Общество любителей Агаты Кристи. Живой дневник - Глеб Шульпяков

Уже смеркалось, трещали цикады, когда мы наконец вышли к фасаду. Вдоль театра по лавочкам скучали рельефные румынки и никуда не спешили. Тянули пиво и кофе. Сунувшись в зал, мы увидели, что церемония только началась – поскольку организаторы, как и румынки, тоже никуда не торопились.

Что оставалось?

Провести остаток вечера в кафе, сожалея лишь об одном – что покинули Эвору и Атанасия, двух добрых ангелов Констанцы, слишком рано.

ЗУРНА, ДУДУК И СКРИПКА

Иерусалим

За тысячи лет в Иерусалиме не изменился только ландшафт, линия горизонта. Хотя город утоплен в котловине и никакого горизонта в нем нет.

Памятники истории в Иерусалиме монументальны, но приблизительны. Недостоверны. Условны. Между ними по-прежнему натянуты воздушные нити. Но сказать, откуда именно они тянутся, невозможно. Да и не нужно, в общем.

Местоположение культовых точек – Голгофа, могила царя Давида, Сионская горница – оспорит любой археолог. Но для верующего физическая точность не имеет значения. При входе в храм Гроба Господня паломники падают ниц у камня, которому не больше двухсот лет. Но время все равно аннигилируется под воздействием их эмоционального переживания. Да, в Иерусалиме победа над временем происходит на твоих глазах.

В этом и заключается цель религии, наверное.

Мусульманский квартал Иерусалима – помесь Стамбула и Каира. Базарный, шумный, грязный, пестрый. На крюках бараньи туши, кровь течет по мостовой. Фрукты, зелень, сыры. Армянский, наоборот, тих и безлюден, обмотан колючей проволокой, наглухо заперт. Вдоль стен тянутся помойки и пустыри – хозяева ждут, когда земля еще немного подорожает, тогда и состоится продажа.

Еврейский сектор многолюден, но не суетлив. Жизнь в нем сосредоточенная, размеренная. Жилища из желтого камня новые – за время оккупации квартала синагоги и дома были разрушены. Квартиры в таких домах часто покупают американские евреи-миллионеры. Поскольку супермаркетов в Старом городе нет, пищу заказывают по Интернету. Курьером чаще всего работает палестинец. Круг замкнулся.

По улицам христианского квартала циркулируют толпы паломников. Под стеклом храма Гроба Господня кусок скалы с пятнами крови. В переулках пахнет ладаном. И звон колоколов смешивается с призывом муэдзина.

Собственно, Иерусалим – это единственный город, где такое смешение возможно.

Кварталы находятся бок о бок. На ночь переходы закрываются чугунными воротами, как в Средние века. Когда над городом восходит красная луна, за стеной слышна еврейская скрипочка. С ней сплетается дудук, где-то поодаль, на крыше, тренькает зурна. Только в Иерусалиме эти инструменты можно услышать разом. И кажется, что мир в этих палестинах возможен.

Но это ощущение мнимое.

В этом городе я отыскал точку, откуда открывается потрясающий вид. Неправильный, саднящий. Вьющийся, как овечья шерсть. Если долго смотреть на него, разум выворачивается наизнанку: он болеет несовместимостью того, что ему показывают. Каменистые склоны холмов слева и справа. Зеленая лужайка в уклон – между. Белая стена Масличной горы по фронту, стержни кипарисов. Многоступенчатый фрагмент мусульманского квартала сбоку.

На дне оврага гоняют мяч подростки. В долине Геенны огненной кто-то поджег покрышку, и черный дым поднимается в небо. По серпантину Мамиллы осторожно ползут рейсовые автобусы, легковые машины. Военные «хаммеры». За футболом, вдали, араб выгоняет овец на пастбище. Над долиной тянется стальной трос, по которому в 1967 году израильтяне переправляли раненых. Масличные деревья растут на склонах под углом 45 градусов – как на картинах итальянского Возрождения.

На черные кинжалы кипарисов садится солнце, воздвигая в небе круглый золотой нимб.

Он быстро гаснет, и тьма, пришедшая со Средиземного моря, как и тысячи лет назад, быстро накрывает ненавидимый прокуратором город.

ДЖЕМА АЛЬ-ФНА

Марракеш

Диптих

Магия древних мусульманских городов заключена в том, что через них выражается жизнь человека. Каждый такой город—метафора бытия на уровне ландшафта. Физиология и метафизика, явленная в застройке, топографии. Этот странный эффект мне удалось понять только в Марракеше, на площади Джема Аль-Фна.

Выход на площадь начинается от Кутубии, главной мечети города. Пространство вокруг лапидарного минарета очищено от торговцев и извозчиков. От попрошаек и жуликов. От азиатчины. Оно кажется безлюдным и открытым, прозрачным. Здесь легко дышать, и видно во все стороны.

Именно отсюда ты и спускаешься на площадь.

Джема Аль-Фна! Вечный движок, мотор. Одинаковое действо свершается на ней две тысячи лет, бесперебойно. У тебя жизнь пройдет, другая начнется – а здесь ничего не изменится. Все так же будут стучать африканские барабаны. Все так же будут торговать мясом и хлебом, апельсиновым соком. Все так же будут водить на веревке хамелеона, жечь кострища.

И все так же будут сидеть вокруг костров люди – и слушать «Сказки тысячи и одной ночи». Те же люди, те же сказки! Так тебе, во всяком случае, кажется. Поскольку люди одеты в джеллабы и кажутся одинаковыми, как солдаты.

Сколько бы ни говорили о «туристичности» Марракеша, довод «против» один, и он бесспорен. Поскольку язык площади – арабский. Что означает: полноценные зрители и участники спектакля – горожане.

Ну, или те, кто приехал в город из провинции.

Глядя на то, как кипит и бурлит площадь, я думал о том, что символическая пара – Кутубия – Джема Аль-Фна – представляется идеальной метафорой начала жизни человека. В которую тот вступает чистым, беспомощным. Полным иллюзий, что пути открыты и они – праведны. Ему еще неизвестно, что все предрешено и расчислено. И ни один волос не упадет с головы случайно. Что судьба записана «в уголках глаза», просто он ее пока не чувствует. И слепо следует туда, где полно соблазнов, искушений. Страстей и страхов. Наслаждений и ужаса.

Укротитель змей дрессирует гадюку, и ты можешь сыграть у мешка на дудке. На поводке водят макаку, гиену. Хамелеона. Цена – копейки, механизм прост. Ты купишь, потом отпустишь – и тварь бежит обратно к хозяину. Рядом старухи-гадалки, у них можно не только узнать будущее, но и поменять прошлое. Слепцысказители, арабские гомеры. Вокруг кувыркаются карлики, лилипуты, уроды. Чумазые дети. Завывают берберы. А рядом стригут-бреют, ткут и пудрят. Варят. Жарят. Шинкуют. Отчего над площадью стоит не только вечный шум, но и дым.

Все это наглядный, осязаемый аналог человеческих искушений. Успехом и славой, легкими деньгами. Мнимым величием. А также аллегория человеческих пороков: чревоугодия, похоти, гордыни.

Чем кончается жизнь, полная искушений и соблазнов? Человек сходит с ума, теряет рассудок. Попадает в собственный кошмар, в сон. В черные щели переулков, куда стекается толпа – как вода в сточную решетку.

Там, в густых и вонючих, как борода дервиша, закоулках, темно и страшно. Преисподняя состоит из лавок и лавчонок, полатей и прилавков. Сатана собрал здесь все диковины, рожденные сном разума. И выставил на продажу. В этом полусне человек проводит еще некоторую часть жизни – а турист часть суток. Человек прячется в собственном кошмаре, как в коконе. Ему хорошо в темных коридорах своего подсознания, своего кошмара. В котором жизнь можно прожить и не заметить.

А можно пройти насквозь и оказаться на чистом воздухе. Там, за кварталом торговых рядов – далеко за грохочущей площадью, вдали от медины, – начинается новая жизнь. Тому, кто прошел расстояние в трезвом уме и здравой памяти, даровано «истинное просветление».

«Райские сады» – так называются те районы. И эта метафора буквальна.

«Спутник находится в мертвой зоне................находится в мертвой зоне...»

Марракеш!Розовые десны старого города.Белые спутниковые тарелкизря сканируют небо —ни дождя, ни фильма небо им не покажет.Погасла черная теле-кааба.И город под вечер идет на площадь.

Головы. Головы.Головы. Головы. Головы.Голос на башне хрипит и стонет.Все на молитву! Но голос никто не слышит.Сотни рук выстукивают барабаны.Сотни губ вытягивают флейты.Сотни ртов выкрикивают слова —и площадь затягивает меня в воронку.

«Что бы вы хотели, мсье? —слышу возбужденный шепот.– Qu'est-ce que vous voulez?»

Я отмахиваюсь:«Не хочу смотреть гробницы Саадитов».«Не хочу слушать сказки тысячи и одной ночи».«Не хочу пробовать печень хамелеона».«Ни будущее, ни прошлое менять не желаю».

«Так что бы вы хотели, мсье?» —не унимается тип в полосатой джеллабе.

«Можешь мне вернуть „я“?» – спрашиваю.«Нет ничего проще, мсье!»Он покорно опускает веки —виден лиловый узор, которым они покрыты.«Идем до квартала двойников.Тому, кто твой, положишь рукина темя – так, смотри».Грязные ладони складываются лодочкой.«И все?» – «Все». Улыбаясь, онобнажает кривые белые резцы.«Combien? – Сколько?» – «СколькоАллах подскажет сердцу».

Широкая, как жизнь, площадьстекает в адские трещины улиц.Утроба города урчит и чавкает.В темноте на прилавкахвсе сокровища мира. Но гдеполосатый балахон?Еле успеваю за провожатым.

«Пришли!»Под коврами, в шерстяном капюшоненекто уставился в пустой телевизор —на ступеньке чай, лепешка.Он подталкивает: «Пора, друг».Замирая от страха, складываю руки, и —....................................................................................................«Я – продавец мяты, сижу в малиновой феске!»«Я – погонщик мула, стоптанные штиблеты!»«Я – мул, таскаю на спине газовые баллоны!»«Я – жестянщик, в моих котлах лучший кускус мира!»«Я – кускус, меня можно есть одними губами!»«Я – ткач, мои джеллабы легче воздуха!»«Я – воздух, пахну хлебом и мокрой глиной!»

Теперь, когда меня бросили одного посреди медины, я с ужасом понял, что я – это они: продавцы, погонщики, зазывалы, нищие, ремесленники, бродяги; что я смотрю на мир их черными глазами; вдыхаю дым кифа их гнилыми ртами; пробую мятный чай их шершавыми губами; сдираю шкуру с барана их заскорузлыми руками; что мне передалась тупая поступь старого мула; то, как зудит лишай на бездомной кошке. Я хотел найти себя, но стал всеми! Стою – и не могу сойти с камня...