Дорогой длинною - Анастасия Дробина

– Ну?

– Прошу, сходи узнай, что там у неё случилось. Боюсь я, не выкинул бы Кузьма чего…

– Прямо сейчас и пойду, - кивнул Илья.

– Постой… - Какая-то мысль явно не давала Митро покоя. Помолчав, он сказал: - Я с тобой.

Вдвоём он вышли на серую, не просохшую после дождя Живодёрку.

Было прохладно, клёны роняли на тротуар капли воды, по жидкой грязи у заборов, брезгливо поджимая жёлтые лапы, бродили куры. Рыжий петух мадам Данаи сидел на калитке дома и, вытянув ощипанную шею, истерически кукарекал. Проголосив положенное, он мешком свалился с перекладины прямо под ноги Митро. Тот в сердцах выругался, пнул петуха сапогом, и тот кубарем, теряя перья, полетел в шиповник.

Шагая рядом с Митро по Садовой, Илья прикидывал, стоит или не стоит рассказывать о своём визите к Данке месяц назад. Поразмыслив, он решил, что лучше не нужно. Кузьме это не поможет, а вот он, Илья, рискует всерьёз поссориться с Митро. Вся Живодёрка знала, что Арапо Данку терпеть не может и называет её исключительно "шлюхой подколёсной". Цыгане были полностью согласны с этим, и ни один из хора Якова Васильева не стал бы даже здороваться с Данкой на улице. Цыганки - те и вовсе переходили на другой тротуар. Дуры, конечно… но ругаться с Митро всё равно ни к чему.

Ворота Данкиного дома в Крестовоздвиженском переулке оказались запертыми, но Митро это не остановило. Подойдя вплотную, он забухал кулаком в калитку. Стучать пришлось долго, и когда запыхавшийся Митро уже повернулся к Илье со словами: "Постучи ты, что ли…", - калитка приоткрылась. В щели показался недоверчивый глаз; стариковский голос сипло спросил:

– Кто такие? Чего надоть?

– Цыгане мы, отец. - Митро потянул калитку на себя. - Отвори, потолковать нужно.

– Не об чем толковать, - заявил старик, силясь захлопнуть калитку, но Митро вставил в щель сапог.

– Да подожди ты, старый пень! Выйди!

– Обойдёшьси. Барыня Дарья Степановна третьего дня съехали, дом продан, а боле ничего не ведаем.

– Почему съехала?

– Сами, поди, знаете.

– Знали бы - не пришли! - рассвирепел Митро. - Да отвори ты уже, вцепился, как в божью пятку! В долгу не останусь, не бойся!

Но старик уже и сам понял, что отвязаться от цыган будет трудно, и, кряхтя, открыл калитку. Красноватые слезящиеся глаза из-под сивых бровей подозрительно осмотрели обоих.

– Нешто вправду ничего не слыхали? Эх-х, грехи наши тяжкие… И ктой-то брешет, что все цыгане промеж себя родня? Тож, как собаки, живут… Ты же, сатана немытая, - дед недовольно взглянул на Илью, - приходил к барыне, говорил с ими цельный час, барину расстройство личности соорудил - и ничего не знаешь?

Митро резко повернулся к Илье.

– Саво "расстройство личности"? Ту со, явдян адарик[131]?!

Захваченному врасплох Илье оставалось только кивнуть.

– Ирод! - с чувством сказал Митро и снова повернулся к старику. - Так что же, отец, куда барыня уехала?

– Так что в Санкт-Петербурх укатили. В большой печали уезжали и все плакали, как по мёртвому. У меня, старого, и то сердце надрывалось, на них глядючи.

– Отец, - нерешительно вмешался Илья, - скажи, а где горничная, которая у Данки… у барыни в комнатах служила? Такая молоденькая, с косами. Машей звать. Здесь она или тоже…

– Здесь покамест. Внучка это моя. - Старик насупил брови, заложил руки в обширные карманы фартука и ещё раз с большим подозрением осмотрел цыган. Илья явно не внушал ему доверия, и, помедлив, дед повернулся к Митро. - Так и быть, кликну её. Только говорить при мне будете. И недолго.

– Это уж как велишь.

Старик повернулся к дому, зычно закричал:

– Марья! Машка! Стрекоза! Подь сюда незамедлительно!

Вскоре из дома выбежала знакомая Илье горничная в сером платье.

Она удивлённо посмотрела на цыган, узнала Илью:

– Ой, здравствуйте вам… Чего, дедушка, кричите? Вам вредно…

– Слушай, красавица, это ты при госпоже служила? - обратился к ней Митро. - Скажи, отчего она уехала?

Маша вопросительно взглянула на деда.

– Говори, что слыхала, - важно разрешил тот. - Это барынина родня, будь она неладна на четыре корки.

– А что я слыхала? - растерянно сказала горничная. - Тут без слыха всё понятственно… Должно быть, потому съехали, что барин переметнувшись.

– Чего?

– Переметнувшись, говорю. Другую себе нашли Казимир Збигневич, с купеческой вдовой Заворотниковой закрутивши. Барыня долго не знали, а уж как узнали… Смерть, как они ругались!

– Ты слышала?

– Что я, весь переулок из окон повысовывался - уж очень Дарья Степановна голосили. Да бранились-то как! Я и словов таких ни от кого не слыхала. Уж как только она его не называла, чего только ему не желала! А потом ещё не стерпела и ручку к нему приложила. Барин весь зелёный выскочили, приказали подавать, а из окна в него - и ваза летит, и статуй Амуров, и кружки, на Рождество даренные, и даже пуфик! И вот ведь досада какая, пуфиком-то барыня попала, мебель ценный - на части, а барину - ничего! Чугун, он чугун и есть…

Илья усмехнулся, несмотря на серьёзность момента: представил, как Данка визжит по-таборному и мечет в окно всё, что подвернулось под руку.

Была цыганкой, цыганкой и осталась…

– Уж как потом барыня убивались, в сильнейшем расстройстве на полу ревели… Всё говорили: "нищей, аспид, оставил" и "вся жисть пропала". И то сказать: дом заложен, денег нетути, долги выплатить нечем, и заколку изумрудную барин с собой прихватили… А третьего дня собрались Дарья Степановна и вместе с детками укатили. Мне перед отъездом два платья своих и брошку с глазурью подарили, наказали молиться за них…

Маша всхлипнула. Илья взглянул в её круглое, курносое, непритворно опечаленное лицо и понял, что больше она ничего не знает. Митро полез в карман, вытащил рубль.

– Держи.

– Не надоть. - Маша отвела его руку, вздохнула. - Уж больно любила я барыню-то. Добрая были. Вот и платья мне подарили… Добрая, хоть и цыганка.

Пошто ж вы-то её бросили, нехристи?

Обратно возвращались под реденьким дождём, озабоченно поглядывали на темнеющее небо, ёжились от ветра. Илья на ходу оправдывался:

– Ты пойми, я ведь не хотел так… Ну да, был у ней… Так ведь один раз только!

– Мне не мог сказать?

– Да вроде к слову не было… Столкнулись-то случайно, здесь, на Воздвиженке. Она меня прямо силком к себе потащила. Чего было не сходить, родня всё-таки… Что будет-то теперь, Арапо, а?

– Не знаю. Не знаю! Поглядим. Эх, и как это я Кузьму-то одного выпустил! – с досадой вырвалось у Митро. - Ему ж теперь сам чёрт не брат, хорошо, если только напьётся… Ещё и Варьки нет! Где твоя сестрица шляется, скажи мне?

– Сам не знаю, - честно ответил Илья, не видевший Варьки с весны. - Таборные дела, кочует… Может, обойдётся как-нибудь?

– Дай бог…

Кузьма вернулся ночью. Весь Большой дом давно спал, на тёмной улице лил дождь. В кухне горела свеча, свет падал на двор, и Илья, сидящий на подоконнике, первым увидел медленно поднимающуюся по крыльцу фигуру.

Он тут же спрыгнул с окна.

– Идёт! Арапо, спишь, что ли?

– Не сплю. - задремавший было Митро неловко вскочил с полатей. - Пьяный?

– Не видно…

– Живо садись!

Они кинулись за стол, на котором были рассыпаны карты, монеты, ассигнации. Илья схватил веер карт, сделал озабоченное лицо - и вовремя, потому что в сенях уже сбрасывали сапоги. Через минуту Кузьма босиком вошёл в кухню. Жёлтый свет упал на его лицо, он сощурился. Поглядел на Митро, на Илью. Усмехнувшись, сказал:

– Что это ты, морэ, картами светишь?

Илья, смутившись, заметил, что держит карты картинками наружу. Было очевидно, что Кузьма трезв, как стёклышко. Через стол Илья поймал обеспокоенный взгляд Митро. Кузьма, стоя у порога, молча разглядывал их.

Затем для чего-то передвинул медную пряжку на поясе, опустил глаза.

Негромко сказал:

– Дмитрий Трофимыч…

– Ну, чего ты? - откладывая карты, встревоженно отозвался Митро.

– Дмитрий Трофимыч…

– Ну?

– Ухожу я.

Не веря своим ушам, Илья взглянул на него. Кузьма по-прежнему смотрел в пол. На его лице застыло незнакомое жёсткое выражение.

Митро поднялся. Глядя в залитое дождём окно, спросил:

– Ты в своём уме или как? Иди проспись, дурак пьяный, у тебя с башкой неладно. Завтра поговорим.

– Я ничего не пил.

Митро искоса взглянул на него.

– Куда собрался? - Кузьма не отвечал, Митро повысил голос: - Куда ты поедешь, я спрашиваю?

– В Питер.

Раздался треск - это Илья в сердцах швырнул на стол колоду карт. Но прежде чем он успел открыть рот, раскричался Митро:

– Да ты ошалел, что ли? Валенок безголовый! Кому ты там нужен, в Питере? Что ты делать там будешь? Не дури, Кузьма! Иди спать!