Dichtung und Wildheit. Комментарий к стихотворениям 1963–1990 гг. - Сергей Магид

«Не понял», совсем мрачно говорит Хрусталенко.

Спятил Хрусталь.

«Дай ему лопату», помолчав секунду, говорит Вовк.

Протягиваю наверх Хрусталенко лопату.

«Засыпайте, ефрейтор Хрусталенко».

Хрусталь берет лопату и молча смотрит на Вовка.

«Закапывайте, закапывайте его, ефрейтор Хрусталенко. Что не ясно́?»

Ну это уже беспредел.

«Не буду», говорит Боб.

Совсем, совсем спятил Хрусталь. А Вовк спятил уже давно. Но я-то ещё не спятил. Хватаюсь за край ямы и рывком двигаю тело наверх, наружу из этого гроба.

«Куда?!» вдруг орёт Вовк и пена выступает у него в уголке губ. «Пошёл в яму, говно!»

И тело моё вместе с моим элитарным экзистенциальным космическим «я» мгновенно сваливается назад в свой гроб, покорно, послушно сваливается в свою тесную, жутко пахнущую сырой смертной землёй традиционную яму.

«Закапывай его!» кричит Вовк ефрейтору.

У Боба Хрусталенко кривятся губы, он пятится от Вовка, он опускает голову и не глядя на меня, хватает на лопату горсть земли из выброшенной мной снизу кучи. И сыпет ее аккуратно вниз, мимо моих сапог, на дно ямы. Наши глаза встречаются. В моих, по-видимому, мольба червяка, в его глазах – растерянность, но эта растерянность быстро тает и начинат сменяться чем-то совсем другим, мне ещё непонятным.

«Ладно, сержант», говорит Боб неожиданно игривым тоном, «закопаем молодого по шею, а дальше что?»

«Как это что?» расслабляется Вовк и хохочет от пуза. «Как что? Пустим по нему асфальтовый каток. Со скоростью один миллиметр в час».

Всё видит Бог!

Они закапывают меня там, недалеко от кухни.

Вовк с отвращением, Боб Хрусталенко с любопытством.

Потом они стоят над моей молчащей головой, курят и говорят о погоде.

Иногда Вовк рассеянно стряхивает на меня пепел.

Вокруг могилы постепенно собираются люди.

Они тоже курят и тихо беседуют, поглядывая на меня, указывая на меня пальцами друг другу и решая что-то важное.

Всё это Господин Третий Год. Молодых к могиле не подпускают.

Тело моё немеет под холодным песком.

Жива только голова.

Она смотрит прямо перед собой.

Перед собой она видит сапоги.

Потом эти сапоги растаптывают брошенные на землю окурки и старший сержант Вовк приказывает ефрейтору Хрусталенко откопать меня, вытащить из ямы и выбросить на помойку за кухней.

Эпилог в третьем лице за отсутствием первого

КориоланПривет, отцы!Ваш воин возвратился,к отечеству любовью зараженныйне более,чем в первый день похода…

Вечером того же ноябрьского дня 1966 года от Рождества Христова в каптёрке батареи связи второго дивизиона 1133-й ракетной бригады Сухопутных войск СССР собралось вече Господина Третьего Года.

На вече было высказано порицание болярину Вовку, нарушившему понятия: он принял за убогого мужика и фрайера одного из иногда встречающихся в опчестве юродивых, но полезных жидов.

Одновременно, за сим юродивым, получившим инициационное имя «Стропило», были признаны права «углового», – нейтрала-наблюдателя, которого запрещалось использовать и употреблять и который получал право выступать третейским судьей на проходящих в чистом казарменном сортире поединках, актах суровой «присяги» молодых, судах чести, публичных песенно-гитарных турнирах и прочих сходках первобытного характера.

С того вечера Стропило стал угловым.

Легат 1133-го ордена Сципиона второй степени легиона полковник Нукер был этом фактом крайне недоволен, – «Кто там у вас во второй когорте замполит, капитан Жемчужный или этот Стропило?» спрашивал он примуса когорты подполковника Фусенко (кличка Кобёр, – в своих сверкающих на солнце очках и с палочно прямой спиной он и впрямь напоминал самца кобры).

Поэтому на склоне августа 1968 г. оба славных римлянина отправили Стропило (и ещё девять командировочных) от греха подальше – служить Империи на дальний германский лимес, в разложившийся западнославянский гарнизон на краю капиталистической Пустыни Тартари.

На краю пустыни Стропило, оказавшийся в роли римского легионера и цивилизатора, от скуки и отвращения практиковал медитационную технику, распространенную среди местных варваров. Они определяли её как способность всегда, везде и при любых обстоятельствах «изображать мёртвого жука»[13].

Благодаря этому, Стропило выжил как среди восточных, так и среди западных славян, а когда живым, но контуженным в голову, вернулся наконец в родную ракетную бригаду, то встретил там племя младое, незнакомое, похожее на инопланетян и переходившее на двухлетний срок службы.

Укрывшись от суеты мира в пожарной центурии, Стропило вывесил на своём продавленном ложе табличку «по тревоге не кантовать, выносить вместе с койкой» и перешел на положение ветерана.

Так он дожил до Пришествия Дембеля нашего, посетившего сию обитель в 1969 году, но кроме тех, кого он непосредственно посетил, никем не замеченного. Как это и бывает всегда с явлением Божьим.

В пожарной центурии Стропило непрерывно писал. Что Бог на душу положит. Но душа была каменной.

Здесь кончается сага о Вовке, пусть будет ему земля натёртым до блеска котовых яиц паркетом.

IV. Скрибер

…Тристан рыдаетВ расщелине у драгоценных плит:«О, для того-ль Изольды сердцеЛежало на моей груди,Чтобы она…»

И смолкло все. Как лепка рук умелых, Тристан в расщелине лежит…

Поэт кричит, окаменев.

Ну, где он, Тристан? – Прах.Изольды костяк? – Пыль.Героя несёт в гитанахБольной мочевой пузырь.

Сизиф? – Тот ещё жив.За камнем пошёл внизТворить свой дурацкий миф.Т.е. чей-то каприз.

Дитя

Поэт – дитя и ему нужна похвала взрослых.

Конечно, поэта можно не только гладить по голове, но и бить по ней. Но, что бы там ни было, поэту необходимо внимание, – а в какой форме, хвалы или хулы, это уже не важно.

«Взрослый» для поэта – это любой, кто читает его стихи. И поэт ждет, когда «взрослый» кончит читать и что-нибудь скажет. Или, еще лучше, напишет.

Так Мандельштам ждал слов Сальери-Рудакова и тот снисходил, и то ругал, то похваливал.

Так Мандельштам наскакивал на дирижера Лео Морицевича Гинзбурга, читая ему стихи и крича: «Так? да? да? да. Так? Вы правы. Так?», а дирижер не знал, что ответить и «жался», заикаясь.

За 8 лет существования в Клубе-81 я удостоился похвал сразу трёх мэтров самиздата и помню их до сего дня. Вот они, согласно расположению мэтров в алфавитном порядке:

Драгомощенко: «Эти стихи защищены!» (о книге стихов «ниже уровня воздуха»)

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Dichtung und Wildheit (нем.) – Поэзия и Варварство; (местоимение «я», от лица которого написан этот Комментарий, не является прямым отражением личности автора)

2

Какая Россия нам нужна? // Демократия и мы. 1990. № 14.

3

Tomáš Halík. Stromu zbývá naděje. Praha 2009.

4

Письмо к П. Я. Чаадаеву от 19 октября 1836 г., перевод с французского.

5

Современный экзистенциализм. Критические очерки // Редакционная коллегия: Л. Н. Митрохин, А. Г. Мысливченко, Т. И. Ойзерман. М.: «Мысль», 1966.

6

Sorge (нем.) – (зд. ненужная) забота.

7

Grenzsituation (нем.) – пограничная ситуация.

8

Amor fati (лат.) – любовь к (своей) судьбе.

9

Аббаньяно, Никола (1901, Салерно – 1990, Милан), итальянский философ-экзистенциалист

10

Шестов, Лев (1866, Киев – 1938, Париж), русский философ-экзистенциалист. Главный труд Шестова – медитативный трактат «Апофеоз беспочвенности».

11

Sein-zum-Tode (нем.) – бытие-к-смерти.

12

Имеется в виду категорический императив Канта: sternische Himmel iiber uns und moralische Gesetz in uns – «звёздное небо над нами и нравственный закон в нас».

13

dělat mrtvého brouka (чешск.) – т. е. играть роль совершенно постороннего, ни к чему не причастной дохлой рыбы.