Одинокий голубь - Лэрри Макмуртри

Дитц пустил лошадь в бурлящую реку и вскоре оказался на противоположном берегу, где ему снова пришлось пробираться по широкой полосе песка, прежде чем он нашел твердую почву. Ему определенно не понравилось это место в качестве переправы, потому что он запрещающе помахал остальным шляпой, не разрешая им трогаться с места, и поскакал вниз по реке. Вскоре он исчез за завесой дождя, но через час вернулся и сообщил, что нашел более удобную переправу ниже по реке. К этому времени все уже изнервничались, потому что Ред-Ривер держала первенство по числу утонувших в ней ковбоев, а тот факт, что им пришлось просто сидеть и мокнуть, еще усилил их нервозность.

Но страхи оказались беспочвенными. Дождь подутих, выглянуло солнце, и они начали гнать скот по грязи к коричневой воде. Дитц разыскал участок, покрытый гравием, так что в реку они спускались почти как по дороге. Старый Пес сноровисто провел стадо через реку, и вскоре оно уже паслось в высокой траве Оклахомы. Пять или шесть более слабых коров увязли на выходе, но их быстро вызволили. Диш и Соупи разделись, залезли в грязь и накинули на коров лассо, а Берт Борум вытащил их.

При виде солнца все повеселели. Разве они не переправились через Ред-Ривер и не остались все живы, чтобы потом рассказывать об этом? В тот вечер ирландец пел часами, и кое-кто из ковбоев подпевал ему, поскольку они уже успели выучить несколько ирландских мотивов.

Иногда По Кампо пел по-испански. У него был низкий хрипловатый голос, и все время казалось, что он вот-вот задохнется. Песни беспокоили людей, настолько они были грустными.

– По, ты веселый парень, почему же ты поешь только о смерти? – спросил Соупи. У По имелась небольшая погремушка, которую он тряс во время пения.

Погремушка и хрипловатый голос производили странное впечатление.

От всего этого у Пи Ая волосы на шее иногда становились дыбом.

– Ну ты даешь, По. Уж больно печально поешь для такого веселого человека, – сказал он однажды, когда старик тряс свою погремушку из тыквы.

– Я пою не о себе, – ответил Кампо. – Я пою о жизни. Я весел, но жизнь так печальна. Это не мои песни.

– Ну, ты ведь их поешь, тогда чьи же они? – спросил Пи.

– Они принадлежат тем, кто их слушает, – ответил По. Он подарил Дитцу одну из вырезанных им женских фигурок. Дитц ею очень гордился и постоянно носил в кармане своих старых штанов.

– Мне твоих песен не надо, – сказал Пи. – Слишком уж грустные. Я потом плохие сны вижу.

– Если ты их слышишь, они принадлежат тебе, – возразил По. Нельзя было рассмотреть его глаза. Они и так были глубоко посажены, да к тому же он редко снимал свою шляпу с большими полями.

– Жаль, что у нас нет скрипки, – сокрушался Нидл. – Была бы у нас скрипка, мы бы сплясали.

– С кем сплясали? – поинтересовался Берт. – Дам я тут что-то не наблюдаю.

– Сами с собой, – ответил Нидл.

Но скрипки у них не было, только По Кампо со своей погремушкой да ирландец, поющий о девушках.

Даже в ясную ночь печальное пение и сознание, что нет рядом женщин, наводило тоску на парней. Кончился вечер воспоминаниями о сестрах, у кого они были.

Калл не слышал разговоров и пения, потому что продолжал разбивать свой лагерь в стороне. Он считал, что так лучше. Если стадо побежит, он быстрее с ним справится.

Его угнетало отсутствие Гаса. Оно могло означать единственное: случилась какая-то беда, и они вполне могли так никогда и не узнать, какая именно.

Однажды, когда он вечером чистил ружье, он вздрогнул от звука собственного голоса. Он никогда не имел привычки разговаривать сам с собой, но, пока чистил ружье, мысленно беседовал с Гасом о том, о чем не успел поговорить до его отъезда.

– Жаль, что ты не убил этого индейца, когда у тебя была возможность, – сказал он. – И жаль, что ты посоветовал Джейку взять эту женщину.

Слова просто вылетели из его рта. Он вдвойне обрадовался, что был один, потому что, услышь работники, как он говорит сам с собой, они решат, что у не го крыша поехала.

Но никто не слышал его, кроме Чертовой Суки, которая паслась, привязанная к длинной веревке. Каждую ночь он привязывал веревку к своему поясу и потом обкручивал ею руку, так что, если лошадь вдруг испугается, у нее не будет возможности убежать. Калл настолько чувствовал ее движения, что просыпался даже тогда, когда она поднимала голову, чтобы понюхать ветер. Обычно такое случалось, если мимо пробегал олень или волк. Но кобыла все замечала, и Калл спал лучше, зная, что она всегда начеку.

61

Август рассчитал, что за два или три дня пути они окажутся там, где проходят стада, но на второй день начался дождь, сильно испортив им настроение. Он сделал Лорене грубое пончо из брезента, который подобрал в лагере охотника за бизонами, но все равно ехать было неприятно. Дождь принес прохладу, и к тому же казалось, что он зарядил надолго, поэтому он рискнул поехать в Эбоуд-Уоллз, поскольку только там можно было рассчитывать на какой-то кров.

Когда они приехали туда, оказалось, что там никого нет, а большинство домов разрушено.

– Мало стало бизонов, – объяснил Август. – Еще два года назад здесь шла большая битва, а посмотри, что сейчас делается. Такое впечатление, что уже полсотни лет здесь никого нет. – Единственными живыми существами там были гремучки, причем в изобилии, и мыши, чем объяснялось обилие змей. Были там и совы, которые конкурировали со змеями в отношении мышей.

Они нашли комнату с более или менее целой крышей и работающим камином. Правда, Августу сначала пришлось изъять оттуда совиное гнездо. Он разломал останки фургона, которые использовал в качестве дров.

– Такая погода задержит Калла, – сказал Август. – Наверное, они уже решили, что мы погибли.

Лорена все еще не говорила. Ей трудно было отказаться от молчания, оно казалось ей лучшим оружием против того, что могло случиться. Слова не помогают, когда дело плохо, все равно никто не слушает. Если бы индейцам удалось сделать с ней то, что они собирались, она могла бы кричать до хрипоты, и никто бы не услышал.

Гас спокойно относился к ее молчанию. Казалось, оно его не беспокоило. Он постоянно говорил сам, то об одном, то о другом. Он не вспоминал о том, что случилось с ней, и обращался с ней так же, как и в Лоунсам Дав.

Хоть она и не говорила, она должна была все время видеть Гаса. Ночами она ложилась рядом с ним, только так она не замерзала. Но если он вставал за чем-нибудь, она не сводила с него глаз, а если он выходил, она тоже вставала и шла за ним.

На следующий день дождь все еще продолжал идти. Гас обследовал форт в поисках чего-нибудь полезного и принес большую коробку пуговиц.

– Припоминаю, что тогда, во время битвы, здесь была женщина, – сказал Август. – Наверное, она уехала так быстро, что забыла свои пуговицы.