Сколько стоит рекорд - Борис Маркович Раевский

как-то очень быстро кончил партию и встал.

«Сейчас уйдет!» — мелькнуло у Витьки.

Медлить было нельзя.

— Михаил Моисеевич, — сам не узнавая свой вдруг осипший голос, сказал Витька. — Я хочу вам показать… Вот… Автограф…

Он торопливо повернул доску к Ботвиннику.

— «Вите Королеву. Учись хорошо. Михаил Ботвинник», — вслух прочел экс-чемпион.

В глазах его за толстыми стеклами очков вдруг промелькнули и удивление, и растерянность, и возмущение, и улыбка — все сразу.

Он снял очки, протер их платком, снова надел.

— Вообще-то… — негромко сказал он. — Обычно я предпочитаю писать на бумаге, а не на дереве…

Он внимательно глянул на вмиг побледневшее Витькино лицо. Увидел настороженные лица Изи и Алика.

На секунду задумался.

— А впрочем… — сказал он. — Я только забыл — когда это я тебе написал? Тут нет даты…

— Это — не мне. Это — брату… Для меня…

Витька торопливо объяснил, как и когда был получен автограф.

— В шахматы ты играешь неплохо, — медленно сказал Ботвинник. — А как мой наказ? Выполнил?

Он пальцем ткнул в слова — «учись хорошо».

Витька кивнул.

— Ну, тогда… — сказал Ботвинник.

Вынул из кармана шариковую ручку, щелкнул кнопочкой и под прежним автографом красным на белых клетках написал:

«Молодец, Витя. Желаю успеха! Михаил Ботвинник».

Он снова щелкнул кнопочкой, убрал перо и ушел.

А Витька, Изя и Алик еще долго рассматривали два автографа. Они шли по белым клеточкам, по диагоналям, один под другим. Один — синий, другой — красный. Правда, почерк нового автографа немного отличался от старого. Да и сама подпись тоже не очень похожа. Но ведь столько лет прошло. Может же за столько лет измениться почерк?!

* * *

На следующий день Витька сидел на химии, но учительницу почти не слышал.

Снова видел он Ботвинника.

Вот чемпион тронул рукой очки.

«Вообще-то… Я предпочитаю… на бумаге, а не на доске…

И глаза его. А в глазах — и удивление, и улыбка, и возмущение. Да, да! Именно — возмущение!

Чем же? Чем он недоволен? Неужели?..

Голос химички совсем пропал, растаял где-то…

Витька видел только глаза. За толстыми стеклами очков. Умные, холодные, жесткие глаза Ботвинника.

«Вообще-то… Я предпочитаю на бумаге…»

И возмущение… Там, в самой глубине глаз…

Витька еле досидел до перемены.

Бросился к Изе.

Тот слушал спокойно и словно бы даже не удивился.

— Факт, — сказал Изя. — Я еще тогда, на сеансе… Факт. Эдькины штучки.

— А Ботвинник? Зачем же он… Признал?

Изя усмехнулся.

— Ну, просто… Ну, пожалел тебя…

Вечером, когда Эдик вернулся из института, Витька сидел за столом и молчал. Только глаза его, мрачные и злые, неотрывно следили за братом.

— Ты чего? — спросил Эдик.

Он ходил по комнате, тощий, на длинных и нескладных, как у кузнечика, ногах. И, как всегда, лохматил шевелюру.

— Чего? — тихо переспросил Витька. И вдруг взорвался. — Ты… Автограф… Милый подарочек… Ты… Ты…

У него не хватало слов. И главное: в горле так сдавило, он боялся — сейчас заплачет. Только этого не хватало!

— Чудак! — усмехнулся Эдик. — Ну подумаешь! Я же хотел, как лучше. И вышло совсем недурственно. И в школе ты — без двоек. И в шахматы… Цель оправдывает средства!

— Что? — заорал Витька. — Цель оправдывает? Ни черта! Все равно это… Это — свинство!.. Свинство! Подлое свинство!

Он чувствовал — сейчас заплачет, и, опрокинув стул, стремглав выскочил из комнаты.

ТРУДНАЯ РОЛЬ

С. Чекану, заслуженному артисту РСФСР

Артист Евгений Пивоваров, стоя под душем, с удовольствием вскидывал то одну руку, то другую, наклонялся, приседал, радостно, шумно, как морж, фыркал и звучно похлопывал себе по груди и бокам. Целый день шла съемка. Он еле дождался минуты, когда можно было сбросить с себя одеяние испанского гранда: широкий плащ, давно уже потерявший цвет, короткие, в обтяжку, штанишки, которые связывали его, как пеленки, бархатный камзол, пахнущий нафталином. В костюмерной уверяли, что одежда чистая, прошла дезинфекцию. Но Пивоварова преследовало ощущение, что все эти тряпки — пыльные, пропитаны чужим потом, чужими запахами.

В длинной, разделенной на шесть кафельных клеток душевой молча мылись еще несколько артистов. Слышался лишь легкий звон и плеск упругих струек, да изредка в трубах всхлипывало и урчало.

Повернувшись, Пивоваров вдруг обнаружил, что перед его кабинкой стоит режиссер Строков, дородный, бородатый, похожий на патриарха, с неизменным своим ассистентом Борисом Луминцем, которого все называли Лупитц, потому что кожа на его маленьком носике вечно лупилась, как на картофелине. Режиссер и ассистент молча пристально разглядывали моющегося артиста.

Пивоварову стало неуютно: голому человеку не очень-то приятно быть объектом изучения. Он даже стыдливо повернулся спиной к Строкову.

— А кажется, ничего… — прищурясь, задумчиво сказал тот ассистенту.

— Ничего, — подтвердил Лупитц, сморщив свой розовый носик, будто собирался чихнуть.

— Подойдет?

— Пожалуй…

Перекинувшись этими короткими, непонятными Пивоварову фразами, они замолчали и продолжали в упор, придирчиво разглядывать его, как дотошные покупатели — шкаф в мебельном магазине.

«Чего им?» — удивился Пивоваров.

Режиссер с ассистентом подождали, пока он вытерся, оделся. Втроем прошли в столовую. И тут, за столиком, Строков предложил Пивоварову сыграть заглавную роль в новом фильме, который скоро будет снимать.

— А какая роль? — небрежно, стараясь скрыть свою радость, спросил Пивоваров.

Он был еще сравнительно молод, работал в театре, а в кино снимался лишь в эпизодах, и такое неожиданное, почетное предложение очень польстило ему.

— Чемпиона России. Борца.

— Чемпиона?! — артист еще более удивился. — Но ведь тут нужны данные… Мускулы, фигура…

— Ничего, — успокоил Строков. — Сложение у тебя — прямо Аполлон. Мускулатурку подработаешь.

Всю дорогу домой Пивоваров улыбался. Шутка ли, такая удача! Главная роль!

Дома Пивоваров снял рубашку, брюки, подошел к зеркалу, долго, придирчиво оглядывал себя. Из зеркала на него смотрел высокий, чуть огрузневший тридцатидвухлетний мужчина. В юности Пивоваров увлекался спортом, и следы этого сохранились до сих пор: развернутые плечи, прямая спина, хорошая осанка. Но только следы. Глядя в зеркало, он с грустью отмечал: грудь жирновата, и ноги тоже. И даже брюшко намечается. А главное, нет той мощи, которой всегда веет от борца-чемпиона, от его выпуклой, могучей груди, короткой, словно литой, шеи, широких покатых плеч, крепких, как колонны, ног.

С трудом выждав несколько дней (для солидности, чтобы у режиссера не создалось впечатления, будто он не раздумывая хватает роль), Пивоваров сообщил о своем согласии.

— Ну и отлично! — одобрил Строков. — Съемки начнутся в будущем году. А пока «тренируйся, если хочешь быть борцом!» — басом фальшиво