От легенды до легенды (сборник) - Алексей Мороз

— Что тебе больше нравится? — Жоли хлопнул Поля по плечу. — Ждать или догонять?

Дюфур неторопливо закурил. В его жизни дуэли случались не раз, и было бы странно, окажись иначе, — в газетно-политической среде поединки давно стали признаком хорошего тона. Стучали клинками и стрелялись господа журналисты, издатели, депутаты, адвокаты… Подавляющее большинство пуль летело мимо, но послушать, как они свистят, надлежало каждому уважающему себя участнику игры по имени жизнь. Сотрудники «Бинокля» дуэлировали три-четыре раза в год, не реже, но все последствия на памяти Дюфура ограничились продырявленной полой сюртука Жоли и простреленным плечом некстати чихнувшего Бланшара.

— Я бы предпочел побыстрее, — выбрал Поль. — Признаться, меня начинают раздражать василиски. При императоре это было хотя бы свежо.

— Не исчерпавшая себя тема раздражать не может, — укорил подчиненного Жоли. — Кого берем вторым секундантом? Русселя?

— Брюн наверняка явится хотя бы с одним коллегой. — Патрон прикрыл глаза и затянулся почти докуренной папиросой. — Было бы неплохо, если бы вторым секундантом с нашей стороны тоже выступил депутат. Лучше всего член партии центра, но не слишком близкий к Кабинету… Придется телеграфировать.

— Иногда отказать невозможно, — как всегда негромко, сказал Жером. — Брюн — мой коллега и в данном случае единомышленник. Мало того, он сделал то, что намеревался сделать я, но я дал слово мадемуазель не трогать басконца.

Эжени промолчала. Для Жерома ее просьба была обычным капризом, он не знал правды, а объясниться девушка не решалась. Это слишком бы напоминало статьи «Оракула», который презирал не только жених, но и отец.

— Не знаю, не знаю. — Маркиз задумчиво забарабанил пальцами по подлокотнику кресла. — До недавнего времени я не замечал за вами никаких чувств к императору, он вам был глубоко безразличен, и вдруг…

— Папа, — остановила отца Эжени, — не надо.

— Все хорошо, курочка. — Маркиз вынул платок и тут же его убрал. — Не знать, конечно, приятно, но вся беда в том, что мы уже знаем. Газеты сходят с ума, и эта дуэль лишь прибавляет миру безумия. Я бы еще понял, вступись Дюфур за своего кумира, но этот молодой человек не из поклонников басконца. Вот Сент-Арман, тот императора боготворит, но они с покойным де Гюра предпочитали пистолетам карты. Вы следите за моей мыслью?

— Конечно, — мягко сказал Жером, и Эжени поняла, что он понимает отца не больше, чем она сама. — Как я уже говорил, у меня не было выбора. Брюн обратился именно ко мне.

— Вы ведь читали «Эдипа»?

Эжени делано засмеялась:

— Папочка, как хочешь, но я за твоей мыслью уследить не могу.

— Неужели? Сфинга, как ты помнишь, предсказала Эдипу, что он женится на собственной матери. Юноше это не понравилось, и он, подумав, взял в жены девицу младше себя. Правда, та оказалась его сестрой, но во времена Олимпийцев к инцесту относились спокойно. У вас был выбор, барон, и вы выбрали.

— Хорошо, — все так же мягко сказал де Шавине, и Эжени захотелось его поцеловать, — я выбрал то, что считал правильным.

— Надеюсь, ваш Брюн — приличный человек, — великодушно предположил маркиз, — хотя современные дуэли утратили всяческий смысл. Эти безобразные протоколы, эти уведомления в префектуру… Фи! В мое время требовались хотя бы дерзость и умение.

— В твое время, папочка, — Эжени засмеялась и поцеловала отца в щеку, — все было просто замечательно, но Жером постарается, чтобы ты остался им доволен. Правда, господин депутат?

— Приложу все усилия, — весело пообещал де Шавине, — но это зависит от обеих сторон. Брюн не трус, он дуэлировал дважды. Первый раз против нашего коллеги, второй — против известного адвоката. В обоих случаях обошлось без крови, так что за его выдержку можно не опасаться. За Дюфуром числится пять поединков, три на шпагах, два на пистолетах. О похождениях этого господина в колониях ничего сказать не могу.

— Можете не беспокоиться, — маркиз взглянул на часы, — этот малый знает толк в оружии, и выдержка у него отменная. Выдержал же он целый вечер в нашем обществе. В отличие от вас…

— Я же объяснил…

— Конечно, конечно! Удивительно полезная вещь этот телеграф… Так на каких условиях они стреляются?

— Все как обычно. Завтра в девять утра, в Шуазском лесу. Брюн выбрал пистолеты. Стреляют на схождении. Дюфур предложил, тут мы не возражали…

— Я всегда предпочитал шпаги, но я не депутат-радикал… И все же скверное положение… У меня остался приличный запас «Гордости», но, согласитесь, подавать ее гостям сейчас неудобно. Конечно, вы уже почти член семьи, однако предложить человеку ваших взглядов любимый коньяк императора я не могу. Вы улавливаете мою мысль?

Проклятье императора буквально пропитало город, прочно утвердившись на страницах бульварных газет. Серьезные издания были сдержанней, но в стороне не остались и они. «Бинокль» в этот раз ограничился публикацией на первой полосе портретов императора, трех его «жертв» и зловредной ящерицы с указанием страницы, на которой размещены рассказы очевидцев, встречавших василисков — плебейский кокатрис был прессой решительно отринут — в самых неожиданных местах. Открывало заметку интервью мадам Леру.

— Она верит тому, что говорит. В суде такие свидетели очень опасны. — Бонне отложил газету и пододвинул к себе кружку, Дюфур последовал его примеру. Журналист и полицейский встретились в любимой пивной вернувшегося к исполнению своих обязанностей комиссара. Особых дел у Поля не имелось, а поговорить тянуло, причем не с коллегами, деловито обсуждающими специальный завтрашний выпуск. Предстоящая дуэль не вызвала в редакции никакого ажиотажа. Ее ожидали, она была назначена, и ее следовало должным образом подать читателям. Дюфур тоже сдал свою реплику и просмотрел загодя составленный Жоли протокол, после чего, сославшись на интимное свидание, сбежал.

— Мадам Леру верит вся Республика, — хмуро признал репортер, — а я, кажется, схожу с ума. Когда я сочинял этот бред, меня просто несло… Казалось очевидным, что Гарсию прикончат земляки, публика ахнет и забудет о нашем промахе, а патрон осчастливит меня премией. Потом отравились эти двое, и мы в редакции на радостях пили шампанское. В разгар рабочего дня и на глазах начальства. Я чувствовал себя героем, черт побери… Это было весело, только зарезанный Гарсия меня отнюдь не обрадовал.

— Иногда угадывать неприятно, — согласился Бонне. — Когда преступник вызывает симпатию…

— Покойные ее не вызывали, тут дело в другом. Совпадение… Это ведь совпадение? Хотя Гарсию отдали басконцам вы.

— Мой инспектор, но я не возражал. Де Гюра нас всех оскорбил, а с ним ничего сделать было нельзя…

— Император как-то сделал! Я становлюсь суеверным, комиссар. Брюн намекает, что «Гордость» отравили с очевидным умыслом.

— Все, чего хотели преступники, — это продать побольше своего пойла. Ценителей не обманешь, но подделки предлагали тем, кто настоящую «Гордость» видел разве что на витринах. Буржуа наслышаны про особый вкус и запах, вот проходимцы и выдумали «приправу», которую стали добавлять в заурядный коньяк.

— Но никто не умер.

— Никто, хотя с полдюжины отравлений было… В субботу в двенадцатом округе нашли целый склад уже разлитой дряни.

— Случайность! — Журналист уставился в показавшую дно кружку. — Де Гюра мог не трогать бутылку. Мог не подхватить насморк и почуять подделку. Мог отделаться промыванием желудка. Пишан мог быть трезв, мог отправиться из Дворца Правосудия в ресторан или к себе дописывать памфлет. Мог бы…

— Случаются и более странные вещи. — Кружка комиссара тоже опустела, и он махнул гарсону. — Еще две. В молодости… моей, вы тогда еще палочки и крючочки выписывали… участвовал я в одном деле — муж утверждал, что жена собирается его отравить, ему никто не верил. Супруги разъехались, и ровно через год муж скончался от отравления. Мышьяк. У жены было полное алиби и полное же отсутствие возможности. Дело так и не раскрыли.

— Кому была выгодна смерть?

— Троим. Бедняга бесконечными жалобами мог навести кого-то на мысль. Наш доктор, впрочем, считал, что покойный принял яд, чтобы доказать свою правоту, и не рассчитал. Ошибку без умысла тоже не исключишь: дом был полон лекарств.

— Убийство, самоубийство, несчастный случай… Вы забыли четвертую возможность. Не будь ее, вы бы об этом сейчас не вспомнили. Муж слишком много говорил, и с ним случилось именно то, чего он боялся.

— В деревне это называют накликать, — задумчиво произнес Бонне, — но вы никогда не жили в деревне. Если бы я снимал с вас показания, я бы решил, что вы скрываете нечто существенное, хотя, возможно, и не относящееся к делу.