Мемуары - Эмма Герштейн

Очень Вас прошу, пишите хоть открытки, пусть пустые. В этом есть моральная поддержка; но не о природе, а так напр. «ничего пока нового нет, но ждем» и т. п.

А то я долго ничего не получал и стало еще хуже на душе, чем обычно.

Целую Leon

Пришла открытка. Ну это Вы круто с Серунчиком, впрочем, он может довести кого угодно, хотя он меня с мамой отнюдь не ссорил. Это Вы на него зря.

Ну да ладно, это не проблема.

Ист. Таджикского народа не присылайте. Она здесь есть на таджикском языке. Я читаю.

Целую L

1 марта 1956 г.

Милая Эмма

все получил! И письмо с отзывами, и три книги и письмо от 24/II с обещанием результата в начале марта. Очень, очень рад всему. Из Вашей книги я прочел, пока, только один рассказ и сразу сделал ценное примечание к «Истории»… Роман еще не начал читать. Сначала, увидев его, я подумал: ну, дело пошло на затяжку, раз мама и Эмма посылают мне книгу, которой хватит на полгода. Но потом я сообразил, что у мамы совсем иное отношение времени, т. е. она попросту не может рассчитать его. И я оказался прав — катастрофы нет — и я спокойно живу, ожидая ответа. Пора уж. Все мои знакомцы, с коими я поглощал мамины посылки, уже пишут мне из дому. Я тоже хочу домой!

Ваша сердитая открытка была мне очень приятна. Так и надо поступить другу. Я, лежа в больнице, психовал и мог зря огорчить маму. Спасибо. Но Серунчик ни в чем не виноват, а что он говорит глупости, так он их всегда говорил и никто на него не обижался. Пусть его, он душевный и милый. Передайте ему мой сердечный привет.

Очень хорошо, что Вы прислали мне отзывы. Они очень подняли мое настроение, а что они задержались по дороге — не беда. Мне сразу стало легче дышать. Умница!

Мое здоровье стало лучше. Жуткие, омерзительные боли исчезли, только рана заживает очень медленно. До 15-го марта я на излечении. Вот бы получить за это время от Вас телеграмму о результате, а там можно ждать определения. Это тоже не скоро, но зато спокойно. Так что и роман прочесть успею и марки Ваши израсходую. Но это все ничего, лишь бы настало…

Целую Вас, дорогая, и благодарю

за а) заботу; b) внимание; с ) ругань, ибо к месту; d) книги; е ) отзывы; f) прощение Серунчика; g) хлопоты и h ) верность в беде — это главное. Еще раз целую Вас

искренне Leon

8 марта 1956 г.

Милая Эмма

ждал, ждал от Вас письма, но ничего не дождался. Может быть, я нетерпелив, да где ж взяться терпению. Неужели опять ничего? Теперь уж, кажется, никакой оттяжки быть не может. Простите, дорогая, что я к Вам пристаю, но, право, только от Вас и можно добиться толковых ответов.

Ради Бога, сообщите все как есть. Неизвестность выматывает хуже всего. Книги получил и очень благодарен Вам за заботу. Я их уже почти прочел и частью отработал. Занимаюсь сколько можно, но можно меньше, чем хочется. 15 марта кончается мой «отпуск по болезни» и до сего злополучного дня хотелось бы получить от Вас весточку: что и как. Я стараюсь не психовать и кажется успешно, но все-таки…

Целую вас, дорогая, — Leon

Обязательно привет С. С. С. Он милый и добрый.

Л.

10.III. 1956

Милая Эмма

Вчера я послал Вам и маме письмо, а сегодня пришла Ваша открытка от 1/III. Я потрясен радостью[185], даже чуть-чуть заболел от нее. Это как будто Воскресение. Появился новый стимул жить, охота к работе. Один друг мне сказал: «У вас есть будущее, но нет настоящего». Это отчасти верно, но мои мысли и знания, которые благодаря присланным книгам растут, — это уже кое-что.

Как мне жаль, что Вам приходится так волноваться, и маму жаль. Посылка прекрасная, материально я ни в чем не нуждаюсь. Я как чувствую сейчас Ваше участие и заботу, и мои обиды (прошлогодние) совсем прошли. Прошу Вас: поцелуйте маму и успокойте ее, приободрите как можете. Я постараюсь держаться и не поддаваться ни болезням, ни тоске.

Целую Вас и от всей души благодарю

Leon

14 марта 1956 г.

Милая Эмма

ну вот и середина марта, а воз и ныне там. Я решил: хватит нервничать, ждать и мучиться ожиданием.

Я решительно взял себя в руки и с завтрашнего дня переквалифицируюсь на холодного сапож­ника. Месяца за два научусь, а там буду приобретать опыт. Это работа по моим силам и надеюсь, что к концу года буду подбивать подметки и подшивать валенки.

Больше не ходите справляться, это, видимо, бесполезно. Т. к. нет ни одного основания, чтобы не освобождать меня, а этого все же не делают, значит, просто не дадут никакого ответа, а будут делать вид, что чего-то не хватает. Я знаю, чего не хватает — моей вины, но ее и не будет, поэтому ее можно искать до бесконечности. Похоже, что меня реабилитируют как Чаренца[186] или Вавилова[187]. Ну что ж, делать нечего. Буду жить как жил до сих пор. Книги, если они будут, присылайте. Я занимаюсь наукой больше из интеллектуальной потребности, чем из желания на ней заработать. Поэтому книги меня очень радуют, безотносительно к моей судьбе. Если бы можно было достать 2 старых книги: Иакинф[188]: «История Тибета и Хухунора» и Вас. Григорьева[189] «Восточный Туркестан». Купить их нельзя — это библиографические редкости, но м. б. можно достать в Институте Востоковедения с возвратом. Это последние крупные вещи, которых мне не хватает.

Я очень понимаю и ценю Вашу заботу обо мне. Я знаю, что никто в жизни так мне не помог, как Вы. Жалею только, что мне нечем отплатить Вам. В знак моих чувств посылаю Вам прядь волос — больше ничего у меня нет.

Может быть, я напрасно вдался в пессимизм, но пусть будет приятный сюрприз . Я его переживу. Целую Вас, дорогая моя. L

P. S. Теперь напишите о Вашей жизни, успехах, литературных планах, а также о маме и ее делах.

Я уже способен жить обычной жизнью и интересоваться ею. Я спокоен и буду спокоен. Leon

23.III.56

Милая Эмма… уффф… так оно и бывает: как придешь в отчаяние, ан тут-то и оно.

14/III я Вам послал пессимистическое письмо, с прядью волос, а Вы в это самое время послали мне очень отрадное письмо. Очевидно, 19/III заседание опять не состоялось, ибо телеграммы я не получил, но м. б. получу завтра. Вместо нее пришли бандероли со всеми книгами. Я их уже просмотрел. Очень выразительно. Правильно говорил Микоян о нашем институте[190]: дремлет сукин кот. Такая импотенция творческой мысли, что я даже не мог подумать, что это возможно. А «перевод» Шах-намэ возмутительная халтура. Переводчик не знает: а) языка, б) истории, в) русского стихосложения, но обладает, видимо, наглостью и блатом. Ничего похожего на гениальное произведение великого автора. Если бы Фирдоси писал так, как Липкин, его бы никто не читал и не знал.[191]