Прошедшие войны - Канта Ибрагимов

Между тем и здесь власти стали строить всевозможные препоны для выезжающих и искать выгоду себе. С одной стороны, возвратиться домой имели право только жители равнинных районов, а население горной Чечни лишалось этой возможности. С другой стороны, каждый чеченец и ингуш, мечтающий вернуться на Родину, должен был заплатить милиции и местному исполкому взятку в размере стоимости половины барана за человека.

Возвратившиеся домой чеченцы и ингуши встретили на Родине яростный отпор от населения, обжившего эти благодатные края. Каждый день шли драки и потасовки. Свои собственные дома, из которых вайнахи были насильно выселены, приходилось выкупать за большие деньги, иной вариант грозил тюрьмой или другим наказанием. Каждая ночь сопровождалась погромами чеченских кварталов и массовыми избиениями и поножовщиной. На утро милиция выясняла, что виноваты во всем чеченцы, что они спровоцировали беспорядки своим возвращением на Кавказ. В Грозном два месяца шли митинги и демонстрации с требованием отправить обратно дикарей и преступников в пустыни Казахстана. Тем не менее вайнахи возвращались на Родину, упрямо вытесняли колонистов из своих очагов, стойко выдержали все нападки, провокации, оскорбления…

Семья Арачаевых смогла вернуться домой только в 1959 году. К этому времени у Цанка и Густан родился второй ребенок — сын. Назвали его Герзани.

…………………………………………………..

22 февраля 1944 года в горном чеченском селе Дуц-Хоте проживало 246 человек, еще 32 воевали в Советской Армии. Итого численность населения равнялась — 278 человек. В 1959 году в село вернулись 151 человек, в том числе 27 человек рожденные в Казахстане. Аналогичная картина складывалась по всем населенным пунктам. Таким образом, в результате геноцида численность чеченцев и ингушей сократилась ровно наполовину. При этом не учитывается естественный прирост населения за тринадцать лет. Если ввести в расчеты среднестатистические показатели естественного прироста чеченцев и ингушей, то получается, что в живых остался только каждый третий вайнах. Так же пострадали и другие репрессированные народы СССР: балкарцы, греки, карачаевцы, калмыки, корейцы, крымские татары, немцы. А в целом страдали все народы, в том числе не менее других и сами русские.

Возвратившись в Дуц-Хоте, Арачаев первым делом приступил к восстановлению надгробных памятников на родном кладбище газавата. На это мероприятие ушло два месяца кропотливого труда. После этого его попросили срочно трудоустроиться — предложили много ответственных должностей: от председателя исполкома в Шали до заместителя министра в Грозном. Цанка выбрал, по его мнению, самую мирную и спокойную должность — директор лесного хозяйства Веденского района. Как и прежде, он полностью отдался своей работе, с энтузиазмом стал наводить порядок в своем ведомстве. Все шло хорошо, и вдруг он вновь столкнулся с органами советского правопорядка.

В феврале 1960 года в его кабинет вошли два милиционера и попросили проехать с ними в Грозный для дачи показаний. Весь путь до города терзался Цанка в догадках по поводу вызова. Привезли его к зданию республиканской прокуратуры, завели в просторный кабинет камерного типа. Вскоре появились два следователя. Один из них, старший по званию и возрасту, представился:

— Заместитель генерального прокурора республики Ильин Виталий Васильевич… Садитесь вот сюда.

Цанка сел на указанный стул, в коленках пытался спрятать предательски дрожащие руки.

— Так, гражданин Арачаев, вы догадываетесь, зачем мы вас вызвали?

— Нет, — быстро ответил Цанка.

— Хорошо… Тогда посмотрите вот сюда, — прокурор долго лазал в папке, потом положим перед ним фотографию.

Цанка глянул и от ужаса встрепенулся, даже отвернулся, мурашки поползли по его телу. Однако любопытство заставило его возвратить взгляд и даже взять в руки фотографию. Почему-то чем больше он смотрел на изображение, тем спокойнее и увереннее становился он сам. Хотя на снимке была отвратительная картина. На белой, почерневшей местами от крови простыне лежал лицом вверх Магомедалиев. Глаза его вылезли на лоб, язык выполз наружу и был перекушен вставными золотыми коронками, а толстое горло было глубоко перерезано, обнажая широкую гортань и большие куски почерневшего от запекшейся крови жира. Он был полностью раздет, и вид у него был отвратительным: тонкие, обвисшие ноги, руки и несоизмеримо громадный, оплывший во все стороны живот. Его брюхо так расползлось, что полностью закрывало половые органы.

Прямо на этом широком, смуглом трупе, чуть сползая в сторону, лежало белоснежное голое женское тело, с тремя черными отметинами ножевых ранений. Лица женщины не было видно, она лежала животом вниз, головой упершись под мышки мужчины. Цанка сразу узнал ее — Мадлена. Ее тело было таким же безукоризненным.

— Вы узнаете, кто на снимке? — вернул его к действительности следователь.

— Да, это Магомедалиев.

— Правильно — это председатель областного Совета Профсоюзов трудящихся ЧИАССР товарищ Магомедалиев Ахмед Якубович. Человек очень уважаемый и влиятельный… А кто эта женщина?

— Не знаю, — отвернулся Цанка.

— Ну как это не знаете? Посмотрите внимательнее.

— Вы что думаете, что я по заднице могу людей определять?

— По такой можно, — засмеялся прокурор. — Ну ладно, чтобы не тратить время, скажу — это ваша бывшая жена Исходжаева Мадлена… Тоже человек из номенклатуры… Переходим к делу. Когда вы их видели в последний раз?

Цанка задумался. Врать было бесполезно, даже вредно.

— Магомедалиева в прошлом году на торжественном собрании в честь Октябрьской революции, а Исходжаеву несколько дней назад.

— Точнее, за два дня до ее убийства… — перебил его следователь. — И о чем вы с ней говорили?

— О сыне, — ответил Арачаев.

— А конкретнее?

— Я просил отдать мне сына.

— Вы угрожали ей?

— Нет.

— А вот мать погибшей — Милана Исходжаева — дала показания, что вы грозились убить ее и всякое другое… Есть аналогичные свидетельства и соседей… Что вы на это скажете?

— Это неправда, — спокойно ответил Арачаев.

— Ну хорошо, а что вы об этом скажете? — и Ильин положил на стол серебряный фамильный кинжал Арачаевых.

Цанка схватил оружие, любовно повертел его в руках, даже улыбнулся. Медленно дернул рукоятку, выдвинул кинжал из ножен — на рельефном, искусно расписанном лезвии выделялось почерневшее — "Арачаевъ".

— Вы узнаете оружие?

— Да. Это наш родовой кинжал.

— Это и есть орудие убийства, его нашли под кроватью… А само убийство произошло на квартире Исходжаевой… Дверь открыли ключом… Значит убийца имел доступ к замку… В тот день вас не было дома, и на работе тоже, мы проверили.

— Да, я был на охоте, — спокойно ответил Цанка, он по-прежнему осматривал с любовью кинжал.

— Это не алиби… Лучше скажите, как, вы думаете, туда попал кинжал?

— Как попал туда не знаю, но как моя мать обменяла его на четыре буханки хлеба у Магомедалиева расскажу.

Три часа длился допрос. В конце Ильин сказал:

— Гражданин Арачаев — совершено громкое убийство, вы единственный подозреваемый, и все улики против вас… Вы арестованы.

— Что? — вскричал Цанка, вскочил, как ужаленный. — За что?.. Я никого не убивал… Я не убивал…

Забежала охрана и на него одели наручники, потащили вниз. После этого две недели шли допросы. Задавались одни и те же вопросы. Искушенный в этих делах Арачаев решил бороться до конца, хотя знал, что повесить дело на него могли спокойно. Тем не менее он стал анализировать каждый допрос, делать выводы и принимать новые решения и новую тактику. На третий день нервы сдали. Он решил отдаться воле судьбы. Понял, что борьба бесполезна и бессмысленна, его, как и в 1935 году, обвиняли в несодеянном. Ничего не изменилось, только атмосфера стала более раскрепощенной, до противности вежливой снаружи и вонючей изнутри. "Неужели все пошло по новому кругу? — думал он, лежа в камере, упираясь длинными ногами в стену. — Неужели вновь я брошу на произвол судьбы маленьких детей? Что за судьба? Что за нравы и традиции? Зачем я живу?"

Через неделю Арачаев интуитивно понял, что ситуация чем-то изменилась. Арестантский нюх ему подсказал, что следователи потеряли к нему интерес. "Значит, два выхода: то ли на него всё повесили и тянут положенную для громких дел резину; то ли на нем поставили крест и ищут настоящего убийцу".

Неожиданно в конце очередного допроса Ильин поинтересовался:

— А камера вас устраивает, гражданин Арачаев?

— Камера устраивает, а тюрьма нет, — резко ответил Цанка. После этого встречи со следователями стали редкими, а потом неделю и вовсе его не трогали. Спустя месяц после ареста Ильин подал ему руку.

— Товарищ Арачаев, извините нас, оказывается убийца не Вы.