Совместный исход. Дневник двух эпох. 1972–1991 - Анатолий Черняев

Суслов, когда я с ним стал прощаться, спросил: «А разве я не буду там». Я сказал: «А зачем? Много народу., вот будет Михайлов, референт, с языком».

Он отреагировал неопределенно. А Б. Н. потом приглашал (с согласия Суслова), но так, будто выпрашивал меня отказаться. Что я и сделал. И правильно. Как потом выяснилось, Брежнев даже Александрова не пригласил. И пришлось бы мне, потоптавшись в коридоре, уйти восвояси.

Как рассказали потом Б. Н. и Михайлов, все было как по нотам. Л. И. зачитал в два приема чуть подправленную Александровым памятку, дав в середине слово Холлу. Тот был ясен и краток: Картер скоро обломает зубы и займет более реалистическую позицию.

Большое фото в «Правде» и во «Времени» по телевидению. Объятья и проч. Коммюнике тоже прошло так, как мы его заготовили. Откликов я еще не видел.

Сегодня опубликован Гимн СССР и ответ ЦК КПСС на Открытое письмо КПЯ по Курильским островам. Глупое, бесперспективное — ни у кого, кроме шовинистов, не могущее вызвать симпатии. Работа Ульяновского и Коваленко прет из каждой строки, грубая сапожная работа.

Брутенц ездил в Мексику на съезд партии. КП там тоже выходит на «свой путь» — латиноамериканский еврокоммунизм. Проездом он был несколько дней в Вашингтоне и Нью- Йорке. Виделся и в Мексике, и в США со многими журналистами и дипломатами от «соседей» (резиденты КГБ). Общее впечатление от разговоров с ними — они, наши люди за границей, живут в атмосфере, где «нас не любят!» «Не любят, Толя! Все — от крайне левых, до крайне правых». Наши некоторые прямо говорят об этом постоянном ощущении, которое возникает и из повседневных мелочей, и из более осознанных политических наблюдений.

Впрочем, что там говорить! Это все больше чувствуется и в Европе, и в странах социализма. Увы! Причин тут много.

Но очень неприятно было это слышать из уст «очевидца», хотя понятно, для меня в этом нет ничего неожиданного.

А когда я ему рассказал, как проходил Пленум и как удаляли Подгорного, он по- армянски распалился и театральным шепотом стал мне повторять через стол: «Толя! Идет распад! Всеобщий распад! Который — во всем, и в большом, и в малом! Наступает маразм, как серое беспросветное облако».

И это тоже мне было неприятно слышать. Потом я поймал себя на том, что это потому, что такое мне, великороссу, говорит инородец. Туда же, мол, со своими приговорами!

Только что перечитал «Хостомера» — Товстоногов привез премьеру. Театралы льют слюни. Так что я «подготовился» посмотреть. У Льва Николаевича — это мощно и с тройным подтекстом. Жутковато.

В ЦК был организован выезд на военные учения в Таманскую, образцово- показательную дивизию, в Алабино. Стрелял из автомата и пистолета. Сопровождающий офицер сказал, что «по автомату» у меня «около отлично»: из коротких очередей (всего 20 патронов) два раза мишени не упали. Из пистолета мой результат, кажется, лучший, — 26 из 30 возможных (25 считается «отлично»). Приятно было «тряхнуть стариной».

Неделя «эйфории» возведения в должность Председателя президиума Верховного Совета. Сессия Верховного Совета — сплошные овации и вставания. Речь Суслова. (в ней остались две полуфразы от моего вклада). Брежнев — благодарственное слово: «воля родины, воля партии, хотя и трудно».

Брутенц — истерика в моей «темной комнатке» рядом с кабинетом: сколько можно так грубо и пошло насмехаться над великим народом, показывать ему спектакли, которые даже в полудиких латиноамериканских странах считают теперь неприличными. И т. п. Я хохотал. Что делать?!

А вчера весь вечер показывали по телевизору первое заседание президиума Верховного Совета СССР под новым председательствованием. Мучительное «зачитывание» написанного крупными буквами, без понимания произносимого, разреженного многосекундными паузами между словами одной фразы, несбалансированные акценты, жалкие попытки придать интонацию с указующими жестами невпопад…

Члены президиума сидят и как школьники записывают каждое слово, зная, что это все завтра можно будет прочесть во всех газетах в литературно преобразованном виде.

Под конец чтец-оратор совсем стал заплетаться. Кончил — как воз на гору втянул.

Стали выступать украинский, литовский и другие члены, воздавая хвалу и вызывая бурные аплодисменты… И это — заседание работающего (!) высшего органа! Не массовое представление, каким являются сами сессии Верховного Совета, к чему все давно привыкли.

Неужели даже элементарный здравый смысл уже исчезает там наверху?! — обсуждали мы виденное с консультантами. Неужели само чувство самоуважения (самосохранения) не подсказывает, что закрытость таких органов, как пленум ЦК, заседание Совмина, президиума Верховного Совета, позволяют удерживать в головах народа хотя бы мифологию власти? Пусть, мол, они там думают, что хоть тут-то идет деловой разговор, а не треп и аллилуйя! Неужели даже этого уже не понимают? Неужели КГБ не может доложить, что по стране идет гомерический хохот и стынет полное безразличие ко всем этим театральным зрелищам, которые заменяют реальное управление и демонстрируют полное бессилие главного действующего лица.

А, может, циничный и хамоватый Лапин и его телевизионщики сознательно выставляют его на посмешище? Ведь только неплохой режиссер мог такое придумать: закончил Брежнев говорить, заговорили другие. А он сидит с отсутствующим лицом, явно ничего не слушая и, видимо, силясь только справится с тяжестью, которая навалилась в результате непосильного напряжения. Временами бессмысленно оглядывается на подносящих бумажки, что-то произносит (нечленораздельный звук слышен, — он не догадался выключить свой микрофон, а другие не осмеливаются подсказать). Ему дают «текстовочки», он их произносит в «нужном» (отмеченном) месте, потом «заключает» прения по позавчера еще написанной помощниками бумажке.

И все это перед глазами изумленного и махнувшего на все рукой великого народа!

Генсек-президент в состоянии теперь воспринимать лишь значительность самого факта своего выступления или появления где-то, своей беседы или встречи с кем бы то ни было, а не содержание этих государственных акций. То же касалось и партийно- государственных бумаг, под которыми он уже сам не расписывался: Черненко имел монопольное право ставить факсимиле.

Содержание бесед Брежнева, а также кого и когда он примет, определялось всесильными членами Политбюро — Сусловым, Устиновым, Андроповым, Громыко и помощниками, главным образом Александровым.

Брежневу предстояло вскоре после «возведения в сан» ехать во Францию… Неужели рассчитывают, что французы не увидят, что перед ними уже «чучело орла» [46] (так удачно в свое время Давид Самойлов назвал Константина Федина в его роли руководителя Союза писателей)?!