Дорогой длинною - Анастасия Дробина

– И велела ведьма цыгану: "Ступай к своей жене и ночуй у неё три ночи.

А потом езжай к старой мельнице и жди меня там. Сделаешь так - и тебе, и твоим братьям воля будет. А жены твоей Ружи не видать тебе больше.

Если же нет - верну тебя в тюрьму". Что было делать цыгану? И жена хорошая, и на волю хочется…

Маргитка не слушала сказку. Слова Дашки убаюкивали, успокаивали, не мешая думать о том, что было сегодня. Сквозь опущенные ресницы она следила за огромными мохнатыми тенями на потолке, которые отбрасывали летящие на огонь свечи бабочки. Язычок огня дрожал от сквозняка, за окном громко стрекотали кузнечики, щёлкал соловей. День ушёл.

"…Ничего не сказала мужу Ружа. Только посмотрела ему в глаза, села к костру и запела песню: "Ай, были бы у меня крылья-крылышки…" Низкий голос Дашки полился в полной тишине. Приоткрыв глаза, Маргитка заметила, что все боятся даже вздохнуть, слушая её. Опять песня, которой никто не знает. Откуда она их берёт только? Ну, Илья ведь таборный, верно, он её и учит. Илья… Что делать теперь? Не пойдёт он с ней, без света видно.

Настьки боится, родни её боится - убьют ведь. Если только бежать прочь из города, куда-нибудь к чёрту на кулички, к родственникам, есть же там у отца в Самаре да Ярославле тётки какие-то?.. Или же правда - в табор? Она пойдёт.

Куда угодно пойдёт, хоть в табор, хоть в тюрьму, хоть на улицу… лишь бы видеть эти глаза, чёрные, с голубой разбойничьей искрой, слышать его слова, от которых заходится сердце, знать - не врёт… "Девочка, чяёри… Звёздочка ясная, весна, цветочек мой, тебя люблю, одну тебя… Всё сделаю, Маргитка, уедем…" Неожиданно сжалось сердце, в глаза ударили слёзы. Маргитка зажмурилась ещё крепче, закусила губы. Нет, нет. Не будет она плакать. И кричать, как сегодня, тоже больше не будет. И просить у него не станет ничего, и жаловаться на Паровоза незачем. Не нужно этого. Видно, что у Ильи и без того голова трещит. Злой стал, любым пустяком его завести можно, срывается то и дело, орёт. И раньше не шёлковый был, а сейчас… Не хватало ещё только того, что она, может быть… Нет. Спаси-сохрани, богородица, наверняка ещё нет. Авось, пронесёт.

– Эй, ну, как ты?

Вздрогнув, Маргитка открыла глаза. В комнате уже не было цыган, за окном совсем стемнело, свеча переместилась с пола на подоконник, а рядом на кровати сидела и улыбалась Дашка.

– Я всё, как нужно, сделала? Видела своего цыгана?

– Видела. Спасибо тебе.

– А почему плачешь?

– Господи, да как ты видишь-то? - проворчала Маргитка, вытирая глаза. - Ничего я не плачу. Так… себя жалею, дура.

– Можно, спрошу?

– Ну?

– Ты этого цыгана любишь ведь? И он тебя? - Услышав утвердительное мычание, Дашка задумалась. - А отчего же он тебя не сватает?

– А-а-а затем… что отец не отдаст за него. Для меня ведь богатого ищут.

Понятно?

– Убежали бы. Цыгане ведь.

– Не могу я с ним бежать, - начала злиться Маргитка.

– Боишься?

Она яростно повернулась, сжимая кулаки, но лицо Дашки было спокойным, серьёзным. И сама не зная почему, Маргитка сказала:

– Я ничего не боюсь. Только он женатый.

Тишина. Маргитка покосилась на Дашку. Та, казалось, не удивилась.

Помолчав, спросила:

– Что, и дети есть?

– Полный мешок! - в порыве бесшабашной откровенности выпалила Маргитка. - И не смей мне говорить, что я шлюха, мужика из семьи тяну!

Поглядела бы ты на его жену! Свет божий такого чучела не видал!

Дашка молчала, постукивая пальцами по колену, и Маргитка машинально отметила, что она делает это совсем как Илья. Ха… знала бы она, кто этот мужик с женой-чучелом и детьми…

– И сколько же вы прятаться думаете? - наконец поинтересовалась Дашка.

– Не знаю, - честно ответила Маргитка. - Сколько он захочет - столько и буду.

Мне, кроме него, всё равно никто не нужен. И хватит про это, давай спать.

Она решительно повернулась к стене, замолчала. Дашка задула свечу.

Отдёрнув занавеску, села на подоконник, обняла колени руками. Из-за крестов церкви поднималась луна, откуда-то с Грузинской доносилось дребезжание одинокой пролётки. Наступила ночь.

Глава 13

Загородный ресторан "Яр" на Петербургском шоссе сиял всеми окнами. Был безлунный тёмный вечер, шёл дождь, по дорожкам парка летели сорванные ветром сухие ветви и листья. Из ресторана, словно споря с непогодой, доносились весёлые звуки гитар, цыганское пение и аплодисменты. Несколько десятков экипажей стояли вдоль шоссе, мокро блестели верхи пролёток, красными огоньками светились самокрутки извозчиков. Данка стояла в тени одного из экипажей, смотрела на освещённые окна "Яра". По её лицу бежали капли дождя, ветер трепал выбившиеся из причёски пряди, мантилья на плечах намокла и отяжелела, а Данка всё не могла заставить себя войти в ресторан, в котором пела почти десять лет.

Она точно знала: Казимир там. И даже точно знала, с кем. Новости по Москве разносятся быстро, но всё же нелегко узнавать от собственной горничной о том, что отец твоих детей появляется на людях с какой-то купеческой вдовой, которая к тому же моложе её, Данки. И, чем чёрт не шутит, может, даже и красивее… Собираясь в "Яр", где часто проводил вечера Навроцкий, Данка перевела уйму румян и белил, перебрала все платья, попробовала по-новому уложить волосы, глядя на картинку во французском журнале, но руки дрожали, причёска рассыпалась, ближе к ночи снова появилась ноющая боль в груди, давно мучившая её, и в конце концов брызнули слёзы. Данка взвыла по-цыгански, швырнула журналом в стену, умылась, уложила волосы привычным узлом и позвала горничную Машу, которая затянула её в старое, но любимое платье из чёрного шёлка.

– Не ехали бы, барыня… - грустно говорила Маша, воюя со шнурками корсета. - Всё едино без толку, его, может, и нету тамотка, а вы по дождю понесётеся… Куда лучше дома ждать. Мишеньке с Наташей сказку сами расскажете, а то им мои не нравятся…

– Нет… Нет. Не беспокойся, я быстро вернусь. Может, его и в самом деле там нет.

Хор в ресторане запел плясовую, и Данка невольно повела плечами.

– "Ах, дождь будет, да мороз будет…" - вполголоса, чтобы подбодрить себя, напела она, но голос дрогнул и сорвался. Несколько извозчиков изумлённо обернулись на неё. Данка ответила им сердитым взглядом, опустила вуаль, крепче стянула облепившую плечи мантилью и быстро зашагала к сияющему подъезду "Яра". Она сильно промокла, но холода не чувствовала и лишь время от времени вздрагивала от нервного возбуждения.

За стеклянными дверями высилась внушительная фигура швейцара. Увидев быстро идущую по освещённой дорожке женщину, он выплыл на крыльцо.

– Извиняемся, барыня, - всё занято.

– Не узнал, Северьяныч? - спросила Данка, одной рукой откидывая вуаль, а другой вкладывая в ладонь швейцара заготовленный рубль.

– Охти… Дарья Степановна? - радостно загудел тот. - Сколько лет-то, а? Вас и не признать!

– Что, Северьяныч, постарела? - через силу улыбнулась она.

– Господь с вами! По мне, так ещё лучше стали! То воронёнком скакали, не в обиду будь сказано, а теперь в тело вошли, обфигурились… Одно слово – форменный шарман!

– Ну, спасибо, утешил… Мой Навроцкий здесь?

– Пришли, как же, пришли, ужин заказали… - Швейцар вдруг нахмурился. – А вы что же - дебоширить приехали? Так мне и рубля вашего не надо, не пущу!

Мне, чай, место дорого. И заведение здесь не такое, сами знаете…

– Не бойся. Шума не будет, - успокоила швейцара Данка. Тот колебался, и она мрачно предупредила: - Не впустишь - подниму камень и все стёкла перебью!

– С вас станется, - проворчал Северьяныч. Подумал и посторонился. – Смотрите - обещали…

– Не волнуйся… - Последние слова Данка выкрикнула уже из-за дверей.

Большой зал был полон народу. Белели накрахмаленные скатерти, в натёртом паркете отражались блики свечей, искрился хрусталь и бриллианты дам, хлопали пробки шампанского, бесшумно носились официанты.

Цыганский хор, сидящий полукругом, негромко тянул "Не вечернюю".

Данка знала, что через столько лет её здесь вряд ли кто узнает, но на всякий случай опустила вуаль и уверенной походкой пошла по проходу.

Ей повезло: искать Навроцкого долго не пришлось. Он сидел за столиком почти прямо перед хором, негромко разговаривал о чём-то со своей спутницей, которую Данка видела со спины. Она знала, что Казимир будет не один, но боль в сердце сразу усилилась, и Данка невольно поморщилась.

Подавив желание зажать саднящую грудь рукой, она начала торопливо пробираться между столиками.

Казимир увидел её сразу, и Данка не смогла сдержать усмешку, заметив, как дёрнулось от страха его лицо. Он неловко приподнялся из-за стола, что-то сказал, но хор цыган грянул "Тройку", и слова Навроцкого утонули в двух десятках сильных голосов. Нервная дрожь, охватившая Данку, сделалась сильней, ей стало жарко, и она сбросила мантилью прямо на пол. Из-за соседних столиков посмотрели удивлённо, но Данка и глазом не повела.