Чекисты - Александр Александрович Тамоников

после грибного дождя. А потом тройка НКВД – внесудебный орган из начальника УНКВД, секретаря обкома и прокурора области. И приговор – расстрелять, имущество конфисковать. Тут же исполнение за городом – им занималась специальная команда из наиболее толстокожих бойцов госбезопасности.

В итоге выродилось это в какое-то умопомрачение. Партийные деятели настаивали на увеличении квот на репрессии врагов народа. Ими двигало отчаянье насмерть перепуганных людей. Считали, что чем больше кинешь народу в топку, тем больше шанс, что тебя самого не примут за врага и не увезут в «воронке».

Несколько месяцев мы работали как в тумане. Обыск, задержание, тройка, приговор. Смертельный конвейер. Вместе с реальными врагами под удар попадали и ценные руководители, и просто ошибающиеся люди. Но время было такое, чумное. Чуть ли не каждую неделю Ежов слал указания – давай больше, кидай дальше. С маниакальной целеустремленностью он раздувал новые дела и требовал, требовал. Порой это напоминало человеческие жертвоприношения Молоху в Карфагене. Наш нарком будто пытался умилостивить сурового бога революции. И тот пока что отплачивал ему благами, властью и влиянием.

У меня было огромное желание спрыгнуть с этого разогнавшегося паровоза. Голова шла кругом. А иногда рука к пистолету тянулась – одно движение, пуля себе в лоб, и все, долой жестокие душевные терзания и сомнения. Но я знал, что пистолет мне дан для врагов. А я не враг – ни государству, ни самому себе.

От опрометчивых шагов меня удерживало еще и то, что мне иногда удавалось менять ситуацию. Я вытащил с того света немало людей. За некоторых поручался лично, что было смертельно опасно. Поручаешься – значит, соучастник. Иногда хотелось сказать – тогда и меня стреляйте. Но я не говорил. Потому что мне надо было выжить. И дать выжить моим сотрудникам и доверившимся мне людям…

– Что-то у меня язык длинный стал, – виновато произнес Летчик, возвращая меня от тяжелых раздумий на грешную землю. – Мое дело маленькое – учить курсантов. Ковать воздушный щит страны. Больше мне ничего не надо. И спасибо, если позволите. А не решите, что в голове беспартийного бывшего царского офицера зреют коварные замыслы.

– Типун тебе на язык.

– А, – поморщился Летчик. – Одна просьба. Если и меня… Не заступайся, Ермолай. Я не хочу никого тянуть с собой на дно. А тебе не простят заступничества.

– Что-то с тобой сегодня неладно, – сказал я. – Крюшона перепил?

– Дурные мысли в голову лезут.

– Мысли, мысли. Что-то они ко всем лезут, эти самые дурные мысли, черти их возьми… Вот ты мне скажи. Ты спасал человека и его близких не раз. Он спасал тебя не раз. А однажды ты понимаешь, что этот человек может представлять угрозу для страны. Но он твой человек, ты перед ним в большом долгу. И что делать?

– Не знаю. Иногда перевесит старый долг. Иногда долг перед Родиной. Тебе разбираться. Тут жестких правил нет.

– Как разобраться?

– А как сердце подскажет. Ты его слушай. У тебя большое преимущество перед многими ныне живущими. У тебя сердце есть. И оно пока не замерзло. Так почему не доверять ему?

– Философ ты. Или даже поэт.

– Летчик я. Существо крылатое. Почти ангел…

Нашу беседу прервал краснолицый кряжистый и возбужденной техник в промасленной спецовке и фуражке. Он с порога стал жаловаться на технический сбой в двигателе. Летчик принялся его с ходу распекать, порой в достаточно грубых выражениях, недостойных потомственного дворянина:

– Ты же можешь угробить технику! Или еще хуже – курсанта! Об этом подумал?!

– Так на складе говорят…

– Это что, крысе складской в воздух подниматься на двигателе на ниточках?

– Но тогда нельзя в воздух.

– А план учебы? Тоже на склад кивать будешь, когда наше небо беззащитным останется?.. Кто там воду мутит?

– Так Нечипоренко.

– Я ему сейчас устрою разбор полетов по партийной линии, хоть и сам без партбилета! Сейчас второму секретарю обкома позвоню! Я их научу авиацию любить!

Летчик нацепил пилотку. И, уже не обращая на меня внимания, выскочил из штабного домика, направился к стоящему у скамейки мотоциклу.

Вот и поговорили. Как со священником – и про пламень сердца услышал, и про Дантона с его французской революцией. Кроме конкретного совета – что мне делать?..

Когда вернулся на работу, довольный Фадей обрадовал меня, что накопал кое-что по кассе леспромхоза. Есть версия, что нападение совершили сбежавшие с выселок спецпереселенцы – то есть кулаки, отправленные в Сибирь на новое место жительства. Нужно еще созвониться с товарищами из других регионов. Тогда ситуация прояснится полностью.

– Давай, действуй, – рассеянно произнес я.

Фадей критически посмотрел на меня, хмыкнул и вышел из кабинета. Понял, что мои мысли заняты другим.

А думал я о Великопольском. Чего я мучаюсь? Послать опергруппу и привезти его сюда. Арестовать. Это проще простого. Но как Летчик сказал – сердце слушай. А сердце мне вещало другое.

На часах почти десять вечера. Я задумался. И решился. Да гори все синим пламенем! Действовать надо, а не сопли жевать. Ввяжемся в драку, а там посмотрим.

Ну что же, вперед. С песней и под гром полковых барабанов… Или боевых там-тамов…

Глава 14

Я заколотил в хлипкую дверь старенького дощатого дома.

– Кто? – послышался сонный голос и зажегся свет. – Кому не спится?

– Посыльный, – просипел я. – С завода. Директор Алымов вас срочно вызывает. На конвейере авария.

Дверь тут же распахнулась.

Я шагнул за порог, обойдя хозяина, будто тот был предметом мебели.

– Ну что, гражданин Великопольский, поговорим? – спросил я, оглядывая немудреную обстановку домика.

– Вы вообще кто будете? – начал было хорохориться инженер. – И с кем-то меня путаете. Выйдете, пожалуйста, из дома.

– Константин Павлович, ну не извивайся, как очковая кобра у факира. Я тебя ни с кем не спутаю. Знаешь, на курсах НКВД меня психологи просветили, что, когда эмоции у человека зашкаливают, все лучше запоминается. А когда на расстрел ведут – чувства самые насыщенные. Так что перед моим расстрелом в станице ты мне так в память врезался. Глубоко. С болью. Да и другие наши встречи беспокойные были. Эмоции, брат, это тебе не корову за вымя дергать.

– Ну не расстреляли же, – Великопольский кивком пригласил присесть, и мы устроились на деревянных стульях вокруг круглого стола.

У кого там круглый стол с рыцарями был? У англичан, кажется, с их королем Артуром. Вот и мы, считай, рыцари. Один рыцарь революции. А второй чей? Белого движения? Эмиграции? Сейчас узнаем.

На столе стояли блюдечко с печеньем, ваза с полевыми цветами. А рядом графинчик с прозрачной жидкостью. Занавесочки, кружавчики, полочки со скульптурками – по-мещански уютненько, миленько. Мне чем-то дом Антонины напомнило. Который, кстати, недалеко