Лондон. Биография - Питер Акройд

Статус ребенка как юридической и коммерческой единицы тоже утвердился довольно рано. Второй из трех пунктов хартии, дарованной лондонцам Вильгельмом Завоевателем в 1066 году, гласил: «И пусть каждый ребенок наследует своему отцу по его кончине»; тем самым подтверждалось традиционное право первородства. Действовала, кроме того, сложная система опекунства, защищавшая сирот от бесчестного присвоения родового имущества кем-либо со стороны. О коммерческом значении ребенка в Лондоне говорит фрагмент старинной баллады, где родители посылают сына «в стольный Лондон – в ученики»; первое письменное свидетельство о юном лондонском ученике ремесленника датируется 1265 годом. Другим доходным детским занятием было нищенство; взрослые, со своей стороны, порой извлекали из чужих детей прибыль, грабя их, похищая, а то и убивая. Некая Элис де Солсбери была присуждена к позорному столбу за то, что «взяла Маргарет, дочь Джона Оксуика, бакалейщика… унесла ее, раздела, чтобы родные не признали, и хотела просить с нею подаяния и получать через это выгоду». Нападения на детей на лондонских улицах происходили из века в век – в том числе и в XIX столетии, когда ограбление ребенка называлось на воровском жаргоне «kinchin lay». Дети из богатых семей были особенно лакомой добычей: похитив ребенка, можно было выгодно продать его одежду и драгоценности. Многих убивали на месте, чтобы не кричали или чтобы не могли указать на преступников впоследствии. Лондон порой был опасен для малолетних.

Уильям Фицстивен, говоря о юных горожанах, подчеркивал другое – их бьющую ключом энергию, их восторг от петушиных боев и от «хорошо известной игры, называемой футболом», где мячом служил надутый свиной пузырь. Летом в праздничные дни дети играли в чехарду, боролись и «метали копья за черту»; зимой кидались снежками и катались по льду, используя длинные берцовые кости животных на манер «скейтбордов» конца XX века. Фицстивен, подкрепляя свои высказывания об отличающей Лондон воинственной отваге его жителей, выделяет в детских играх элемент состязания и агрессии. «Сыновья горожан устремляются из ворот гурьбой… они устраивают учебные бои и упражняются в военном искусстве». Мальчикам часто давали луки и стрелы попрактиковаться в меткости, которая могла пригодиться городу впоследствии. Они уже были полноценными лондонцами, гордыми и наделенными развитым чувством гражданской принадлежности. Сходным образом школьников обучали искусству диспута и риторического поединка; «ученики различных школ состязаются в стихосложении и оспаривают первенство в знании грамматических правил и владении глагольными формами». В хорошо известных общественных местах – например, у церкви Сент-Бартоломью-де‑Грейт в Смитфилде – дети поднимались на импровизированные подмостки и соревновались в «риторических речах» или в декламации. Здесь – один из истоков лондонского театра; весьма уместным в описаниях Фицстивена выглядит соединение агрессивно-состязательного и театрально-зрелищного начал. В этом отношении лондонская детвора – верный слепок со своего города.

В XIV веке один епископ порицал «бесстыжих юнцов», царапающих свое на полях книг; Роберт Брейброук в «Письме об отлучении» от 9 ноября 1385 года жалуется на мальчиков, «в наглости и праздности своей ни к чему не годных, подстрекаемых скверными помыслами и занятых более дурными, нежели хорошими делами». Они «швыряют и мечут каменья, стрелы и прочее в грачей, голубей и других птиц, гнездящихся в церковных стенах и паперти. И еще играют у церкви и внутри нее в мяч и прочие разрушительные игры, разбивая и портя стеклянные окна и каменные фигуры церкви».

Как-то раз мальчик, служивший в подручных у пекаря, нес по Стрэнду корзину с хлебом; когда он проходил мимо резиденции епископа Солсберийского, слуга епископа стащил у него буханку. Мальчик закричал: «Держите вора!» – и собравшаяся толпа детей, учеников и прочих горожан учинила беспорядки, едва не переросшие в настоящий бунт. Дети, таким образом, на равных участвовали в бурной жизни города. В административных документах XIV века упоминаются «мальчик, который полез к водосточному желобу достать улетевший мяч; дети, игравшие на штабеле древесины, пока один не упал и не сломал ногу; школьник, который, возвращаясь после обеда по Лондонскому мосту, упал в реку и утонул, потому что ему страх как захотелось перелезть через перила и повиснуть на руках, держась за перекладину». Ребятишки играли в «слепого в капюшоне» (то есть в жмурки) и в «орехи» (ныне «каштаны»).

Сохранившиеся книги с правилами поведения для школьников косвенно передают атмосферу средневекового лондонского детства. Они запрещают «бегать, прыгать, болтать, играть; носить с собой палки, камни или луки; подшучивать над прохожими; смеяться или хихикать, если кто-нибудь читает или поет minus bene (не слишком хорошо)». В свою очередь, школьники сочиняли стишки про наставников:

Мой учитель – гад.Сдохнет – буду рад.

В городе, где каждый стремился быть замеченным, дети не отставали и шумели вовсю. Кроме того, их, кажется, манили запретные места Лондона, дразнили и провоцировали его опасности. Лондонским детям всегда были свойственны наглость и пересмешничество. В 1950‑е и 1960‑е годы популярна была игра «кто последний», когда надо было перебегать улицу перед машинами, рискуя быть сбитым. Цель – сойтись с городом лицом к лицу и победить его на его условиях.

В 1480‑е годы, когда юный Томас Мор ходил из своего дома на Милк-стрит в школу Св. Антония на Треднидл-стрит, город впечатывался в него неизгладимо. Он проходил, например, мимо питьевого фонтана на Чипсайде, у которого совершались публичные кровавые казни; дети не были избавлены от зрелища насильственной смерти. Он проходил мимо церквей, мимо изображений святых, мимо «мочепровода» (pissing conduit), мимо рыбных и мясных рядов; он видел нищих, иной раз одного с ним возраста, видел проституток, воров и праздношатающихся, наказанных сидением в колодках. Как взрослые, он был одет в дублет и чулки-штаны: дети не считались чем-то отличным от старших, им было меньше лет, только и всего. В школе он учился музыке и грамматике, запоминал полезные изречения. «Долг платежом красен… Больше рук – легче труд… Скоро – не споро». Его обучали риторике, и он был в числе тех детей, что, соревнуясь, демонстрировали свои дарования у церкви Сент-Бартоломью-де‑Грейт. Самое, однако, важное – что его готовили к деятельности в судебных органах Лондона. Несомненно, это было главным образом гражданское образование; его учили ценить порядок и гармонию, и во многом его последующая общественная деятельность была посвящена насаждению этого порядка, этой гармонии в пределах улиц, знакомых ему с детства. Однако эти же улицы сделали его жестким, как и всех прочих своих детей. Его сочинения полны уличного жаргона и народного говора; жесткость и театральность его натуры, его хлесткое остроумие, его напор коренятся в типичном лондонском детстве.

Итак, жизнь лондонских детей была несладкой. В бедных семьях им приходилось тяжко трудиться наравне со старшими; отпрысков семей побогаче отдавали в дома горожан еще более состоятельных и славных. Например, юный Томас Мор служил в доме у архиепископа Кентерберийского. В общем, трудись – не то будешь наказан. Документы тюрьмы Брайдуэлл говорят о том, что почти половину заключенных составляли мальчики, виновные всего-навсего в бродяжничестве; «их забирали в Брайдуэлл и наказывали наравне с разбойниками, попрошайками, потаскухами и мелкими воришками». Жесткость эта чувствуется и в высказываниях двух лондонцев – Уильяма Кэкстона (конец XV века) и Роджера Эскама (XVI век). Кэкстон жаловался: «Я вижу, что родившиеся здесь [в Лондоне] наживаются и богатеют иначе, чем их отцы и старшие». Эскам писал: «Невинность исчезла, стыдливости больше нет, юнцы наглы и высокомерны». Суждения эти можно отнести на счет вечного брюзжания стариков по поводу молодежи и смены поколений, однако стоит отметить, что они были высказаны в период стремительного роста города. Между 1510 и 1580 годами его население увеличилось с 50 000 до 120 000 человек, и Лондон мучился избытком бурной, беспокойной энергии; похоже, что дети воплощали в себе этот дух наиболее очевидным и, для пожилых, наиболее тревожным образом.

В частности, изрядно настораживали горожан молодые и склонные к непокорству ученики ремесленников; городские власти разработали поэтому весьма жесткие правила, регламентирующие их труд и поведение. Ничто не должно было нарушать коммерческую гармонию. Ученик был связан договором «и должен повиноваться. Поскольку я обязался верой и правдой служить господину семь лет, долг мой – исполнять это предназначение и всячески умножать доходы моего уважаемого господина. Хвала городу, который и принцев делает ремесленниками». Последняя фраза означает, что в ученики к ремесленнику или торговцу зачислялись и юноши знатного происхождения. Коммерческий инстинкт был очень силен. Ученикам воспрещалось собираться на улицах группами, пить в тавернах, носить яркую одежду; им позволялись только «коротко остриженные волосы». Сходным образом, детям по-прежнему надлежало утром, прежде всех дел, преклонять колени перед отцом и получать его благословение. Зачастую дети ели за отдельным, меньшим столом, и подавали им после взрослых; по окончании трапезы их могли спросить об их делах и о школьных занятиях, предложить произнести наизусть стих из Библии или какое-нибудь изречение. Непослушных потчевали «березовой кашей». «Двух-трех порций этого снадобья обычно бывает довольно для исцеления».