Повестка дня — Икар - Роберт Ладлэм

его офис или домой любому из его служащих. При таких условиях я не осмелился звонить.

— Да, тебе действительно нелегко было бы объяснить это конклаву выживших из ума старых развалин, к которому ты принадлежишь. А мне звонили только из конторы и друзья с соболезнованиями. Ну еще эта Рашад. Никто из них не представляет интереса для мистера Варака или твоего общества жирных филантропов-неудачников.

— Эта Рашад. Ты говоришь, она не упоминала о нападениях на дома Кендрика. Предположим, Варак ошибся, и следовательские группы не сложили вместе два и два и не добрались до тебя и, возможно, еще до кое-кого из местных обитателей — тогда почему она об этом не упомянула? Она ведь должна была знать об этом.

Ардис Ванфландерен потянулась за сигаретой, в глазах ее появилась нехарактерная для нее растерянность.

— Может быть несколько причин, — проговорила она не очень уверенно, щелкая зажигалкой. — Начнем с того, что сплошь и рядом, когда речь идет об одобрении запретов, мнения вице-президента никто не спрашивает — Трумэн, к примеру, никогда не слышал о Манхэттенском проекте. Затем появляется желание избежать паники, если такие нападения в самом деле произошли, — а я пока что еще не готова принять это как безоговорочный факт. Мы выяснили, что твой Варак уже один раз солгал — почему бы ему не солгать и во второй. Бог с ним, пока предположим, что он прав, но если бы стали известны истинные масштабы трагедий в Виргинии и Колорадо, мы могли бы потерять контроль над своими служащими. Никому не нравится перспектива быть зарезанным каким-нибудь камикадзе-террористом… И, наконец, вернемся к самим нападениям. Я вообще не верю в то, что они были.

Сандстром стоял неподвижно, сжав двумя руками бокал, и рассматривал свою бывшую любовницу.

— Он сделал это, разве не так, Ардис? — тихо проговорил ученый. — Этот одержимый манией величия денежный мешок не смог вынести мысли о том, что кучка «филантропов-неудачников» может заменить его человека другим, который вполне способен перерезать трубку питания, из которой он высасывал свои миллионы.

Вдова без сил откинулась на спинку дивана, длинная шея выгнута, глаза прикрыты.

— Восемьсот миллионов, — прошептала она. — Вот что он сказал. Восемьсот миллионов только ему, биллионы — для вас всех.

— Он ничего не рассказал тебе о том, что предпринимает… что предпринял?

— О Боже мой, нет! Я ни о чем даже не подозревала! Я бы всадила пулю ему в голову и вызвала бы одного из вас.

— Я тебе верю.

— А остальные? — Ардис села прямо, глаза ее умоляли.

— О, полагаю — да. Они же знают тебя.

— Клянусь тебе, Эрик, я ни о чем даже не подозревала!

— Я же сказал, что верю тебе.

— Эта женщина, Рашад, заявила мне, что они пытаются проследить деньги, которые он перевел через Цюрих. Могут они это сделать?

— Насколько я знаю Эндрю, это займет у них месяцы. Его закодированные источники поступлений тянулись от Балтики до Южной Африки. На это уйдут месяцы, а может, и целый год.

— Остальные об этом узнают?

— Посмотрим, что они скажут.

— Что?.. Эрик!

— Я позвонил Гринеллу из аэропорта в Балтиморе. Он не состоит в штабе у Болингера и всегда старается держаться в тени, но если бы нам нужен был председатель правления, думаю, мы все бы согласились, что лучше него не может быть.

— Эрик, что ты мне говоришь? — бесцветным голосом произнесла миссис Ванфландерен.

— Он будет здесь через несколько минут. Мы условились, что поговорим здесь. Мне просто хотелось сначала встретиться с тобой наедине, но в скором времени он уже будет тут. — Сандстром взглянул на часы.

— У тебя опять этот стеклянный блеск в глазах, любовничек, — сказала Ардис, медленно поднимаясь с дивана.

— Ах, да, — согласился ученый. — Тот, над которым ты частенько потешалась, когда я не мог… скажем так, исполнять свою роль.

— Твои мысли очень часто были заняты совсем другим. Ты ведь такой умный.

— Увы… Ты как-то сказала, что всегда знаешь, когда я бьюсь над решением какой-нибудь трудной задачи. Я был ошарашен.

— Я любила твой интеллект. Я и сейчас люблю его.

— Как это тебе удавалось? Своего-то у тебя нет…

— Эрик, Гринелл меня пугает.

— Зато меня он не пугает вовсе. У него интеллект есть.

Трезвон у парадной двери заполнил апартаменты Ванфландеренов.

Кендрик сидел на складном брезентовом стульчике в кабине реактивного самолета, уносившего их в Денвер. Эммануэль Уэйнграсс, чьи раны перестали кровоточить благодаря стараниям уцелевшей в Меса Верде сиделки, все моргал темными глазами, которые казались еще темнее из-за морщинистой белой кожи вокруг них.

— Я тут подумал, — с трудом проговорил Менни, слова с кашлем вырвались из его груди.

— Не разговаривай, — оборвал его Эван. — Береги силы. Пожалуйста.

— Ох, да брось ты, — прохрипел старик. — Сколько мне осталось?

— Может, хватит?

— Нет, не хватит. Пять лет я тебя не видел, наконец мы встречаемся — и что же? Ты весьма опрометчиво влюбляешься — в меня. У тебя что, нездоровое влечение к старикашкам? Можешь не отвечать, Калехла за тебя ответит.

— Ну почему ты никогда не поговоришь, как нормальный человек?

— Потому что нормальность вгоняет меня в тоску… Ты что же, не видишь, в чем суть этой катавасии? Я взлелеял чурбана? Ты не понимаешь?

— Нет, не понимаю.

— Эта прелестная девочка угодила в точку. Кто-то хочет сделать тебя очень важной персоной в этой стране, а у кого-то другого при одной мысли об этом начинается несварение желудка. Ты даже этого не видишь?

— Я начинаю видеть и надеюсь, что те, другие, выиграют. Я не желаю быть важной персоной.

— А может, тебе как раз и следует ею быть. Может, это твое место.

— Кто, черт подери, это сказал? Кто так думает?

— Люди, которые не желают, чтобы ты был ею — подумай над этим. Калехла правильно сказала, что эти проклятые маньяки, которые явились сюда убить тебя, не просто так сошли себе с самолета из Парижа или с палубы туристического теплохода. Им кто-то помог. Кто-то очень влиятельный помог им. Как она говорила?.. Паспорта, оружие, деньги, а еще: водительские лицензии, одежда, явки. Все это, особенно документы, ты не попросишь завернуть тебе в подарочную обертку в универмагах «Уоллгрин». Для этого нужны связи среди высших чиновников и люди, заставляющие чиновников плясать, как марионеток, — это те самые негодяи, которые стремятся убить тебя. Почему? Неужели честный конгрессмен такая уж угроза для них?

— Как я могу быть угрозой? Я вообще собираюсь выйти из игры.

— Но они этого не знают. Все, что они видели, — это ненормальный политик, которому стоит открыть рот, как все остальные