Исправленному верить (сборник) - Татьяна Минина

– Денис Анатольевич, доброе утро.

– Доброе утро. – Он остановился и чуть удивленно посмотрел на Сашу: – Это вы мне звонили?

– Я! – Зеленые в пушистых ресницах глаза не имели ничего общего со змеиными, но девушка замерла не хуже злосчастного кролика, а заготовленная небрежно-любезная фраза застряла в горле. – Я…

– Мы ведь встречались… У Некцев, если я не ошибаюсь?

– Да… Я учусь с Пашей, он заболел.

– Не уверен. Боюсь, ему просто лень. Странно, что он вообще озаботился кого-то прислать.

– Я все равно была в Автово. – Она облизнула-таки губы. – По делам…

– В любом случае передайте этому бездельнику мое «фе». Гонять девушку по такой погоде из-за пары дисков… Давайте их и бегите, вы и так потеряли уйму времени.

Саша кивнула и принялась расстегивать сумку. Все летело в тартарары, но выручил носорогом прущий навстречу вокзальный драндулет с багажом. Пришлось спешно подхватывать вещи и отступать. Девушка изловчилась и завладела набитым под завязку серебристым пакетом. К счастью, за драндулетом двигалась небольшая иностранная стайка, по виду японская, и Саша дрогнувшим голосом предложила:

– Давайте пойдем к метро, здесь неудобно…

Дени улыбнулся:

– Пожалуй. Вам не тяжело?

– Нет, – совершенно искренне заверила девушка. В этот миг она могла бы унести бабунин шкаф с семью бронзовыми слонами в придачу.

Ученый совет начался с опозданием – четверо не снисходящих до метро коллег застряли в пробках, – однако директор где-то пришпорил, где-то свернул, где-то не дал свернуть, и к трем повестка дня была исчерпана. Уважаемые коллеги с чувством выполненного долга задвигали стульями, и тут любимый шеф с позаимствованным у старины Мюллера выражением попросил Шульцова остаться. В этом не было ничего удивительного: Олег Евгеньевич разбирал бумаги скончавшегося во время летней жары академика Спадникова, кроме того, надвигалась собственная защита, с которой Шульцов и так безбожно затянул.

Доктора и кандидаты прощались и один за другим выходили, пророча гололедицу и простуду. Олег Евгеньевич ждал, рассеянно скользя взглядом по знакомым гравюрам. «Тезей у Прокруста», «Колосс Родосский», «Герострат у храма Артемиды», «Лабиринт»… Преемник Спадникова их не тронул, как не тронул массивных дореволюционных шкафов и стульев с грустными львиными мордами на спинках. Вот отслужившие свое оконные рамы новый директор заменил, заодно озаботившись мощным кондиционером. В этом был весь Николай Иванович Егоров, горой стоявший за преемственность и сохранение традиций. Пока те не вступали в противоречие с комфортом или выгодой. Требовать по нынешним временам от начальства большего было бы абсурдно.

Начальство закурило и доброжелательно посмотрело на подчиненного.

– Отвратительная погода, – изрекло оно, – к тому же способствующая простуде.

Красноречиво скрипнула дверца могучего спадниковского стола, предвещая явление бутылки чего-то очень дорогого. Егоров крепкие напитки, мягко говоря, ценил, но судил о них исключительно по цене и чужим отзывам. Конечно, виски от коньяка и коньяк от водки он отличал, но и только.

– Благодарю вас, – не стал отнекиваться Шульцов. Совместное распитие, на сей раз хересного шерри, обещало доверительный разговор, и Олег Евгеньевич даже подозревал какой. Наследие Спадникова было столь велико и обильно, что мысль отщипнуть малую толику просто не могла не возникнуть. От покойного титана всяко не убудет, а на докторскую кому-то «нужному» хватит. Или на две докторские.

– «Я скажу тебе с последней прямотой, все лишь бредни, шерри-бренди, ангел мой…»

– Любите вы цитировать, – ласково попенял директор, но Мандельштама не опознал: с поэзией у него обстояло примерно так же, как с алкоголем.

– Каюсь, грешен, – поддержал предложенный тон Шульцов. Шерри-бренди оказался вполне приличным, а вот с поводом доцент не угадал.

– Олег Евгеньевич, я вынужден вас огорчить, – с грустью начал Егоров. – Ваша оппонент…

Оппонентом Шульцова была дама. Очень компетентная, очень услужливая и очень-очень-очень элегантная, она едва не обзавелась сразу и мужем, и званием членкора, припасенным для невесты пылким нареченным. Увы, боги судили иначе, отправив академика Сущенко – куда? Мнения коллег на сей счет расходились радикально, но в одном почтенные античники соглашались: если на брегах Стикса Сущенко настигнет ушедшего месяцем раньше Спадникова, Тартар содрогнется. Пока же содрогался ученый мир, в один год лишившийся двух столпов, однако так и не ставшая вдовой академика прелестница не пропала.

Безупречности туалетов скромной жрицы Клио позавидовала бы Маргарет Тэтчер, а умению оптимизировать текущие взгляды – хамелеон, как пресмыкающийся, так и чеховский. Не далее как позавчера высокоученая леди уверяла Шульцова, что его диссертация среди современных научных трудов кажется переплетенным в кожу с золотым тиснением фолиантом, затесавшимся меж покетбуков.

«Если», – говорили древние спартанцы. «Позавчера», – пробормотал Олег Евгеньевич, узнав, что отныне его работа не соответствует профилю института, а посему не может быть рекомендована к защите.

Сказав главное, Егоров освежил рюмки и принялся рассуждать, как всегда убежденно и аргументированно. Он ужасно расстроен, но вынужден напомнить, что предвидел определенные осложнения, потому что тема и в самом деле ближе к археологии и к тому же, хотя, разумеется, это не главное, задевает ряд коллег. Да, их теория не выдерживает никакой критики, но юная государственность так ранима и так нуждается в великом прошлом, а изыскания уважаемого Олега Евгеньевича…

Уважаемый Олег Евгеньевич прихлебывал шерри и слушал, потому что это следовало выслушать до конца. Хотя бы для того, чтобы оценить масштабы бедствия. От директорского сочувствия мутило, словно в пузатой, пережившей две революции и Блокаду рюмке оказался керосин. То, что оппонент с кем-то «посоветовалась», было очевидно, как и то, что Егоров этому «кому-то» возражать не станет, ибо гипотетическое недовольство теперь уже зарубежных коллег является жупелом страшным и ужасным. И не важно, что за культ Диониса в его причерноморском виде Шульцов взялся девятнадцатилетним юнцом, когда нынешние границы и нынешние теории не пришли бы в голову даже ветеранам пресловутой Пряжки. Двадцать три года раскопок, возни с источниками, сопоставлений, споров, разочарований и удач, главной из которых Шульцов считал статью «Спор Диониса и Гекаты», легшую в основу кандидатской и, что куда важней, заслужившую похвалу Спадникова.

Менять на переправе Буцефала на мертворожденного мула Олег Евгеньевич не счел нужным, мул обиделся и лягнул. Не смертельно, но чувствительно.