Московские легенды. По заветной дороге российской истории - Владимир Муравьев

«Часто мы возвращались вместе домой, — продолжает свой рассказ Кошелев, — вскоре познакомились наши матери, и наша дружба росла и укреплялась. Меня особенно интересовали знания политические, а Киреевского — изящная словесность и эстетика: но мы оба чувствовали потребность в философии. Локка мы читали вместе; простота и ясность его изложения нас очаровывала. Впрочем, все научное нам было по душе, и все нами узнанное мы друг другу сообщали. Но мы делились и не одним научным — мы передавали один другому всякие чувства и мысли: наша дружба была такова, что мы решительно не имели никакой тайны друг от друга. Мы жили как будто одною жизнью».

Мать Киреевского Авдотья Петровна Елагина была внучкой А. И. Бунина, отца В. А. Жуковского. Авдотья Петровна и Жуковский вместе росли, и поэт как старший имел на нее большое влияние. Она получила хорошее образование, имела литературный талант, интересовалась современной литературой, позже, в 1830–1840-е годы, ее московский литературный салон, по отзыву современника (К. Д. Кавелина), «в Москве был средоточием и сборным местом всей русской интеллигенции, всего, что было у нас самого просвещенного, литературно и научно образованного… Невозможно писать историю русского литературного и научного движения, не встречаясь на каждом шагу с именем Авдотьи Петровны». Постоянными посетителями салона были В. А. Жуковский, А. С. Пушкин, князь В. Ф. Одоевский, Д. В. Веневитинов, П. Я. Чаадаев, Е. А. Боратынский, Аксаковы, А. И. Герцен, Н. В. Гоголь и многие другие.

А. П. Елагина (Киреевская). Рисунок ХIХ в.

Разносторонне образованным человеком, знатоком немецкой философии и естественных наук был и отец Ивана Киреевского Василий Иванович, орловский и тульский помещик. Выйдя при Павле I в отставку в чине секунд-майора, он поселился в родовом имении Долбине. Василий Иванович Киреевский принадлежал к тому типу начавших появляться в русском дворянском обществе в начале XIX века людей, о которых грибоедовская княгиня в «Горе от ума» с возмущением говорила:

…Хоть сейчас в аптеку, в подмастерьи…Чинов не хочет знать! Он химик, он ботаник,Князь Федор, мой племянник.

Василий Иванович знал пять языков, имел большую библиотеку, устроил в имении химическую лабораторию, занимался медициной и успешно лечил обращавшихся к нему больных соседей и крестьян, поощрял дворовых, желающих учиться грамоте, запрещал откупщикам открывать кабаки в своем имении… Он умер в 1812 году от тифозной горячки, ухаживая за ранеными и больными в открытом на собственные средства госпитале.

Второй муж Авдотьи Петровны — Алексей Андреевич Елагин, за которого она вышла в 1817 году, отставной офицер-артиллерист, также был высокообразованным человеком. За границей, в походах 1813–1814 годов он познакомился с сочинениями Канта и Шеллинга и возвратился в Россию их почитателем.

Иван Киреевский и его младший брат Петр, впоследствии известный этнограф и фольклорист, составитель классической серии сборников русских народных песен, росли и воспитывались в атмосфере широких умственных интересов, высокой нравственности и гуманизма.

Елагины жили круглый год в имении в Долбине, и учителями Ивана Киреевского до 14 лет были мать и отчим. Они воспитали в нем интерес к литературе и философии.

Встретившись у Мерзлякова, Кошелев и Киреевский обнаружили, что у них много общего как в сфере знаний и интересов, так и в убеждениях и нравственных принципах. И еще, что было особенно важно, — все их занятия и поступки и вообще отношение к миру были пронизаны одним эмоциональным состоянием, характерным для той эпохи, — патриотическим романтизмом, любовью к отечеству и к народу — спасителю отечества в недавней войне. Они были старшими в том поколении, к которому принадлежал и А. И. Герцен.

Петр и Иван Киреевские. Рисунок предположительно работы их матери А. П. Елагиной

«Рассказы о пожаре Москвы, о Бородинском сражении, о Березине, о взятии Парижа были моею колыбельной песнью, детскими сказками, моей Илиадой и Одиссеей, — пишет Герцен в „Былом и думах“. — Моя мать и наша прислуга, мой отец и Вера Артамоновна (няня. — В. М.) беспрестанно возвращались к грозному времени, поразившему их так недавно, так близко и так круто. Потом возвратившиеся генералы и офицеры стали наезжать в Москву. Старые сослуживцы моего отца по Измайловскому полку, теперь участники, покрытые славой едва кончившейся кровавой борьбы, бывали у нас… Тут я еще больше наслушался о войне…

Разумеется, что при такой обстановке я был отчаянный патриот и собирался в полк».

Киреевский и Кошелев были старше, они не только слушали рассказы о войне и воспламенялись ими, но и думали. Их патриотизм не исчерпывался военным мундиром.

Их краем коснулось движение декабристов. По возрасту Киреевский и Кошелев не могли еще войти в тайное общество, но они были знакомы с некоторыми из его членов, знали их мечту о социальной справедливости, жажду активной деятельности и готовность к жертвенному служению отечеству и народу.

Кошелев присутствовал на одном из декабристских собраний у своего троюродного брата Нарышкина и слышал, «как Рылеев читал свои патриотические Думы, а все свободно говорили о необходимости покончить с этим правительством». Этот вечер произвел на Кошелева, как он сам признается, «самое сильное впечатление», и он рассказывал о нем Ивану Киреевскому и другим друзьям, к тому времени составлявшим их кружок.

Кружок сложился из соучеников, которые вместе с Кошелевым и Киреевским брали уроки у профессоров, слушали лекции в университете, готовились к сдаче экзамена для поступления на службу. После экзамена они были приняты на службу в Московский архив иностранных дел с чином актуариуса, специально придуманного для них архивным начальством, а по общей Табели о рангах равному чину 14-го класса, самому низшему чину — коллежского регистратора. Впрочем, для молодых людей важен был не чин, а сам факт зачисления на государственную службу.

В этот дружеский кружок, кроме Киреевского и Кошелева, вошли князь В. Ф. Одоевский, Д. В. Веневитинов, М. П. Погодин, В. П. Титов, С. П. Шевырев, И. С. Мальцев, Н. А. Мельгунов, С. А. Соболевский. Все они оставили заметный след в русской истории и культуре как литераторы, общественные и государственные деятели, а главное — они стали зачинателями новой эпохи развития русской общественной мысли, характеризующейся ее обращением к общефилософским проблемам.

Московский острослов С. А. Соболевский назвал молодых людей, служивших в Архиве иностранных дел, «архивными юношами». Москва подхватила это название.

«Архив, — вспоминает Кошелев, — прослыл сборищем „блестящей“ московской молодежи, и звание „архивного юноши“ сделалось весьма почетным, так что впоследствии мы даже попали в стихи начинавшего тогда входить в большую славу А. С. Пушкина».

Э. Дмитриев-Мамонов. Салон Елагиных. Рисунок 1840-х гг.

Кошелев имеет в виду строки из седьмой главы «Евгения Онегина»:

Архивны юноши толпоюНа Таню чопорно глядят…

«Архивного юношу» Пушкин собирался сделать героем своего прозаического произведения — романа, в его набросках (роман остался ненаписанным) фигурирует «один из тех юношей, которые воспитывались в Московском университете, служат в Архиве и толкуют о Гегеле», «одаренных убийственной памятью, которые всё знают и которых стоит только ткнуть пальцем, чтоб из них потекла их всемирная ученость».

Друзья посещали московские литературные кружки и салоны, но одновременно создали свое общество. «Оно собиралось тайно, — рассказывает о нем Кошелев, — и о его существовании мы никому не говорили… Тут господствовала немецкая философия, то есть Кант, Фихте, Шеллинг, Окен, Геррес и др. Тут мы иногда читали наши философские сочинения; но всего чаще и по большей части беседовали о прочтенных нами творениях немецких любомудров».

Занятия философией соединялись с живейшим вниманием к социальным проблемам России. «Много мы… толковали о политике», — замечает Кошелев. С получением известия о смерти Александра I, в период междуцарствия и толков о близком выступлении тайного общества, целью которого является «благо отечества», и прежде всего отмена крепостного права, «мы, немецкие философы, — пишет Кошелев, — забыли Шеллинга и компанию, ездили всякий день в манеж и фехтовальную залу учиться верховой езде и фехтованию и таким образом готовились к деятельности, которую мы себе предназначили».

Они называли свой кружок «Обществом любомудрия», так переведя на русский язык слово «философия», и вошли в историю под названием «любомудров». Необходимо отметить, что их любомудрие соединяло в себе абстрактное философское мышление со стремлением к конкретной деятельности на различных поприщах, но освященной единой целью.