Лондон. Биография - Питер Акройд

В первые десятилетия XX века в облике женщины по-прежнему преобладал трудовой элемент. Сохранились, конечно, образы блестящих, богатых и светских женщин, но больше было гостинично-ресторанно-кухонных «девочек», магазинных продавщиц, машинисток. В фильме «Каждый день, кроме Рождества» имеется эпизод, где выведено реальное лицо – «старая Элис», последняя из носильщиц на рынке Ковент-гарден, толкающая тачку с цветами. Фильм был снят в 1957 году, что свидетельствует о живучести некоторых профессий.

Возникали, однако, и совершенно новые точки приложения женского труда; две мировые войны существенно изменили характер занятости. Когда молодых людей отправили в окопы и на поля Первой мировой войны, женщин впервые допустили в сферы, которые прежде были чисто мужскими. Они начали работать в тяжелой индустрии, исполнявшей военные заказы, – главным образом в производстве военного снаряжения и в машиностроении. Количество женщин, занятых в Вулиджском арсенале, возросло со 125 до 28 000; для размещения иногородних женщин, трудившихся на фабриках в Парк-Ройял, был использован старый работный дом в Уиллсдене. Появились водительницы автобусов и машинистки метрополитена; женщин все охотнее брали на канцелярскую и коммерческую работу. Хотя в тяжелой промышленности после Первой мировой войны женщин вновь сменили мужчины, в конторах женский персонал закрепился. Эта крупная перемена сопровождалась другой: к концу войны число женщин, занятых в таких традиционных некогда сферах, как шитье и домашние услуги, резко упало. Вместо этого они находили работу в банковском деле и коммерции, в местных органах власти и розничной торговле, в магазинах и бизнесе, в административных учреждениях и на государственной службе.

Одним из четко очерченных типов была «фабричная девушка», в чьей эмансипации определяющий момент наступил летом 1888 года, когда 1500 «девушек», работавших на спичечной фабрике «Брайант и Мэй» в Боу, прекратили работу, требуя повышения заработной платы; в определенной мере эта забастовка была организована активисткой Фабианского движения Анни Безант, и ее успех имел существенные последствия. В том же году женщины получили право участвовать в местных лондонских выборах, и Лондон, безусловно, стал как источником движения суфражисток, так и сферой приложения их усилий. Впервые в истории города женщины смогли мобилизовать его эгалитаристский дух в своих интересах.

В 1913 году Сильвия Панкхерст основала Восточно-лондонскую федерацию в рамках Женского общественно-политического союза (сам этот союз был создан ее матерью десятью годами ранее); местом рождения федерации стала булочная на Боу-роуд недалеко от фабрики «Брайант и Мэй». Сильвия позднее писала: «Пробуждению Ист-энда я придавала важнейшее значение… Создание женского движения в этой великой бездне бедности должно было стать призывом к возникновению подобных движений по всей стране». Так благодаря усилиям женщин Лондон вернул себе репутацию центра радикального инакомыслия. Это был достойный ответ обществу – воспламенить души тех самых женщин, что были списаны как алкоголички или хуже того.

История суфражисток, связанных с Сильвией Панкхерст, теснейшим образом переплетена с историей Ист-энда, и они стали подлинными выразительницами чаяний района, его недовольства. Митинги происходили в Попларе, Бромли и Боу; шествия либо начинались, либо оканчивались в парке Виктории; типография, где печаталась суфражистская литература, находилась на Роман-роуд, «Женский клуб» открылся на Олд-Форд-роуд. Хотя топография женского движения никогда не анализировалась должным образом, ясно, что мощью и авторитетом оно обязано именно восточным районам Лондона. Во время Первой мировой войны на Олд-Форд-роуд открылось «Бюро помощи попавшим в беду», куда обращались женщины, которые, лишившись поддержки мужа, оказывались под угрозой выселения. На Норман-роуд Сильвия Панкхерст организовала кооперативную фабрику с детскими яслями при ней. На углу Олд-Форд-роуд и Сент-Стивенз-роуд открылись бесплатная клиника и ясли «Материнские руки» (прежде там располагалась пивная «Герб оружейников»)[137]. Это движение, неуклонно повышавшее моральный и общественный статус лондонских женщин, было двойным: одной его составляющей был заботливый феминизм, другой – стремление женщин к освоению «мужских» профессий.

В Шордиче по-прежнему устраиваются женские борцовские состязания; заключенные женской тюрьмы Холлоуэй осуждены главным образом за жестокое обращение с детьми, проституцию или участие в наркобизнесе. В Лондоне и теперь много бедных женщин, которых город битьем принудил к покорности. Ко второй половине XX века относятся сообщения о приютах и общежитиях для «больных женщин» и «женщин, подвергшихся избиению». Здесь заключена некая правда о Лондоне: рисунок относительного неблагополучия остается узнаваемым и неизменным, тогда как поверх него движется широкий и всеобъемлющий поток перемен. Например, согласно последним статистическим данным, за 1986–1996 годы женская занятость в Лондоне увеличилась более чем на 6 %, а мужская снизилась. По нынешним оценкам, 44 % лондонских женщин работают по найму. Таким образом, город стал дружественнее к женщинам, и они присутствуют во всех его структурах и учреждениях; есть, например, женщины-таксисты и женщины на руководящих постах в крупных компаниях. Становясь более легким и открытым, двухтысячелетний город наконец выявляет заложенное в нем женское начало.

Глава 68

Мальчишки и девчонки, затеем-ка игру

История детей в Лондоне дает очень много пищи для размышления. В их смертности, в их жестокости, в их игровом инстинкте проявляются могучие силы города. Ранние свидетельства скудны и отрывочны: фрагменты кожаных башмачков и туфелек, бронзовые игрушки, костяные свистки. Игра и восторг от нее глубоки и вечны. Сохранились также детские надгробия римской поры. На одном высечено имя Онесимус и далее сказано, что он был достойным сыном и помощником; другое поставлено «доброму Дексию, сыну Диотима». Смерть детей непрерывной нитью тянется сквозь всю лондонскую историю. Во многих смыслах юность – плохо сохраняющееся в городских условиях вещество.

Под Полтри на большой глубине была обнаружена золотая статуэтка ребенка. Маленькая фигурка эта заключает в себе все представления о святости младенчества. О некоторых детях писали как о пророках или провидцах; одному юному лондонцу «было, к вящей славе Господа, даровано знание о том, чему его не учил наставник». Читаем и о другом мальчике, который «вместе с двумя учениками соборной школы» охранял Вестминстерское аббатство. Сохранились сведения о детях, которые в начале XII века таскали корзины с песком и щебнем в Смитфилд, помогая Рахере в строительстве «Варфоломея Великого» (церкви Сент-Бартоломью-де‑Грейт).

Это участие детей в охране и даже возведении главнейших лондонских святынь чрезвычайно значимо: город берет от малолетних своих сыновей и дочерей долю их невинной энергии, что не так уж далеко отстоит от детских жертвоприношений при закладке храмов и строительстве мостов. Само собой, дети играли центральную роль в гражданских и церковных церемониях. Писали, что «в дни Св. Николая, Св. Екатерины, Св. Климентия и Невинно убиенных младенцев детей наряжали как епископов и священников и водили с песнями и танцами от дома к дому – благословлять жителей». Даже в XVI веке, перед самой Реформацией, «в большинстве частей Лондона мальчик, облаченный по-епископски в pontificabilis, ходил по улицам и распевал по старому обычаю». В 1516 году на параде лорд-мэра в составе громадной процессии шли «16 обнаженных мальчиков»; дети неизменно участвовали во всех общегородских и гильдейских шествиях по Корнхиллу и Чипсайду. Нелишне также отметить окружавшую детей диковинную и стойкую атмосферу суеверий. В годы республики Кромвеля «к пророчествам детей прислушивались с великим вниманием»; астрологи использовали детей в качестве ясновидящих. «Вызванного духа, – утверждает одна из книг о магии, – способны узреть только дети одиннадцати или двенадцати лет или же непорочные девицы». Отсюда хорошо видно, какое важное значение придавалось невинности в скверном и оскверняющем городе.

Статус ребенка как юридической и коммерческой единицы тоже утвердился довольно рано. Второй из трех пунктов хартии, дарованной лондонцам Вильгельмом Завоевателем в 1066 году, гласил: «И пусть каждый ребенок наследует своему отцу по его кончине»; тем самым подтверждалось традиционное право первородства. Действовала, кроме того, сложная система опекунства, защищавшая сирот от бесчестного присвоения родового имущества кем-либо со стороны. О коммерческом значении ребенка в Лондоне говорит фрагмент старинной баллады, где родители посылают сына «в стольный Лондон – в ученики»; первое письменное свидетельство о юном лондонском ученике ремесленника датируется 1265 годом. Другим доходным детским занятием было нищенство; взрослые, со своей стороны, порой извлекали из чужих детей прибыль, грабя их, похищая, а то и убивая. Некая Элис де Солсбери была присуждена к позорному столбу за то, что «взяла Маргарет, дочь Джона Оксуика, бакалейщика… унесла ее, раздела, чтобы родные не признали, и хотела просить с нею подаяния и получать через это выгоду». Нападения на детей на лондонских улицах происходили из века в век – в том числе и в XIX столетии, когда ограбление ребенка называлось на воровском жаргоне «kinchin lay». Дети из богатых семей были особенно лакомой добычей: похитив ребенка, можно было выгодно продать его одежду и драгоценности. Многих убивали на месте, чтобы не кричали или чтобы не могли указать на преступников впоследствии. Лондон порой был опасен для малолетних.