэтому должен быть заинтересован в ее успехе, и поскольку инициатор ее Горбачев, то и оказывать ему всяческую поддержку. Всемерно культивируется мнение, что падение Горбачева приведет к непредсказуемым последствиям, что те, кто может прийти ему на смену, будут только хуже, и потому не следует предпринимать ничего, что могло бы ухудшить его положение и укрепить позиции консерваторов.

Как считает Бенуа, советские руководители ныне приняли на вооружение стратегию, не всегда выдвигающую военный аспект на первый план, но сочетающую его с другими возможностями, с тем, чтобы добиться той же цели невоенными средствами. Положение Клаузевица о том, что „война — продолжение политики иными средствами”, в Кремле модернизировали, и в основание „нового мышления” сейчас положен метод использования „политики, включая переговоры, а также и права и пропаганды как средств продолжения войны иными способами”.

Бенуа делает вывод, что цель Горбачева — добиться передышки и помешать демократическим странам воспользоваться кризисом советской системы. Заверения западных лидеров в том, что они не наме-

рены воспользоваться предоставленными им историей преимуществами, то, что средства массовой информации все время трубят о конце сталинизма, не требуя конца ленинизма, напоминают о найденном художником Анненковым вскоре после смерти Ленина в его бумагах меморандуме, выдержки из которого были опубликованы в 1972 г. Гуверов-ским институтом. „Капиталисты, — писал первый вождь, — снабдят нас материалами и техникой, которых у нас нет, и восстановят нашу военную индустрию, которая нам в будущем понадобится для решительной атаки против наших поставщиков. Иными словами, они сделают все, чтобы подготовить свое собственное самоубийство”.

Теперь советские политики постоянно подчеркивают общность интересов человечества, говорят об „общеевропейском доме”, что „мы скованы на этой планете одной цепью”, о важности сотрудничества по экологическим проблемам, в деле охраны лесов, Антарктики, озона, что само по себе чрезвычайно важно для выживания человечества, но выживание которого пока, в основном, зависит от того, кто будет держать палец на кнопке ядерных ракет в Советском Союзе: поздоровевшие после передышки коммунисты или демократы.

Пропаганда, искусное манипулирование западными средствами массовой информации, дает возможность советскому руководству влиять на общественное мнение западных государств. На какие бы уступки оно ни шло, оно всегда стремится к тому, чтобы пропагандистские преимущества перевешивали уступки. Аплодисменты Горбачеву должны быть громче, чем голоса скептиков. Число одобряющих его политику при опросах общественного мнения должны быть выше, чем число сомневающихся. Ж.-Ф. Ревель с удивлением вопрошает: „Как Горбачев, затянутый в болото невообразимых трудностей внутри Советского Союза, сумел осуществить такой трюк и предстать за его пределами в качестве дирижера мировых событий?”

Изменения в Польше, Венгрии, ГДР, Чехословакии показывают, что советское руководство не располагает силами для предотвращения распада империи. Но это ее внешний пояс. Что будет, если примеру вос-точноевропейцев захотят последовать советские республики, например, Украина и Белоруссия, которым, кстати, очень просто заявить о своей независимости в ООН, где они уже представлены. Задуманный Сталиным трюк, дававший его империи дополнительные два голоса,может обратиться в ключ к расколу империи. Впрочем, теперь этой возможности в Советском Союзе уже полностью не исключают. Так, академик Рыжов, заметив в телеинтервью, что империи существуют не вечно, высказал убеждение, что к концу века, по-видимому, придет конец и последней из существующих империй — советской. 3. Бжезинский считает, что вместо „вулкана” и „поля сражений народов”, как он называет сегодняшний Советский Союз, к завершению столетия на его месте образуется нечто другое.

Падение империи окажет огромное психологическое воздействие на русских. Это будет освобождающее воздействие. Имперская идея — это не ,,русская идея”. Русская идея — не растягиваться вширь, теряя душу, а заглянуть в зеркало своей души. Освободившись от дум по поддержанию имперского величия, статуса сверхдержавы, за счет бесконечного затягивания ремней, русские обратятся к себе и увидят, какие нетронутые, непочатые еще богатства хранит их земля, более того, они откроют богатства внутри самих себя. Ведь те, кто предстают перед нами со страниц русской литературы, были так или иначе заражены имперским духом, мы практически не знаем, какими были бы русские без империи, каким бы тогда был их национальный характер. Были бы они больше европейцами, перестав владеть азиатскими землями и перестав оглядываться на них, или все же годы татарского владычества

дали бы о себе знать и азиатство в крови продолжало бы тянуть их в восточные степи?

Но речь идет не только о географических изменениях. Отношения между теми, кто входил в империю, должны строиться на иной основе. И не только политической, но и моральной. И это, пожалуй, главное. Крах коммунизма — это не свидетельство торжества западных моральных ценностей. Это свидетельство непригодности коммунистических ценностей. Признание Горбачева на аудиенции у Папы Римского о том, что „нам необходимы духовные ценности, нам нужна революция разума”, это такой же поход в Каноссу, как и тот, что был совершен за 912 лет до него императором Генрихом 1У, искавшим примирения с Папой Григорием УП. Тогда разгневанный Папа заставил императора ждать на снегу несколько дней. На сей раз римский первосвященник был более снисходителен, хотя и сам немало претерпел от борцов с религией „как опиумом для народа”. Он не заставил ждать Горбачева, а пригласил его в библиотеку дворца ХУ1 в., где полчаса беседовал с ним с глазу на глаз по-русски, а затем еще час с лишним при помощи переводчика.

— Мы осознаем, что встречаемся с носителем высшей религиозной власти на земле, к тому же славянином по происхождению, — сказал главе католической церкви глава государства и партии, исповедующий атеизм.

— Да, я первый славянский Папа, — ответил Иоанн-Павел П. — И я уверен, что это Божье провидение подготовило встречу с вами.

— Вступив на путь радикальных реформ, — продолжал Горбачев, — социалистические страны не намерены возвращаться к прошлому. Однако неверно, как утверждают некоторые на Западе, что это крах социализма. Наоборот, это означает, что социалистическое развитие будет продолжаться и дальше, но станет более многообразным.

Вновь подтверждая свою приверженность социалистической системе, глава государства, где, как поведал своим читателям еще в начале 30-х годов московский корреспондент „Нью-Йорк тайме” В. Дюран-ти, был построен „подлинный социализм”, опять демонстрировал свою глубокую привязанность к тому самому прошлому, возвращаться к которому, как он сказал, не намерен. Призывая к возвращению к ленинским временам, Горбачев пытался увлечь на „поиски утраченного времени” страну, которой теперь предлагалось не стремиться к „светлому будущему” впереди, а вернуться назад, где, как оказывается, и было ее „светлое будущее”.

Но повторение прошлого в настоящем всегда обречено на провал. Ленинская схема переустройства общества, как и всякая схема, всегда требовала точного, скрупулезного выполнения теоретических построений создавшего ее, не позволяющего, как это было еще подмечено Адамом Смитом, ,,даже малейшего от нее отступления. Он претворяет ее в жизнь, не обращая внимания на интересы тех, кто противится ей. Он воображает, что ему удастся расставить всех членов общества с такой же легкостью, как фигуры на шахматной доске. Он уверен, что ими не могут двигать никакие иные интересы, кроме тех, которые он им предназначает. Однако на шахматной доске человеческого общества каждой его фигурой руководят ее собственные интересы, порой совершенно противоположные тем, которые законы могут возложить на них”. Заставить всех бежать в одной упряжке, оказывается, невозможно. В обществе подчинить всех и вся единой схеме нельзя. Всегда будут находиться не вмещающиеся в рамки схемы. У каждого члена общества свой замысел о жизни и свои цели в ней. Создатель теории видит только свой замысел и свою цель. Она для него — совершенный идеал, который он не может позволить испортить тем, кому положено лишь послушно выполнять его предначертания. В прошлом непослушных уничтожали. Предусматривает ли нынешний призыв к возвращению к ленинским истокам и это?