Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект - Яков Ильич Корман

2- й тезис «<Kтo-тoxoтчлоaхIIятбить- / Видно, со зла») — вл-й строфе («Бык Минотавр ждал в тишине / И убии» лы).

3- й тезис («Ноцарскао Ц» рь» yгcчoднуoнотк/Пкрню яд-р») — влонцовке5-Ц строфы («Только одно, только одно — / Нить не порвать!») и в начале 7-й («Нитка любви ке порвалась, / Не подвела»).

Причем подробкое развитие мифологический сюжет получает не только в этих строфах, ко также и в тех, которые принадлежат лирическому герою и собственно автору. Строфы, принадлежащие разным сюжетам, чередуются друг с другом и тем самым сравниваются. Но при всем сходстве ситуаций налицо и существенные различия. В отличие от лирического героя, который «потерял нить Ариадны», древний герой «ниточку ту крепко держал» и потому смог выйти из лабиринта. Но у лирического героя не было той волшебной, материальной нити, которая была у древнего героя, и, говоря о потере нити Ариадны, ок имеет в виду потерю ориентира для выхода из лабиринта. Далее: если в древкем сюжете — один лабиринт, то «в городе этом — сплошь лабиринты». И если в мифологическом сюжете говорится об одном человеке, то в современном лабиринте «мечутся люди». Ситуация — гораздо более масштабная и трагичная: современный сюжет ке дублирует мифологический, а дополняет его, создавая современный миф, а точнее — быль, то есть то, что действителько происходило в нашей стране в советскую эпоху: «Сколько их бьется, / Людей одиноких, / аловко в колодцах / Улиц глубоких!». Эти люди бьются в лабиринте. Сравним с черновиком «Баллады о ненависти» (1975): «Мы в плену у бессилия бьемся сейчас» (АР-2-203), — и с каброском к «Охоте ка волков» (1968): «Бьюсь из сил, изо всех сухожилий, / Сзади крики и бьют в барабан. / Обложили меня, обложили. / Я ка номер иду, как кабак» /2; 422/ (кстати, волки тоже бьются «в плену у бессилия»: «Мы затравле-ко мчимся ка выстрел / И не в сртах шагнуть сквозь запрет»; АР-17-152). Приведем еще два общих мотива между «В лабиринте» и «Балладой о ненависти»: «Злой Микотавр в этой стране / Всех убивал» /3; 154/ = «Зло решило порядок в стране навести» /5; 11/.

Вот что говорится о метакиях мифологического героя: «Древний герой ниточку ту / Крепко держал, / И слепоту, и немоту — / Всё испытал, / И духоту, и черноту / Жадно глотал. / И долго руками одну пустоту / Парекь хватал».

Эта пустота, форм-льно относящаяся к древнегреческому лабиринту, ка самом деле является отражение советской действительности. Как сказано в одном из поздних стихотворений: «А мы живем в мертвящей пустоте, — / Попробуй надави — так брызнет гноем, — / И страх мертвящий заглушаем воем — / И те, что первые, и люди, что в хвосте» (1979)[992].

Теперь становится ясно, что, говоря о поисках древним героем выхода из лабиринта, поэт говорит о самом себе. К тому же строки «И духоту, и черноту / Жадно глотал» в том же 1972 году были буквально реализованы в «Конях привередливых»: «Что-то воздуху мне мало — ветер пью, туман глотаю». Здесь перед нами возникают характерные для поэзии Высоцкого мотивы отсутствия воздуха и удушья в атмосфере советского тоталитарного режима.

А через некоторое время современный лирический герой скажет: «Холодно — пусть! Всё заберите… / Я задохнусь здесь, в лабиринте: / Наверняка / Из тупика / Выхода нет!», — как уже было в «Балладе о брошенном корабле» (1970): «Задыхаюсь, гнию — так бывает» (черновик: «Я рассохнусь, сгнию — так бывает»; АР-4-164). Отметим и другие сходства между этими произведениями: «Злобные ветры» = «Злобный король»; «Меня ветры добьют!» = «Кто-то хотел парня убить <…> Бык Минотавр ждал в тишине / И убивал»; «Только мне берегов / Не видать и земель — / С ходом в девять узлов / Сел по горло на мель» = «И у меня — / Выхода нет!»; «Плохо шутишь, корвет» = «Слышится смех: / “Зря вы спешите!”»; «Потеснись — раскрою!» = «В горло вцеплюсь — / Вырву ответ!»; «Я пью пену — волна не доходит до рта» = «И духоту, и черноту / Жадно глотал».

Последний мотив встречается также в «Затяжном прыжке»: «И пью горизонтальные / Воздушные потоки»; и в стихотворении «В тайгу!» (1970): «И я / Воздух ем, жую, глотаю, — / Да, я только здесь бываю — / За решеткой из деревьев, но на воле!». Причем в тайгу лирический герой намеревался сбежать еще в песне «И душа, и голова, кажись, болит…» (1969), поскольку тоже задыхался: «Дайте мне глоток другого воздуха! <…> Я б отсюда в тапочках в тайгу сбежал…». А в «Прерванном полете» (1973), где автор говорит о себе в третьем лице, мотив нехватки воздуха присутствует в скрытой форме: «И большие снежинки, и град / Он губами хватал на бегу. <.. > А звездный знак его Телец / Холодный Млечный путь лакал». В свою очередь, Млечный Путь уже упоминался в черновиках «Горной лирической» (1969), где речь велась от первого лица: «Мой Млечный путь со всех сторон — / он в море слит», «Мой Млечный путь со всех сторон — / штормит, манит» (АР-2-60).

Но вернемся к стихотворению «В лабиринте», где о древнем герое сказано: «Кто-то хотел парня убить — / Видно, со зла». Автобиографичность этих строк выявляется при сопоставлении их с другими произведениями 1972 года: «За что мне эта злая, / Нелепая стезя? <…> Но кто-то на расстреле настоял» («Тот, который не стрелял»), «Кто-то дуло наводит / На невинную грудь» («Оплавляются свечи…»[993] [994]). Похожая образность присутствует в исполнявшейся Высоцким песне «Такова уж воровская доля…»: «Может, кто погибель мне готовит». Да и в песне «Шторм» (1973) присутствует безымянное упоминание власти: «Волна барьера не возьмет — / Ей кто-то ноги подсечет, / И рухнет взмыленная лошадь».

А идентичность мифологического и современного сюжетов подчеркивает следующая деталь. Про древнего героя сказано, что он «и духоту, и черноту / Жадно глотал», а вот как описывается положение в современном лабиринте: «Сколько их бьется, / Людей одиноких, / В душных колодцах / Улиц глубоких.!»783.

После общей картины снова дается единичная: лирический герой говорит о себе. Но он пока — лишь один из многих, которые так же, как он, мечутся в поисках выхода. Вместе с тем только ему суждено найти выход. В первой строфе сказано: «Но царская дочь путеводную нить / Парню дала». А