Троцкий - Дмитрий Антонович Волкогонов

class="p1">Позже, незадолго до своей гибели, Троцкий уже не мог писать так, как раньше. Московские процессы, где он, по сути, был главным обвиняемым, выбили его из колеи. Так, его книга «Преданная революция», представляющая синтез исторического и логического анализа советской действительности, написана много слабее его более ранних книг. В июне 1937 года Виктор Серж в письме Седову сообщал, что, редактируя «Преданную революцию», он встретился со многими трудностями: «Книга не написана, не составлена, а наспех сшита из разных материалов… масса почти дословных повторений и длиннот… Не надо убивать книгу громоздкостью…»{1154} Но эту книгу Троцкий писал в Норвегии, когда над ним уже была занесена рука «карательных органов». На Принкипо творческая обстановка была неизмеримо благоприятнее.

Нужно сказать, что, хотя Троцкому не удалось избежать писательского эгоцентризма при освещении событий, «История» – глубокое и масштабное свидетельство колоссальной российской драмы. При всем эгоцентризме повествования, которое едва ли устранимо при описании пласта времени, где художник лично сам действовал, страдал, надеялся, «История» написана в основном в спокойном, сдержанном, исторически объективном стиле. Думаю, это далось Троцкому нелегко, ведь летопись революции создавалась им после сокрушительного поражения, которое он потерпел от Сталина.

Труд философски глубок, психологичен, крайне заострен полемически. Это вызвано тем, что в то время, когда он создавал свою «Историю», в Москве уже полным ходом шла фальсификация всего минувшего, начиная с 1917 года. В статье, посвященной откликам на «Историю русской революции», Троцкий писал: «Подобно тому как разбогатевшие лавочники создают себе новую, более подобающую генеалогию, так выросший из революции бюрократический слой создал себе свою собственную историографию. На службе ее стоят сотни ротационных машин. Но количество не возмещает ее научного качества»{1155}.

Фактически те же самые слова он пишет и в предисловии к своей книге «Сталинская школа фальсификаций», увидевшей свет почти одновременно с «Историей». Книга состоит из ряда подлинных исторических документов, трех его неопубликованных речей и так называемого «письма в Истпарт». В основу письма положены ответы Троцкого на анкету Истпарта, сделанные им еще в 1927 году. (Об этом я уже говорил в своей первой книге.) Письмо пространно. Оно занимает около ста страниц и содержит 70 (!) тезисов. В нем Троцкий использует множество документов, весьма убедительно иллюстрирующих эволюцию «переделки» истории в Москве. Троцкий, помимо Сталина, прямо обвиняет в «перелицовке» исторической ткани Зиновьева, Бухарина, Ярославского. Последнему «перелицовщику» Троцкий посвящает специальный фрагмент, как, впрочем, Ольминскому и Луначарскому… Эти люди, писал Троцкий, «и так и эдак выполняют социальный, то бишь секретарский наказ!»{1156}

Отвечая на обвинения в меньшевизме, Троцкий пишет, что организационно и политически он порвал с ним еще в 1904 году. «Я никогда не называл и не считал себя меньшевиком, – отмечает он. И далее самокритично добавляет: – Как я не раз уже заявлял, в расхождениях моих с большевизмом по ряду принципиальных вопросов неправота была на моей стороне»{1157} (курсив мой. – Д. В.).

Касаясь вопросов Брест-Литовского мира, Троцкий отмечает, что оттягивание «момента капитуляции перед Гогенцоллерном» было одобрено большинством ЦК и большинством фракции ВЦИК… «Во время брестских переговоров, – продолжает Троцкий, – весь вопрос состоял в том, созрела ли в Германии к началу 1918 г. революционная ситуация настолько, чтобы мы, не ведя дольше войны (армии у нас не было!), могли, однако, не подписывать мира. Опыт показал, что такой ситуации еще не было»{1158}.

Троцкий уже знал (книга писалась в 1931–1932 гг.), что в Москве предприняты энергичные меры по полной исторической дискредитации его позиции на мирных переговорах в начале 1918 года. При этом создавалась видимость, что Ленин принимал решения по этому вопросу, только посоветовавшись со Сталиным.

Так что Троцкий, выпуская «Сталинскую школу фальсификаций», уже видел попытки искажения недавнего прошлого. Эта «традиция» деформации истины в угоду политике, угоду кремлевскому цезарю сохранится на десятилетия. Об этом, в частности, свидетельствует упоминавшаяся мною записка Стасовой и Сорина, направленная Сталину в мае 1938 года. В ней они, по сути, предлагают сделать «исправления» в записях Ленина, касавшихся позиции Сталина в начале 1918 года{1159}.

Работая над «Историей русской революции», Троцкий очень жалел, что не сумел вывезти из Москвы значительную часть материалов, относящихся к предреволюционному периоду и первым годам Советской власти, когда направлялся в ссылку. Речь идет о копиях протоколов Реввоенсовета, его приказах и распоряжениях как наркома трех комиссариатов (по иностранным делам, по военным и морским делам и комиссариата путей сообщения), об обширнейшей переписке… Например, он очень хотел бы воспользоваться архивом Общества бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев, но этих документов у него не было.

В это общество его приняли в июне 1924 года, когда звезда его уже начала закатываться. В пространной анкете из 43 пунктов Троцкий добросовестно зафиксировал, что местожительство его – «в Кремле», профессия – «литератор-революционер», образование – «среднее», сословие – «сын колониста-землевладельца», в каких тюрьмах сидел – «Николаевской, Одесской, Московской, Иркутской, Александровской, в ”Крестах“»…{1160} В Обществе было много ветеранов, которые о всех трех русских революциях знали нечто такое, что могло бы обогатить будущую «Историю». С самого начала в Обществе стал издаваться журнал «Каторга и ссылка», накапливаться фонд воспоминаний, документов, различных свидетельств. Новый член Общества намеревался воспользоваться его архивами.

Троцкий, закончив свою «Историю», еще не знал, что Общество бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев доживает последние месяцы. Члены парткомиссии Я. Петерс и П. Поспелов после «проверки и ревизии» Общества докладывали Председателю комиссии партийного контроля при ЦК Н. И. Ежову и его заместителю М. Ф. Шкирятову: «…состав Общества на 1.IV.35 г.: членов ВКП(б) – 1307 человек, беспартийных – 1494 чел. Выходцы из других партий – 57 процентов». Петерс и Поспелов сообщали в своей записке, что в Обществе преобладают бывшие эсеры и меньшевики, «тесно спаянные между собой старыми связями». После убийства Кирова «было арестовано 40–50 членов Общества». Вся докладная – длинный перечень политических криминалов: «эсер Андреев, меньшевики Дрикер, Типулков, Фельдман и др. называют органы НКВД ”охранкой“». В своих изданиях, гласит записка партийных инквизиторов, «Общество особый упор делает на Бакунине, Лаврове, Ткачеве, Радищеве, Огареве, Лунине и др.». Половина авторов журнала – народники, эсеры и меньшевики. «В журнале есть статьи о Ницше, пишут о Керенском…» В одном из номеров, сообщают Петерс и Поспелов, утверждается, что «не было бы Октября, если бы не было Февраля», идеализируется казачество, косвенно ставятся под сомнение «некоторые классические положения товарища Сталина». Дело дошло до того, что среди бывших каторжан бытовало мнение: «Общество должно защищать своих членов, если их арестует и Соввласть».

В заключении записки фактически ставился вопрос о ликвидации Общества{1161}. Естественно, Сталин согласился с этим предложением. Так Троцкий «выбыл» из Общества, не зная об этом. Кстати, сразу же после ликвидации Общества Горький с разрешения Сталина изъял для Союза писателей значительную часть библиотеки политкаторжан, а Ворошилов – сочинский санаторий для своего наркомата{1162}. В тоталитарном обществе не нужны были ни люди, ни документы, ни архивы, которые слишком много знали и могли бросить тень на официальную историю.

Троцкий был согласен со многими членами Общества в объяснении причин и генезиса революции: не только глубокий кризис старого мира, но и историческое нетерпение ускоряют социальный взрыв. Любые катастрофы, потрясения, политические катаклизмы неимоверно быстро способствуют вызреванию революции. Таким ускорителем, писал Троцкий, явилась империалистическая война. При невнимательном прочтении «Истории» Троцкого может сложиться впечатление, что это летопись деятельности ЦК, различных Советов и наркоматов. Но нет. Троцкий ненавязчиво проводит мысль о глубокой связи настроений масс, классов, народов с реальной ситуацией. Однако, как ортодоксальный марксист, Троцкий ни на миг не сомневается в «историческом праве» коммунистов насильственно переделывать мир.

Обладая энциклопедическими знаниями, Троцкий изображал русскую революцию, постоянно держа перед своим мысленным взором коллизии Великой французской революции. Здесь он не был оригинален. Все руководители русской революции были якобинцами и часто меряли свои помыслы и шаги мерками Робеспьера, Марата, Дантона, Сен-Жюста… В критические моменты в 1918–1919 годах Троцкий внутренне чувствовал себя как бы членом Конвента и главой Комитета общественного спасения. Он, наверное, понимал, что порой играл роль Лазара Карно – крупного военного руководителя и организатора Французской