Мигель де Унамуно. Туман. Авель Санчес_Валье-Инклан Р. Тиран Бандерас_Бароха П. Салакаин Отважный. Вечера в Буэн-Ретиро - Мигель Унамуно

Извозчик сделал неопределенный жест. Он уже догадался, что произойдет. У ворот особняка прибывших встретили Монтальво и его секунданты. Все прошли во внутренний двор, вымощенный каменными плитами. Совершилась обычная процедура осмотра оружия, закончились подобающие случаю церемонии, дуэлянты сияли пиджаки и жилеты и, оставшись в одних рубашках с закатанными рукавами, изготовились к бою. Разница между противниками бросалась в глаза: руки у Монтальво были мускулистые и розоватые, у Хайме — белые с голубыми жилками, нервные; у одного грудь была широкая и волосатая, у другого — узкая и впалая.

— Плохой диагноз! — невнятно пробормотал доктор Гевара.

Противники заняли свои места; сбоку, со шпагой в правой руке, встал несколько взволнованный судья, готовый в любой миг применить свою власть и помешать соперникам прибегнуть к недозволенному приему. Налитая кровью физиономия Пеньи Монтальво и бледное лицо Тьерри в равной мере свидетельствовали о том, что дуэлянты охвачены отнюдь не добрыми намерениями. Выждав несколько секунд, судья поднял шпагу и скомандовал:

— Вперед, сеньоры! Смелее!

В первой схватке оба противника показали себя ловкими и решительными фехтовальщиками. Пенья Монтальво держался довольно уверенно и отлично владел рапирой, но был чрезмерно горяч и стремился морально подавить противника. Тьерри, собрав нервы в комок, отражал выпады врага, невзирая на их настойчивость, и, рискуя быть раненным, не делал ни шагу назад. Отступать он был не намерен ни при каких обстоятельствах. Пенья Монтальво то и дело приходилось отскакивать назад, иначе соперники пропороли бы друг друга клинками. Спортсмен несколько раз кольнул Хайме в правое предплечье.

— Пустяки! — глухо бросал раненый. — Простая царапина.

Судья уже не раз пытался вмешаться и прервать поединок, но поскольку Тьерри не желал признать себя побежденным, дуэль продолжалась. В душу Пеньи начал закрадываться страх: он понял, что Тьерри принял отчаянное решение — победить или погибнуть. Было совершенно ясно, что Хайме не бравирует, а мстит по-настоящему.

Наконец, в итоге схватки, Тьерри ранил противника в щеку, порезал ему нос и чуть не выколол глаз; лицо Пеньи Монтальво залилось кровью. Хайме отделался легкой царапиной на лбу. На этом дуэль закончилась.

Судья не успел вовремя вмешаться и прекратить эту последнюю безрассудную и яростную схватку, нарушавшую все существующие правила. Противники не выказали ни малейшего желания примириться.

Секунданты Пеньи Монтальво отправились с ним к врачу, чтобы перевязать раны. Возбужденный, изменившийся Хайме, дрожа от волнения, быстро оделся и вместе с доном Пако и доктором Геварой покинул особняк.

Завидев его с козел своего экипажа, сеньор Бенигно радостно заулыбался:

— Все кончилось хорошо?

— Да, хорошо.

— Очень рад, сеньор, поздравляю.

— Он вел себя как настоящий храбрец, — заверил дон Пако.

— Я так и думал, — ответил извозчик.

— Заедем на всякий случай в аптеку — раны надо продезинфицировать, — распорядился Гевара, сделав вид, что не расслышал фразы дона Пако: слово «храбрец» резало ему ухо.

Они заехали в аптеку на улице Алькала. Гевара потребовал йоду и пластырь. Аптекарь дал, но оказать Хайме первую помощь поостерегся. Доктор смазал победителю раненую руку йодом и наложил ему на лоб пластырь. Все трое снова сели в экипаж.

— Думаю, что у вас будет жар, — сказал Гевара. — Вам лучше всего сейчас поехать домой, отдохнуть и выспаться.

— Нет, мне не уснуть.

Чтобы не возвращаться домой, Хайме решил пойти с доном Пако в «Касино де Мадрид». У подъезда этого заведения он расплатился с сеньором Бенигно и отпустил экипаж. Из казино они отправились в ресторан на улице Принсипе. Есть Хайме не хотелось, но пил он много.

XXVIII

Вечерние газеты, заполненные пространными сообщениями о гибели премьер-министра, поместили и небольшую заметку о дуэли, написанную в обычной для той эпохи манере:

«Сегодня утром в одном из особняков, на окраине города, в присутствии нескольких друзей, дон Максимо Пенья Монтальво и дон Хайме Тьерри скрестили шпаги; к сожалению, первый из них ранен в щеку, у второго задеты предплечье и лоб».

Следующий абзац гласил:

«Недоразумение на личной почве, возникшее между известным спортсменом доном Максимо Пеньей Монтальво и талантливым молодым писателем доном Хайме Тьерри, благополучно уладилось».

Обойдя кафе и редакции, Хайме перед ужином явился домой и тут же потерял сознание. Перепуганная Сильвестра подняла крик, на который прибежал Бельтран, уже успевший потолковать с извозчиком сеньором Бенигно и разузнать о случившемся. Известие о дуэли взволновало весь дом, даже детей. Придя в себя, Тьерри сам рассказал о поединке. Говоря о ране Пеньи Монтальво, он высказал опасение, не повредил ли он противнику мозг.

— Подумаешь! — с серьезным видом ответил Бельтран. — Ничего его мозгам не сделается.

— Почему?

— Потому что, будь они у него, он наверняка не впутался бы в такую историю.

Присутствующие расхохотались, после чего Сильвестра обозвала всех аристократов канальями и рогоносцами, а их жен потаскухами, которых следовало бы раздеть догола и выпороть розгами прямо посреди улицы. Потом жена фонарщика принялась уговаривать Хайме пойти спать и добилась своего. Он выпил чашку липового чая с апельсиновым цветом и лег в постель, но так и не смог успокоиться — волнение и нервозность ни на минуту не покидали его. Он вскочил, подошел к зеркалу и стал внимательно разглядывать себя. Лицо без кровинки было желтое, как у покойника. Хайме запер дверь на ключ. Немного подкрасил лицо румянами, оделся, вышел, сел в экипаж и около одиннадцати с видом победителя вошел в парк Буэн-Ретиро.

Тьерри имел успех: компания дона Пако встретила его аплодисментами, многие дамы и сеньориты незаметно указывали на него, когда он проходил мимо. Маркиз де Киньонес и Пепито Веларде подошли к нему с поздравлениями. Восторженно поздравил его и Альфредо Мендоса, то бишь Альфредиссимо.

Все утверждали, что Тьерри явил образец мужества, не отступив перед фехтовальщиком, в совершенстве владеющим оружием, и подсмеивались над незадачливым спортсменом, преувеличивая неопытность Хайме, добавляя новые подробности, изображая дуэль как некое сочетание отваги и комизма.

— Вы сделали большое дело, — сказал Тьерри дон Пако. — А теперь послушайтесь моего совета: уезжайте на лето из города и проведите месяц-другой вне Мадрида. Не подумайте, кстати, что мои слова продиктованы какими-либо корыстными соображениями. Я считаю вас большим другом и предпочел, чтоб вы остались здесь.

— Весьма признателен!

— Я советую вам это лишь потому, что бороться с людьми богатыми небезопасно: у них прочные связи в казино и в светских кругах; если они только захотят, то уж непременно ошельмуют вас.

— Меня? Ха-ха-ха! Послушайте, дон Пако, у меня лишь две мечты: первая и главная — стать писателем, о второй я умолчу, — она касается женщины. Чтобы стать писателем, нужно лишь быть им. И какое мне дело до того, что меня обвинят в воровстве, мошенничестве или извращенности?

— Ну, если вам нет до этого дела…

— Никакого. Все эти творцы чужих репутаций и их мнения вызывают у меня только смех. Я мог бы уехать — у меня достаточно денег, по крайней мере, сейчас, но я не в силах покинуть одну девушку, и я не уеду.

Потом они заговорили об убийстве премьера и о казни преступника-анархиста. Публика единодушно осуждала убийцу, считая, что он просто зверь, которого следует подвергнуть пытке и уничтожить.

Хайме яростно защищал террориста: для него это был романтик, идеалист, который войдет в историю как герой. Никто не принимал его слова всерьез:

— Он несет вздор, чтобы казаться оригинальным, — заявляли одни.

— Он слишком взволнован и возбужден, — добавляли другие.

Затем речь зашла о погибшем. Большинство считало покойного политическим гением, великим историком и писателем. Хайме же утверждал, что как политик он приносил только вред, а литератором и историком был совершенно заурядным и место его — на литературных задворках. Слушатели видели в его словах простое сумасбродство.

Несколько дней Тьерри пожинал лавры. Он был в моде у завсегдатаев Буэн-Ретиро. Гуляющие указывали на него и оборачивались ему вслед; девушки, проходя мимо Хайме, дарили ему благосклонные улыбки или по меньшей мере бросали на него любопытные взгляды.

XXIX

Через два дня после дуэли, когда Тьерри встретился с Хосефиной, она оживленно и горячо заговорила с ним. Ей было уже известно о поединке и о той блестящей роли, которую сыграл ее поклонник. Повсюду только и говорили о решимости Хайме не отступать. Хосефина сама слышала такие, например, слова: