Детский сад - Джефф Райман

То и дело, подобно взрывам бомб, пространство тут и там озарялось вспышками памяти. Разом воскресали целые структуры, уносясь вперед, как только их, выводя из спячки, требовало к себе внимание Консенсуса. И тогда они вмиг оживали и по команде устремлялись к нему. Если это происходило где-то вблизи, то поднималась суматоха. Матрицы взлетали по своим каналам, на пути проносясь сквозь Милену. Эти бесплотные сущности неуловимо соприкасались с ней самой. Их границы определяли ее границы. И их контуры сливались с ее собственными. И когда эти сущности взбухали жизнью, Милена, наоборот, сжималась, чувствуя, как они на данный момент заполняют ее пространство, а ей при этом приходится уменьшаться и съеживаться.

«Они меня так вообще затрут, — успевала соображать она. — Уже затирают».

И вдруг все резким толчком замерло и затихло. Корона Мира возилась со своей памятью, но теперь настрой был сугубо деловой. Внимание Консенсуса, пошарив по своему царству, подобно лучу огромного прожектора, сузилось до острия указки. Указка упиралась в Милену.

Ее как будто наполнили чем-то изнутри до отказа — так что оставалось только лопнуть. Та клеточка плоти, на которой она была отпечатана, начала страшно болеть. Все в ней разом расширилось, растянулось и затрещало, как от статического электричества. Милена поняла, что по-прежнему состоит из плоти: иначе с чего бы она испытывала такую боль.

Слов не было. Сквозь нее молнией шарахнул разряд информации. Хотя скорее не разряд, а волна: тяжелая и тягучая как ртуть, катящаяся с такой скоростью, что вынести ее удар было практически невозможно. Волна, обрушившись на Милену, заполнила ее, захватила ее всю, пригибая своей тяжестью.

Милена мгновенно поняла, что Консенсусу нельзя возражать. Его невозможно обмануть: он чувствует ее насквозь. Он знал, что Милена ненавидит его. Но он в ней нуждался. Так что у нее был выбор.

Она была не в Верхней Палате. Она находилась в Нижней, с малолетками. Если она желает, чтобы ею пользовались, она будет жить. Если нет, ее оставят в Нижней Палате. Матрицы в Нижней Палате остаются живыми лишь до тех пор, пока живы оригиналы. После смерти оригиналов их просто стирают.

Милене суждено было умереть.

Ей была передана диаграмма. Перед Миленой опять предстал портрет гигантской, астрономических размеров головы, взывающей из космоса. От нее во всех направлениях расходился свет. Голова ждала ответа из космической бездны.

Милена знала, что ей была уготована участь посланницы, несущей облик Консенсуса тому, Другому. «Ангел, — произнес Консенсус. — Ты могла бы стать Ангелом». Ответ у Милены был готов. Просто она не могла произнести его вслух.

Она завозилась, словно пытаясь отсутствующими руками нащупать стены своего узилища. Не имея глаз, пыталась смотреть; не имея ушей, силилась расслышать звук собственного голоса. Для этого нужны как минимум голосовые связки, а у нее их не было. Она пыталась нащупать контуры собственного существа, найти какое-то воплощение своей живой, не погасшей пока сущности. Пыталась найти способ сказать «нет». «Нет» означает независимость. Милена была ее лишена.

Чувствовалось, что Консенсус устал. Он словно бы обнаружил в себе какую-то ничтожную частицу, которая смеет упрямиться, отказываясь выполнить некое рутинное, но вместе с тем необходимое задание.

Слов опять же не последовало. Была лишь несокрушимая воля, неиссякаемая и запредельно чуждая мысль.

Что ж, тогда ей предстоит стать Составляющей.

Милена вспомнила Ангела Боба. У него была какая-то безмолвная тень, ученый по имени Джордж. Вспомнился этот слабо различимый призрак; молчаливый довесок, используемый лишь как резервуар свободной памяти, но без всяких функций — он не мог ничего сказать и не мог ничего сделать. Вот и ей предстоит сделаться тенью — какой была для нее Хэзер, каким у Боба был Джордж. Уподобиться вирусам — этим полуживым, плавающим в чужом мозгу, не сознающим себя амебам.

«Нет!» — все же удалось ей выдавить из себя отчаянный вопль сопротивления.

Запас времени у этого исполина был фактически неограничен; но транжирить его попусту он все равно не любил. Если Милена говорит «нет», значит, она остается здесь, внизу, и будет стерта, за исключением лишь той ее части, что нужна Консенсусу.

Ему нужна ее способность к воображению. Ее уникальное свойство представлять двадцать два миллиарда роз, по одной на каждую заточенную в Консенсусе душу, и еще по одной на каждого из тех детей, что пока не считаны. Милене будет поручено представлять Консенсус, всю его грандиозную совокупность, и нести этот образ к звездам. Она сделается носительницей посланий вроде Джекоба — инструментом, емкостью для заполнения. Хотя, пожалуй, еще скромнее. Джекоб хотя бы мог ходить и разговаривать. Ее же просто урежут до элементарного резервуара памяти, черепной коробки для чужих мозгов.

Подобно громоздкому киту, с величавой медлительностью хлопнувшему напоследок хвостом по мутной, нехотя колыхнувшейся водной толще, Консенсус переключил свое внимание с Милены куда-то в другое место. Почувствовалось, как он отстранил мощь своего присутствия, отчего Милена опала, как пустая перчатка; воспоминание, задвинутое на такую глубину, что извлечь ее оттуда не предвидится уже никогда.

И когда плыл этот кит, из илистых глубин стайками рыбок взметались сонмы душ, разбуженные его присутствием. Последовала цепь ударных волн от внезапных всплесков активности, и целые структуры душ ненадолго пробуждались, вспыхивая неистовой радостью оттого, что им позволено очнуться, приобщиться к жизни, ставшей для них не более чем далеким воспоминанием. Импульсы взвивались, как стрелы фейерверка — метеорами, со свистом, — и, мелькнув, снова гасли.

И пока Корона Мира уводила свою громаду, Милена уловила ее очертания. Она ощутила каркас, умещающий в себе пятнадцать миллиардов дремлющих душ. Ощутила, что Короны разбросаны по миру, связанные между собой, подобно колоссальных размеров грибнице. И почувствовала, что Консенсус… боится. Консенсус состоял из плоти, а плоть боялась умереть.

Страх — вот что двигало им. Страх заставлял Консенсус нуждаться в Милене для его межгалактической миссии. Страх заставлял его желать любви Милены. Страх делал его опасным.

Милена-матрица ощущала, как новый ум у нее пустеет, наливается сонливостью. «Я свой выбор сделала, — подумала она. — Боролась как могла. И не испугалась». Она чувствовала вокруг себя лес. Это был лес из детей, пойманных и запертых. Вот уж поистине Детский Сад. Оранжерея, где каждый цветок — забытое личико; бутон, ненадолго расцветший и сомкнувшийся вновь.