Логово зверя. Исход зверя. Укрощение зверя - Василий Головачев

Илья выслушал жалобы дядьки на жлобство торговцев и беспредел автоинспекции, отбиравшей мед у производителя, – Ломов, как и обещал год назад, купил пасеку недалеко от городка Пролетарий, Федор посетовал, что рыба уходит из тех мест на Ильмене, где артели свояка отведен район лова, затем похвастался успехами Данилы и показал его последние акварели, на взгляд Пашина – действительно великолепные. Особенно мальчишке удавались пейзажи и сказочные композиции на мотивы древнерусских сказаний и былин в манере Константина Васильева. Илья с уважением заметил, что из Данилы проглядывает настоящий художник, и обрадованный его оценкой Федор от избытка чувств хватанул целый стакан водки. Но не окосел. Он был из той редкой породы мужиков, на которых алкоголь не оказывал почти никакого влияния, и мог на спор выпить чуть ли не ведро самогона.

– Ну а вообще-то, как тут у вас, тихо? – спросил Илья. – Евстигней не объявлялся?

– Целый уж год как не появляется, – махнул рукой Ломов-старший. – Бают, уехал он в какой-то староверческий скит в Сибири, за Урал. А хата его стоит, и дверь не на замке. Значит, вернется.

– Неужели к нему никто не наведывался за это время?

– Почему не наведывался? Заходили какие-то люди днем, давно, зимой еще, Ленка их видела, а что делали – неведомо. Я на всякий случай потом проверил – все вроде на месте, ничего не взято. Да и что у старого брать? Иконы разве что, дак их у него и не было. А сундуки целехоньки стоят.

Федор задумался, вспомнил какое-то событие.

– С месяц назад, в конце мая, тоже кто-то заходил к деду в хату, почитай, ночью. Я как раз из центра возвращался, услышал голоса, потом дверь стукнула. Обрадовался, думал, старик вернулся, покликал – тишина в ответ. И свет не зажегся в хате. Может, никого и не было, послышалось все. А ты по делу к нам или так, проездом?

– Да как тебе сказать…

– А так и говори. Подсоблю чем, если надо. А жена у тебя славная, красавица, аж светится вся. Где добыл такую?

– На болоте нашел, – улыбнулся Илья, почти не кривя душой. – У тебя Елена тоже красавица, каких свет не видывал. Дай бог всякому!

– Всякому не надо, – ухмыльнулся в свою очередь дядька, – только умному, доброму да сильному, такому, как я. Так что там у тебя за проблема? Говори смелее, чай, не чужие вы мне.

– Проблема одна, забот две, – помедлив, сказал Илья. – Мне в доме Евстигнея побывать надобно, поискать одну вещь. А потом на Стрекавин Нос сходить. Но это позже, через неделю-две, когда я подготовлюсь получше. Сегодня мне важнее изба деда.

– Что ж тут страшного, едрена корень? – удивился Ломов. – Давай вместе сходим.

– Нет, мне одному надо. Извини.

Федор наморщил лоб, хотел что-то сказать, и в это время со стола сам собой упал на пол веранды стакан. Звякнуло, полетели осколки. Федор вытаращил глаза, непонимающе глянул на то, что осталось от стакана, перевел взгляд на Илью:

– Ты видел?!

Пашин усмехнулся.

– Это нечто вроде предупреждения. Кто-то очень сердит на меня и не хочет моего присутствия в деревне.

– Опять колдовство?

– Судьба, наверное, у меня такая – со злым колдовством сражаться. Снова один супостат зашевелился, приходится вот готовиться к встрече.

– Не Морок ли?

Илья с интересом посмотрел на могучего телом родственника, потом вспомнил, что Федор присутствовал при разговоре о Мороке год назад и помнит об этом.

– Он самый, Федор Петрович. Окопался он тут у вас, недалеко от Стрекавиного Носа, людишек под себя подмял, заморочил, боятся его и служат за разные посулы да сребреники.

– Честно говоря, не верю я в вашего Морока, хотя и помню, что вы еле живыми оттуда вернулись.

– А в дьявола веришь?

Федор почесал темя.

– И в дьявола не особливо верю. Все беды – от жадных и злых людей, стремящихся нахапать, ничего не делая. Это они дьявола придумали, чтобы мы боялись и не прекословили.

– Это верно, – улыбнулся Илья, вспоминая чье-то изречение: самая большая победа дьявола состоит в том, что он заставил людей поверить, что его не существует.

– Ладно, к хренам они все сдались, – махнул могучей дланью Федор. – Давай-ка еще чайку с медком махнем. Мед сборный, только привез, чуешь, как пахнет? Лепота!

– Изумительно пахнет, – согласился Илья.

– А к деду Евстигнею мы все-таки вместе пойдем, – добавил хозяин, – когда стемнеет. Я снаружи покараулю, а ты в избе пошаришь. Ежели, конечно, она тебя не выплюнет. – Федор хихикнул. – Те-то гости, коих я в мае встретил, зашли туда и тут же обратно выскочили, перепуганные, волосы дыбом, и пар от них валит столбом. Будто кипятком ошпарили.

Федор снова хихикнул.

Улыбнулся и Пашин.

– Заговоренная изба у Евстигнея, не любит чужих. Что ж, посмотрим. Может, она и меня не впустит…

Но она впустила.

Уже ночью, в начале первого, выпив по кружке ягодного морса собственного приготовления, Илья и Федор зашли к соседу со стороны садового участка. И Пашин, потрогав цату, толкнул входную дверь избы, пробормотав про себя: «Давно я тут не плавал баттерфляем…»

Цата на груди нагрелась.

Илья остановился, прислушиваясь к теплой – вопреки ожиданиям – тишине Евстигнеевой избы. Кто-то смотрел на него из-за подволоки, пристально, настороженно, опасливо, но беззлобно. Затем что-то прошумело, невидимая струйка н е ж и т и протекла сквозь щель второй двери – из сеней в горницу, и Илья понял, что его пропустили. Скорее всего встречал его востуха,близкий родич домового, живущий за печкой и караулящий воров. По народным поверьям, там, где живет востуха, ничего плохого приключиться не может и ничто в доме не пропадает.

– Спасибо за доверие, – прошептал Илья, открывая дверь в горницу.

В нос пахнуло сложным сочетанием травяных и ягодных запахов, кожей, войлоком и сухой древесиной. Обычно, если в избе долго никто не живет, это чувствуется сразу, здесь же, в хате Евстигнея, сохранились все тонкие признаки жилья, словно хозяин вышел на минутку и сейчас вернется.

Илья вздохнул, продолжая вслушиваться в тишину и привыкать к темноте. Старый волхв в свой дом так и не вернулся.

В углу за громадой русской печи сгустился мрак, надвинулся мохнатой глыбой.

– Тихо, тихо, не шали, я свой, – пробормотал Илья, снова дотрагиваясь до талисмана.

Глыба тьмы взмахнула длинными лапами, расползлась струями, исчезла. Скорее всего это был шерстнатый– ночной демон, давящий спящего человека во время сна, Евстигней, очевидно, держал его в качестве сторожа избы. Неудивительно, что ночные гости деда, которых видел Федор, выскочили из хаты как шальные. Они сначала наткнулись на востуху, а потом на шерстнатого, а может быть, и еще на какую-нибудь древнюю форму нежити, почти исчезнувшую на земле.