Чтоб знали! Избранное (сборник) - Михаил Армалинский

Знаешь, что натолкнуло меня на это письмо?

Сейчас расскажу подробно.

Вчера была в гостях. Всё очень мило, всё очень весело. Пришла в радужном настроении с желанием провести приятное время с приятными людьми. Пока шёл общий лёгкий разговор и хозяйка накрывала наикрасивейший стол в саду, в прохладе – знаешь, эти минуты в ожидании приятного вечера, когда разговор порхает туда-сюда и ни о чём конкретном, легко и непринуждённо. Всё существо твоё в ожидании приятного времяпрепровождения, и оно вроде бы в тебе. Вот оно. Начало. И легко тебе, и мило. И видишь, что все тебе рады и все тебя любят. Чувствуешь себя на месте и в отличнейшей форме. Видишь, что все тобой любуются, да что говорить, это может почувствовать только женщина, которая хоть раз была «королевой бала». Да такое чувство бывает наверняка не только у женщин. Вот так начался вечер. И продолжался он целых сорок минут. Я случайно взглянула на раскрытую русскую газету. И надо же было так случиться, что газета была раскрыта именно на разделе «Объявления». И сразу бросилось в глаза Ваше, подправленное, подштопанное.

Дальше пытаюсь сохранить хронологию своих чувств: рассмеялась. Злорадно. Почувствовала болезненный укол. (Почему? Какое мне дело?) Расхохоталась громче. На меня с удивлением посмотрели, спросили, в чём дело?

Справилась с собой. Выкрутилась. Опять укол. Ещё больнее. Перечитывала и перечитывала. Пила каплю за каплей каждое слово. Каждое предложение. Искала, к чему бы придраться. Высмеивала в душе каждую фразу. Выискивала стилистические ошибки и неточности. Как наваждение. Как гипноз. И чувствовала, что яд проникает в меня. Будоражит. Терзает. Разрывает на части. Всё время возвращаюсь к словам «юная женщина, юная женщина, юная женщина».

Выть захотелось. От хорошего настроения не осталось и следа. Газета полетела в урну. По-видимому, я очень изменилась в лице, так как ко мне начали приставать: «Что случилось, что случилось?» Сослалась на головную боль.

Попыталась справиться с собой, взять себя в руки – ничего. Начала над собой смеяться, издеваться – ничего не помогло. Как обезумела внутри. Так и пришлось уйти. Вечер был полностью испорчен. Не только мне. Но и людям. Они, бедные, не знали, что и подумать. Звонили вдогонку – что случилось, как себя чувствую? и т. д. и т. п.

Сказали, что все вскоре тоже разошлись. В общем, испоганила всем так хорошо начавшееся веселье.

Дома остаток вечера был ужасен. Порывалась позвонить Вам – запретила себе категорически.

Терзала себя вопросом, почему я психую? Почему я, такая спокойная, выдержанная, никогда не показывающая своих чувств и переживаний перед посторонними, как я могла забыться до того, что кто-то что-то заметил? Как я могла испортить людям вечер? Почему, почему? Какое мне дело? Ведь я вычеркнула его из своей жизни, даже не вписав. Так. Эпизод. Неудачная шутка, которая ничем не закончилась. Какое я имею право даже думать об этом? Кто он мне? Ведь он мне безразличен. Мало ли кто даёт объявления, и меня совершенно не касается его действо. И т. д. и т. д. до исступления. Измучилась. Решила, что это всё нервы. К утру пройдёт. Утром я только посмеюсь над собой.

Наступило утро. (Подожди. Вызвали наконец-то. Это мы с дочкой сидим оформляем green card. Опять надо ждать. Ещё раз вызовут. Вот и хорошо. Я как раз допишу. А то дома не решилась бы никогда.) Так. На чём я остановилась? Сейчас. Подожди. Перечитаю.

Да. Наступило сегодняшнее утро. Первое чувство – случилось что-то неприятное. Первая мысль – по какому идиотскому праву меня волнует какое-то дурацкое объявление? Мне что, больше волноваться не о чем? Это же глупо, глупо. Мария, это глупо, наконец! Ну, в общем не очень важно, что я себе внушала и внушаю. Утро прошло паршиво. Приехали в Immigration and Naturalization Service.

Сидела. Ждала. В голове бьётся одна мысль, Почему это меня так волнует? А потом подумала: а почему, собственно, не написать тебе об этом?

Подожди. Идиот какой-то пристаёт. Уже давно. Сейчас постараюсь отвязаться от него.

Как будто отвязалась. Но, по-моему, не до конца. Господи, ну почему мне не дают спокойно поговорить с тобой?

И вот я здесь. Забилась в угол, чтобы ко мне никто не приставал. Сижу. Уткнулась в свои листочки и пытаюсь описать тебе свои вчерашние чувства. Убей меня Бог – не понимаю, что со мной. Что меня так взбудоражило.

Вот в общих чертах и всё. Не хочется думать, что Вы посмеётесь над этим. Мне почему-то не смешно. Не смешно, а страшновато как-то. Не жди ответа на своё последнее письмо. Его не будет. Я уже говорила, что первой мыслью было – убить тебя, если бы ты был рядом. Следующей – написать немедленно. Тут же: «Да! Хочу тебя! Очень! Приезжай!»

А потом оскорблённая женщина взяла верх.

Всё. Вызывают.

Сейчас буду давать клятву, что всё – чистая правда.

Ни дописывать, ни исправлять ничего не буду.

Целую тебя, если ты ещё этого хочешь.

Клятву дала. Подняла правую руку, чтобы не было соблазна перечитать и разорвать письмо, – отправляю.

М.

Мария, сладкая!

Ты действительно была сладкая в ту ночь.

А теперь у меня к тебе и уважение возникает, что ответила, а не сыграла в униженную и оскорблённую, и я серьёзен в этом абсолютно. Если ты говоришь, что хочешь меня, то это не может вызвать во мне смех – это вызывает во мне лишь ответное желание. Я надрывался от смеха тогда, когда ты пыталась предстать «гордой женщиной» и делать вид, что желания у тебя нет.

Чем больше женщина мне сопротивляется, тем больше я её презираю, а чем быстрее она бросается ко мне в объятья, тем более я её ценю. Так что не мучься традиционными поверьями о «женской чести».

Боли тебе причинять мне, поверь, не хочется, но откровенно хочется причинить тебе наслаждение. Правда, попутно я собираюсь говорить правду, которая иногда может быть болезненной.

Звонить тебе не стал, потому что разговор без возможности прикасаться друг к другу быстро вырастает в безысходность. Писание к тому же даёт пространство для изъявления чувств, которые лишь толпятся в речевом монологе.

Я бы очень хотел сорваться к тебе, но у меня возникли обстоятельства, в силу которых я не могу сейчас никуда уезжать. Мой друг, который был в отказе, вот-вот приезжает из Италии, и я занимаюсь подготовкой к его приезду – ищу квартиру, покупаю кое-что, рассылаю его резюме.

Поэтому, если бы ты чудом могла прилететь сюда, я был бы чрезвычайно рад. Говоря по-деловому, ты можешь навестить своих друзей, которые, надеюсь, будут тебе рады. Я же оплачу половину твоего билета. Половину не потому, что жмотничаю оплатить его целиком, а лишь потому, что я хочу, чтобы ты проявила равный моему интерес увидеть меня не только эмоционально, но и материально.

Напиши мне, а лучше позвони о том, что надумаешь.

Целую тебя везде.

Борис

У меня всё по-старому. Летом торчал в своём имении. Покрыл дом новой крышей, переложил печку. Расчищал окрестный лес, сажал вокруг дома клёны и елки. Ну и, конечно, рыбачил и собирал грибы.

Женщины куда-то все разбежались. Но время такое, что я этому рад – не до них. Вообще поймал себя на том, что к женщинам сильно охладел. И что самое интересное – это радует! Потребность в бабе есть, но это похоже на чувство голода, когда знаешь, что еда невкусная. Если бы и потребность исчезла – ей-богу, вздохнул бы с облегчением!

Женщины меня часто угнетают. Вот простой пример: когда я кончу, то единственное, что хочется, – это отстраниться от неё и спокойно полежать. А она лезет со своими поцелуями и нежностями, которые мне уже не нужны. Приходится насиловать себя и нехотя отвечать на её притязания. Потому я и спать с ними не люблю, а если какая остаётся у меня ночевать, то я стелю ей отдельно.

А ты молодец, что делишься опытом, но тебе может грозить неожиданная неприятность, которую я сформулировал следующим образом: «Не имел опыта, потому что со всеми им делился».

Я вот не могу, как ты, соблазнять. Я жду до тех пор, когда женщина делает первый шаг. Например, предлагает остаться на ночь или подойдёт вплотную и положит руки на плечи, и тогда без сомнения можно целовать. Часто корю себя, что упускаю столько возможностей, но ничего поделать с собой не могу.

Приехал ли Аркадий? Привет ему.

Приехал Аркадий. Встречал я его в аэропорту – он (Аркадий) всё тот же, жал мне руку изо всех сил, будто она динамометр. Весь в итальянских шмотках и надеждах на будущее. Жил у меня две недели, до начала месяца – я ему снял квартиру с первого. Прожил он пару дней, и я вдруг глубоко осознал, что друзьями мы ведь никогда не были – ну, учились вместе, ну, писал я на него эпиграммы, ну, на баб ходили (охота на волчиц) – и всё. Раздражает он меня, если по-честному. Холодильник у меня полный всего, но у Аркадия всегда найдётся пожелание откушать чего-нибудь, чего в нём не оказалось, – я бросаюсь покупать – гость же. Повёл я его в ресторан показать американский гамбургер – типа рубленого шницеля по-русски, но из мяса, а не из булки, как у вас. Так он дал мне понять, чтобы я впредь его только настоящим, то есть не рубленым, мясом кормил.