Общество любителей Агаты Кристи. Живой дневник - Глеб Шульпяков

Он провел в Тамани несколько дней, но станица до сих пор живет за счет его новеллы. Все помнят, как она начинается: «Тамань – самый скверный городишко из всех приморских городов России. Я там чуть-чуть не умер с голоду, да еще вдобавок меня хотели утопить». Поэтому местные жители, хотя и чтят поэта, но от всей души веселятся только в день его смерти.

Домик Лермонтова стоит на обрыве, точь-в-точь как на рисунке автора. Соорудили его уже в наше время – именно по рисунку. Кровлю из таманского камыша стелил на хату последний из тутошних старцев, по старинному рецепту.

А еще в Тамани живут комары. Тучи комаров, полчища. «Русский царь знал, куда ссылать», – говорит мне девушка, музейный работник. Зовут ее, само собой, Света. «И вообще мы установили, что Лермонтов был в Тамани дважды».

Света Горюнова смотрит за музеем. Охотников до музейных ценностей на краю света бывает мало. Поэтому Света показывает хижину дяди Миши охотно. Мы стоим напротив друг друга и отмахиваемся, отплевываемся от комаров. За спиной шумит плавнями мутный, как плодово-ягодное вино, Боспор Киммерийский.

«Это они еще не кусаются», – оправдывается она.

«А где тут раскопки?» – спрашиваю.

«Танк на площади видели?»

«Видели».

«Идите, куда дуло смотрит».

Я возвращаюсь на площадь. Лермонтов, контрабандисты, русский царь – на раскопках понимаешь, что в истории Тамани они мелкие сошки. Занозы. Поскольку Тамань исхожена великими народами с древнейших времен, и само Время спит в пыли у моря. Которому нет никакого дела ни до царей, ни до странствующего офицера с подорожной по казенной надобности.

Ни до меня тем более.

Местные жители подпирают античными осколками заборы. Груз в бочке с капустой может оказаться куском капители. Это в порядке вещей, поскольку вот они, колонны-амфоры: греческий город Гермонасса лежит в суглинке под ногами.

Тут стояли скифы, и где-то в земле спрятано их золото. Жили греки, покупали зерно с Кубани, и осколки их надгробий до сих пор намывает дождями с утесов. Поселения генуэзцев и турок и княжество Тмутаракань – тоже тут. Это запорожцы, переселяясь на Таманский полуостров в XVIII веке, нашли стелу, где была надпись: «В лето 6576 Глеб князь мерил море по леду от Тмутороканя до Корчева 14000 сажен». С нее началась история княжества и наука славянской письменности.

На раскопках воздух звенит, те же комары.

«Сюда с лопатой надо приходить, – резюмирует девочка в красном сарафане. – Тогда интересные куски попадаются».

Как ее зовут, я даже не спрашиваю.

С обрыва открывается Азов – старая пойма Дона с Кубанью, море с речной душой. На берегу никого, я решаю искупаться. Лезу в море нагишом. Вода холодная, майская, мутная. По берегу бегут мальчишки, они поймали черепаху. Когда я вылезаю, мальчишки наперебой рассказывают мне, как одного голого купальщика за непотребный вид высекли казаки. Я быстро одеваюсь.

Стоя над обрывом с греческим черепком в руке, я думаю, что где-то под ногами лежат скифы и генуэзцы. Греки, славяне. Комары звенят над ними, как тысячу лет назад. И будут звенеть, когда мы уберемся тоже. От этих мыслей рябит на душе. Но эта рябь – как бы сказать? – печальна, благостна.

От истории, когда она длинна и запутана, остаются имена. Звуки, лишенные смысла. Их приятно вертеть на языке в жаркий таманский полдень. Тумен-Тархан, Таматарха, Тмутаракань, Матрега. Шуго. Тиздар. Цокур. Бугаз. Тузла.

Фанагор, основавший неподалеку колонию, тоже ничего, кроме имени, не оставил.

Интересно, какими судьбами его занесло сюда, в медвежий угол? Был ли он высок ростом или мал собой? Кто его жена и дети, любовницы? Любовники? Часто ли бывал он в Пантикапее – и на родине, в Греции? И как спасался от комаров в ночное время, когда особенно печально шумят плавни? Неизвестно. Но имя, имя...

ДЯДЮШКИН СОН

Алтай

1

Конопля в Барнауле растет прямо на улице.

Выходишь из бани, срываешь травинку, подносишь под нос – тот же запах! тот же образ! Вдохнешь конопляного масла, бензина, обернешься и видишь – улица свернулась в трубку, на глазах исчезает.

И вот уже другой сон снится ее щелястым скворечням, сараям.

Новые, иные химеры скрипят половицами старой аптеки.

2

В Барнаул летишь ночь – маята! – но рассвет ослепителен, «как улыбка Аллаха».

Солнце поливает зеленую плоскую землю. Сверкают речные заводи и разливы, обские протоки, вдоль которых выстроились пешки березок.

Воздух влажен и густ, и это видно.

На подлете мы попадаем в кромешный туман, самолет садится вслепую. Туман сгущается, следующий рейс переносят в Новосибирск. Но когда я выхожу на летное поле, молоко испаряется так же внезапно, как появилось. У обочины, в его мыльных хлопьях, стоит черная иномарка. Из машины мне машут. Это Вовка, Владимир Токмаков, писатель и журналист и мой закадычный товарищ.

Я тащу багаж к машине, залезаю на кожаный диван. Мы трогаемся.

Руль у машины справа.

В белом салоне черной машины играет музыка. Это песенка про «Золотые облака». Она будет преследовать нас всю дорогу.

3

Облака в Барнауле действительно золотые.

На закате, когда солнце подсвечивает снизу, по небу на струнах скользят самородки. Что верно, поскольку Алтай означает с монгольского «место, где есть золото».

В сентябре 1739 года по указу Демидова в деревне Усть-Барнаульская заложили медеплавильный заводик. Прорыли отводной канал, поставили плотину. Лес на топливо брали на берегах Оби, воду – из реки Барнаулки. Так вокруг медного поселения и вырос этот город.

Правда, потом оказалось, что Акинфий Никитич тихой сапой плавил в Барнауле серебро. Из которого у себя, на Урале, чеканил «левую» монету. Заподозрив мошенника, Елизавета выслала на Алтай комиссию. Но когда те прибыли на место, Демидов нежданно-негаданно помер, оставив империи в наследство долгов на тысячи рублей. Что оставалось Елизавете? Взять долги на себя и приписать заводы в собственность кабинета Ее императорского Величества.

С этого момента начинается «кабинетный» период в истории Барнаула. Его «серебряный век», закатившийся лишь в конце XIX столетия, когда Россия перешла на «золотое валютное обеспечение».

Архитектурные остатки «имперского периода», сильно траченные совдепом, в Барнауле сохранились. Регулярный план города вычерчен по принципу Петербурга. Конюшенная, она же Демидовская, площадь оформлена в стиле питерского классицизма архитектором Поповым, бывшим в учениках у Росси.

В центре площади одиноко торчит памятная стамеска Демидову. Но пространство все равно смахивает на пустырь, случайно обнесенный ампирными фасадами.

С которых двести лет сползает штукатурка.

4

В кустах, как двести лет назад, движется и не движется река Барнаулка. Впадает она в Обь, которая течет на север через Новосибирск и впадает в Ледовитый океан, которому конца нет – и не предвидится.

Улицы города, как стапели, ведут к Оби. Мутная желтая широкая река скользит вдоль бетона (надписи краской: «Долой ФСБ! Власть НБП!»). На противоположной стороне шумит осока, плавни.

На тот берег тянется огромный мост – германский проект, апофеоз геометрии семидесятых. С моста прыгают. В дни особых торжеств (или по пьяни) местная молодежь добывает адреналин, сигая с высоты в обскую стремнину.

Выныривая через неделю под Новосибирском, скажем.

Блуждая по улицам Барнаула, замечаешь, что конторы ритуальных услуг встречаются в городе чаще обычного. Но, как выясняется, с мертвечиной тут история вообще старая, темная.

Раскопки показали, что городище находилось под холмом у самой реки, где базарная площадь. Древние жили внизу, а своих мертвецов хоронили на видном месте сверху. При Советах в порядке борьбы с прошлым на холме устроился парк культуры. И каждое воскресенье жители стали ходить на погост – на карусели и пострелять в тире зайцев. Иногда, после сильных дождей, с песчаного склона намывало пригоршню позвонков или лопасть лопатки.

Но на это не обращали внимания.

В Барнауле похоронен известный русский поэт-имажинист, приятель Есенина, бонвиван и насмешник Вадим Шершеневич. Он умер здесь во время эвакуации, куда попал с театром Таирова. Жаль, что сейчас об этом мало кто помнит. Мы полдня кормили комаров на старом кладбище, но все же нашли черное в синюю искру надгробие из ламбрадора.

Низкая тенистая сосна, бурьян, в траве камень, на нем надпись: «Вадим Шершеневич. Поэт».

Кто будет в Барнауле, сходите к литератору. Имажинизм, богема, столица... И старое кладбище в самом центре материка.

Тоже судьба.

5

Барнаул действительно стоит в центре материка.

До большой воды здесь во все стороны одинаково, так что перед вами не город, а евразийский центр тяжести.

Вокруг которого наслаивается воздух, искажая все, что видишь.

Например, знаменитый памятник Пушкину. Лепили его к юбилею. Начинали с головы, но, когда голова была готова, кончились деньги. Пришлось остальные части тела лепить из того, что осталось. Так в городе появился маленький Пушкин с головой дауна.