Увечный бог - Стивен Эриксон

  Он улыбнулся. - Чего тут думать? Один такой как раз рядом идет.

  Мальчик убежал и вскоре принес еще одну тряпку, и Курнос смог остановить кровотечение из носа.

  Как любил говаривать папаша, "пути женщин не сообразишь". Тем хуже. Она была таки красивая, и что еще лучше, могла бы шкуру с бхедрина содрать. Бывает ли комбинация сексуальнее? Он так не думает...

  - Думаешь, я какой-то прокаженный. Но не моя вина, что я был мертвецом, и если тот, кто был мертвецом, лучше переносит жажду... ну, не знаю.

  - Я конденсирую все, что попадется, - ответил Баведикт. - Потому еще и держусь.

  Еж подозрительно поглядел на алхимика и пожал плечами: - Кажется, весь день спорить можно.

  Баведикт открыл рот, но тут же закрыл.

  - Как котята?

  - В полном порядке, Командор.

  - Нам хватит?

  - Если бой будет не один? Трудно сказать. Мне приятнее думать об одной битве, чтобы использовать всё и не скупиться. - Он оглянулся на карету. - Я тут размышлял о стратегии, сэр, с учетом алхимических... э... котят. Не думаю, что следует экономить. Фактически нужно противоположное. Заполните все поле, поразите их так сильно, чтобы в ступор впали...

  - Что, всю ночь спорить можешь? Слушай, мы всё продумали уже годы назад. Стены и волны, так и назвали. Стены, когда вы удерживаете строй или позицию. Волны, когда наступаете. Нет смысла придерживать припасы, разве что один - именной, понимаешь? Любой сапер тебе скажет: если ты не убьешь их, они убьют тебя очень скоро. С гарантией. Мы говорили "расхолодят".

  Баведикт снова оглянулся, поморщился, смотря на топающие рядом с повозкой группы солдат. Сержантам нехорошо. Худеют, но явно не улучшают здоровье. Сзади идут хундрилы с лошадьми... "я не всю правду рассказал Ежу. Накачал не только волов, но кто бы мог подумать, что они заметят..."

  - Нервничаешь? - спросил Еж. - Я на твоем месте нервничал бы. Хундрилы любят лошадей. Очень. Если воину придется выбирать между конем и матерью, трудно предсказать, что будет. А ты взял и убил...

  - Они и так умирали, сэр. Лошади нужно воды больше, чем четверым солдатам, а у хундрилов вода кончалась. Попробуйте пить кровь у истощенного животного, сэр - это нелегко.

  - Верно. Теперь у них нежить вместо лошадей и по-прежнему нет воды, а значит, ты мог бы переделать их неделю назад, и пить кровь было бы не нужно. Алхимик, они хотят тебя убить - я полдня отговаривал...

  Баведикт сверкнул глазами: - Вы только что сказали, что выбирая между конем и матерью...

  - Они выберут мать, разумеется. Ты что, идиот?

  Алхимик вздохнул.

  - К тому же, - продолжил Еж, - мы теперь Сжигатели. Верно, иногда мы убивали офицеров, если те были плохие. А кто не убил бы? Поставь дурака во главе, и он погубит всех. Так что лучше завалить его раньше. Но ты ничего такого не сделал. К тому же ты нужен мне, а значит, и им. Все просто. Никто не собирается резать тебе горло...

  - Какое облегчение, Командор.

  Еж подошел ближе, понизил голос: - Слушай. Всё разваливается - сам не видишь? Охотники, все эти регуляры - они потерялись.

  - Сэр, мы немногим лучше.

  - Мы же не хотим попасть под резню? Я уже сказал капитану: нужно иди как можно быстрее, чтобы сотня шагов нас отделяла от остальных, когда там начнут искать, кого еще убить.

  - Сэр, думаете, всё так плохо?

  Еж пожал плечами: - Трудно сказать. Пока что морпехи держат их в узде. Но в любой момент может пойти драка, в которой морпехов собьют. Виноват будет запах крови, попомни мои слова.

  - А как сделали бы вы, Сжигатели Мостов? В те дни?

  - Просто. Вынюхай заводил и убей. Это они без конца жалуются, бранятся, подбивают тех, что поглупее, на всякие глупости. Надеются устроить взрыв. Я, - он кивнул на колонну, что шла позади, - я бы прыгнул на Блистига, утащил в пустыню - и целый день все не могли бы спать, слыша его верещание.

  - Удивляться ли, что вас объявили вне закона, - буркнул Баведикт.

  Небо на востоке светлело, солнце всходило, чтобы повести войну с Нефритовыми Чужаками, пока те не скроются за северным окоемом. Колонна разбилась на части, скопления солдат образовались по обеим сторонам пути. Они падали, опуская головы; лязгали доспехи и оружие в брошенных на землю тюках. Бурлаки встали и начали сдергивать с шей тяжелые петли. Завыли хундрилы - еще одна лошадь зашаталась и упала набок. Сегодня будет вдоволь крови, но Горячие Слезы вовсе не радовались.

  Рядом с фургонами уселись морпехи - красные глаза, лица обмякли от переутомления. Повсюду солдаты, двигаясь словно старики и старухи, спешили раскатать матрацы, поставить тенты - отдохнуть перед новыми делами. Кто-то вытаскивал оружие, чтобы заточить. Инстинктивное, по сути, действие. Другие следили за ними тусклыми, злыми глазами.

  А потом из фургонов вылезли дети, по одному, по двое. Они шли не просить и клянчить - просто сидели, смотря на спящих солдат. Или страдали, не смыкая глаз. Или тихо умирали.

   Сержант Смола видела всё это, сидя у колеса фургона. Робкое появление детей оказывало на солдат странное действие. Споры угасали, блеск в глазах слабел, жалобщики затыкали рты. Лишившиеся сна ложились набок и сдавались усталости. Больные сдерживали стоны; те, что плакали без слез, почти всегда замолкали.

  Что это за дар? Она не понимала. Когда кто-то из солдат проснулся на закате и нашел рядом маленькое недвижное тело, холодное и бледное в умирающем свете, весь взвод - видела она - встал собирать осколки и кристаллы, чтобы сложить могилку. Солдаты срезали амулеты с поясов и перевязей - кости, которые несли с самого Арена - и клали на жалкую кучку камней.

  - Они нас убивают.

  Она взглянула на сестру. Та сидела у колеса, вытянув сломанную ногу. - Кто на этот раз, Целуйка?

  - Пришли и разделили последние мгновения. Наши. Свои. Нечестно. Зачем они принесли?

  Глаза Смолы сузились. "Ты ушла далеко, сестрица. Вернешься ли?" - Не знаю, что они принесли.

  - Откуда тебе.

  Вяло пробудился и тут же пропал гнев. - Ты к чему?

  Целуй-Сюда оскалилась, вдавила затылок между двух спиц. Глаза закрылись. - То, что ты всегда имела, Смола. А я никогда. Вот потому ты не видишь, не узнаешь. Никто не может смотреть в свою душу. О, многие говорят иначе. Называют это откровением или истиной. Всякое дерьмо. Но кое-что внутри нас остается скрытым. Навеки.

  - Во мне ничего тайного нет.

  - Но эти дети - сидят, лежат, смотрят на тебя. Тебе больно, не так ли?

  Смола отвернулась.

  - Дура ты, - вздохнула Целуй-Сюда. - Они принесли достоинство. Как у тебя. Как у Адъюнкта... как думаешь, почему многие ее ненавидят? Ненавидят сам ее вид? Она показывает нам то, что нам не нравится, потому что нет ничего труднее, чем найти в себе достоинство. Ничего нет труднее. Вот. Они показывают, что такое умирать с достоинством - умирая и следя, как умираем мы.