Ватага. Император: Император. Освободитель. Сюзерен. Мятеж - Александр Дмитриевич Прозоров

– Ну? Кому я сказала-то?

– Не ругайся, красавица, – выбрался из кустов скромный монах в капюшоне. – Я вовсе не собираюсь воровать твоих коз, как ты, верно, подумала. Просто прилег отдохнуть в тенечке – а тут ты.

– Ой, – девчонка заметно смутилась. – Простите, святой брат, я вас и вправду приняла за вора.

– Ничего, лучше уж в эту сторону ошибиться.

Коричневый шерстяной капюшон – такой же, как и ряса – прикрывал лицо монаха наполовину, так, что вовсе не было видно глаз, и Анна-Мария не очень понимала, как святой странник ее вообще разглядел, тем более – назвал красавицей, что было очень даже приятно, ведь на самом-то деле пастушка у местных парней не такой уж и красивой считалась: тощая, да и грудь едва выросла, к тому же волосы – золотисто-рыжие, да еще веснушки.

– Славно на тебя смотреть, красавица, славно – ты словно солнышко, сияешь вся! И глазки у тебя красивые…

– Да ладно вам, святой брат, – еще больше смутилась девушка.

Ей вдруг почему-то захотелось, чтобы этот добрый – несомненно, добрый! – странник поговорил бы с нею подольше, еще что-нибудь хорошее б сказал, ведь добрых и хороших слов так мало в нашей жизни, куда меньше, нежели злых, уж это-то Анна-Мария давно по себе знала, мало кто с ней по-доброму говорил: дядюшка Бергам – тот все больше ворчал, местные деревенские ребята обзывались, она ведь для них приезжая, чужая. Правда, был там один мальчик по имени Себастьян, младший сын мельника…

– Ты слышишь ли меня, девица?

– А? – тряхнув головой, пастушка оторвалась от своих мыслей, даже сына мельника перед собой не представила – монах помешал, отвлек.

– Ты что же, спрашиваю, одна здесь? – странник поправил на голове капюшон.

И как же не жарко-то? Наверное, Божье слово от жары спасает.

– Одна, – повела плечом Анна-Мария. – А что? Деревня-то наша близко, да и город недалеко.

– Вот-вот, недалеко… В Матаро-то всякого народу хватает, – монах покачал головой, как показалось девушке, с укоризной, но и это пришлось собеседнице по душе – хоть кто-то проявил участие, побеспокоился, пусть хоть так, можно сказать – шутя.

– Ничего, – улыбнулась пастушка. – Места у нас тут спокойные, да все люди – свои.

– Хорошо, что свои, – странник словно бы к чему-то прислушался, помолчал немного, а потом предложил: – Семечек хочешь – хорошие семечки, сушеные, тыквенные.

Сняв с плеч котомку, пилигрим развязал мешок и опустил туда правую руку… как показалось девчонке – с каким-то странным лязганьем. Впрочем, мало ли что молодым девам иногда кажется? А этот монах – человек, по всему видно, хороший, добрый – вишь, как с ней разговаривает, красавицей назвал, о жизни участливо справился, семечками, вот, угощает от всего сердца… Такому можно все рассказать, как на исповеди.

– Ну… угостите, святой брат.

Вообще-то тыквенные семечки Анна-Мария не очень любила, мало того – терпеть их не могла, особенно после того, как года три назад такая вот семечка попал на больной зуб, да так, что едва вытащилась – потом пришлось к знахарке идти, зуб-то разболелся, зараза, заговаривать надо было.

Не любила девчонка семечки, а вот ведь подставила ладонь… и тут увидела вдруг глаза монаха – страшные, словно и не монах это был, самый настоящий демон!

– Ай…

Вздрогнула Анна-Мария, только вот ни закричать, ни убежать уже не успела – левой рукой демон-монах крепко ухватил девушку за ладонь, выхватил из мешка правую… О, Пресвятая Дева! Не рука то была, а сверкающая разящая сталь – перчатка с металлическими когтями, словно клыки злобного оборотня впившиеся несчастной пастушке в горло.

Алая кровь густо оросила траву, и цветущие маки скрыли растерзанное тело Анны-Марии. У чернотала жалобно заблеяли козы.

Себастьян – или лучше уж просто – Себ – на вид ему уж никак нельзя было дать больше шестнадцати – оттолкнул веслом лодку, направляясь прямиком к небольшому водовороту, омутку, где уж точно должна была затаиться крупная рыба – щука или, ежели очень повезет – сом, а то и угорь. Сдерживая азарт, Себ бросил весло и проворно насадил на крючок печеную на угольях лягушачью лапку – неужто на такой-то деликатес да никто не польстится?

– Сам бы ел! – облизал рыбачок лапку. – Плывите, плывите, рыбки.

Поплевав для верности на крючок. Себастьян закинул удочку и принялся терпеливо ждать, неподвижно глядя на воду карими, блестящими от солнца глазами. Легкий ветерок, шевеля спутанные белокурые волосы мальчика, медленно, но верно сносил лодку к берегу, поросшему высоким камышом и дымчато-зеленой, клонящейся к самой воде ивою, похожей на кудри русалки.

Да, русалки. Говорят, они до половины – как юные девы… вот бы посмотреть, а еще лучше – потрогать. Себ покусал губу, даже забыл про удочку, представляя, как вот прямо сейчас, из воды вынырнет русалка – наполовину нагая юная златовласая дева… очень похожая на племянницу старика Бергамо, издольщика, про которого поговаривали, будто его предки когда-то были мувалладами, поклоняясь Магомету, а не Христу. Ах, Анна-Мария, Анна-Мария, как же ты все-таки красива… хоть все деревенские парни и утверждают обратное, а вот поди ж ты…

Оп! Кажется, клюнуло!

Покрепче схватив удилище, мальчишка привстал в лодке, дернул… наверное, все же слишком резко, так, что едва не полетел в воду! Крючок, конечно, оборвал, разиня, что уж тут говорить. Вот ведь незадача! И винить-то, главное, некого, кроме самого себя разве что. Так ведь самого себя чего винить-то?

Делать нечего, придется лезть в воду.

Скидывая рубаху, Себ вдруг услышал, как рядом с его лодкой в воде что-то плюхнулось, всплеснуло. Рыба? Ну, а кто же еще-то? Вот, всегда так! Всегда.

Хотя… Никакая это не рыба, а рыбак! Во-он уселся не крутом бережку, надвинув на самые глаза войлочную широкополую – от палящего солнца – шляпу. Тоже закинул уду… И вроде как человечишко-то напрочь незнакомый, нездешний. Тогда ж какого ляда ловит?!

– Эй, почтенный, послушайте-ка! – возмущенно заорал Себастьян. – Вы хоть знаете, кому принадлежит этот омут?

– Местной общине, я так полагаю, – незнакомец невозмутимо поправил шляпу. – Мне сам староста разрешил.

– Староста разрешил? – мальчишка подозрительно прищурился. – Так ведь мой отец, мельник – и есть здешний староста. Что-то он мне ничего такого не говорил.

– Не знаю, уж почему не говорил, – ухмыльнулся собеседник. – А только мы с ним еще с месяц назад о том договаривались, вот, у меня и расписка есть. Поднимайся, посмотришь. Заодно семечками тебя угощу.

Любишь тыквенные?

Не таким уж и большим городом оказался этот хваленый Матаро – население тысяч семь, не больше, как определил для