М 3 (СИ) - Таругин Олег Витальевич

Несмотря на кажущуюся серьезность услышанного, Лапкин внутренне даже немного расслабился: ну, понятно, пошла в ход «тяжелая артиллерия»! Шохин — агент Абвера, он — его помощник, документы — фашистская липа. Стандартный ход, зачастую неплохо действующий на непосвященных или тех, кто и на самом деле имеет грешок за душой. Вот только он-то — как раз свой! И проходил множество самых разных проверок, в том числе и подобных этой. Да и посерьезней бывали, что уж там. Но самое главное даже не это — кем бы ни был этот майор, он с практически стопроцентной вероятностью просто не может знать о содержании пакета! Не даром ведь Шохин настаивал на том, что вскрыть его имеет права либо сам народный комиссар, либо его заместитель — и никто другой! Так что — мимо…

— На этот счет ничего сказать не могу. Во время нахождения в тылу противника, в каких бы то ни было подозрительных действиях товарищ капитан ни мной, ни моими бойцами замечен не был, контактов с врагом не имел и никакого пакета ни от кого не получал. Да и затруднительно было бы фрицам ему что-нибудь передать — к тому времени, как товарищ капитан подошел, мы тех егерей уже перебили, о чем я в соответствующем рапорте вчера и указал.

— А если подумать? Вы ведь понимаете, товарищ лейтенант — пока еще «товарищ лейтенант», — что мы умеем спрашивать и иначе? И рассказать все, что знаете, вам в любом случае придется? Нет, я ни в коем случае не давлю, у вас есть время подумать. Лично я склонен предполагать, что вас просто-напросто использовали втемную. Что, разумеется, не освобождает от ответственности — время сейчас военное, со всеми вытекающими отсюда последствиями и серьезностью наказания. Но если вы поможете разоблачить фашистского шпиона… понимаете, о чем я?

— Понимаю, — равнодушно пожал плечами Алексей. — Просто не о чем рассказывать.

— Ну, что ж, тогда придется…

Что именно ему придется, лейтенант Лапкин так и не узнал — помешал внезапно зазвонивший телефон. Подняв трубку, майор бросил стандартное «Коболев у аппарата», несколько секунд слушал, с каждым мгновением меняясь в лице:

— Так точно, понял! Да, разумеется, с ним все в порядке. Слушаюсь!

Вернув трубку на рычаги, он решительно затушил недокуренную папиросу в и без того полной окурков массивной пепельнице:

— Все, товарищ лейтенант, закончились наши разговоры. Приведите себя в порядок, через сорок минут вас ждет товарищ народный комиссар. Кабинет желательно не покидать — теперь это не приказ, а убедительная просьба. Как будете готовы, я провожу.

— А как же Абвер и дезинформация? — не удержался Лапкин. — Выходит, я больше уже не сообщник фашистского агента, что ли?

Коболев досадливо поморщился, внезапно перейдя на «ты»:

— Лейтенант, ну ты же сам все прекрасно понимаешь! Никто тебя ни в чем не подозревает, да всерьез и не подозревал, но и без проверки было никак нельзя — думаешь, мало вокруг настоящих шпионов и диверсантов? Поверь мне, хватает. Лично я максимум по четыре-пять часов в сутки сплю, да и товарищи мои не больше. А тут еще ты с этим пакетом, как снег на голову — «мол, мне лично к товарищу Берия надобно, причем срочно»! Мой тебе совет: ты свои фронтовые привычки, чуть что за оружие хвататься, забудь. Повезло еще, что не пристрелили сгоряча, нервы у ребят тоже не железные. Так что учти на будущее.

— Виноват, вырвалось, — искренне смутился Алексей. — Устал просто немного. Обязательно учту.

— Да понимаю я все, не за что и извиняться. Собирайся, опаздывать нельзя.

— А протокол? — нахмурился лейтенант, кивнув на лежащий перед майором лист. — Подписать разве не нужно?

— Этот-то? — усмехнулся Коболев, разрывая наполовину заполненный лист (до Алексея только сейчас дошло, что сегодня майор практически ничего и не записывал — в отличие от вчерашнего дня) сначала напополам, затем еще и еще раз. — Нет, не нужно. Теперь ты уже не в моей компетенции, так что вряд ли мы еще раз увидимся. Ну, и чего застыл? У тебя полчаса — когда вернусь, чтобы был готов!

Спрашивать, что с ним будет дальше, лейтенант ОСНАЗа Алексей Лапкин не стал — и так понятно, что ответить майору будет нечего…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Геленджик, 11–13 февраля 1943 года

Если за первые проведенные в Геленджике сутки Степан написал едва ли не больше, чем за всю предыдущую жизнь (преувеличение, понятно, но не настолько уж и большое), то за следующую пару дней он еще и наговорился на несколько лет вперед. Поскольку неугомонный Шохин, лишь изредка и ненадолго отлучаясь по каким-то своим особистским делам, постоянно требовал вспоминать какие-то подробности, не вошедшие в отправленный в Москву «рапорт». И старлей, что удивительно, вспоминал. Вроде бы мелочи, поначалу показавшиеся малозначительными и неважными, но кто его знает, как оно обернется в будущем? Возможно, никак, поскольку оное будущее с его, Алексеева, попаданием в сорок третий год, в любом случае уже изменилось, а возможно, в чем-то предкам и поможет. Например, фамилии наиболее известных предателей-перебежчиков, переметнувшихся на запад — в этой теме Степан особо силен не был, но с полдесятка фамилий из семидесятых-восьмидесятых годов вспомнил. Если сумеют их найти, пусть присматривают — с прицелом на будущее, понятно, — глядишь, какой толк и выйдет.

Хорошо, хоть писать контрразведчик его больше не заставлял, видать, оценил качество лейтенантского почерка — просто слушал, периодически задавая уточняющие вопросы и самостоятельно конспектируя что-то в не первом по счету блокноте. Иногда Шохина интересовало его личное мнение, касающееся той или иной проблемы — Степан с удовольствием отвечал, поскольку так было куда интереснее, нежели просто излагать пришедшие в голову исторические факты или отвечать на вопросы. Кое о чем они с Сергеем даже всерьез поспорили — особенно жаркой вышла дискуссия, касающаяся роли, а главное эффективности компартии в управлении страной. С доводами морпеха особист, разумеется, не согласился, оставшись при своем мнении. И даже записывать ничего не стал, как догадывался старший лейтенант, во избежание проблем, причем, для них обоих. Да еще и строго-настрого предупредил, чтоб больше он эту тему поднимать даже не вздумал — с кем бы то ни было. Одним словом, до драки не дошло, но много нового про себя Алексеев узнал, несколько раз будучи назван «предателем», «засланным казачком» и даже «недобитым троцкистом». При этом морпех догадывался, что все, что ему показалось важным, Шохин накрепко запомнил — особенно про Хрущева и Брежнева, во времена которых и началось окончательное и уже бесповоротное перерождение партаппарата, в конечном итоге приведшего Советский Союз к краху…

Так прошло два не самых плохих с точки зрения Степана дня, за которые он немного отъелся, как следует отдохнул и даже почти выспался. А затем пришла ожидаемая контрразведчиком радиограмма, предписывающая обоим немедленно прибыть в столицу на присланном за ними самолете. Шохин воспринял сообщение с энтузиазмом; старлей же лишь тяжело вздохнул: похоже, реализовывался наиболее неприятный (лично для него) сценарий развития событий.

Нет, помочь предкам знаниями — дело святое для любого попаданца, будь ты хоть бывшим супер-пупер спецназовцем, хоть «собачьим парикмахером» из той знаменитой книги, фамилию автора которой он позабыл[6]. Вот только превращаться в подопытного кролика, на всякий случай оберегаемого от всех и всяческих опасностей, не хотелось совершенно. Собственно, последнее тоже вовсе не факт: чисто теоретически на самом верху могут и решить, что риск его попадания к противнику превышает ценность тех знаний, что, возможно, еще остаются в его голове и не были изложены на бумаге… с вполне предсказуемым результатом оного решения, угу…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Остальное известно: примерно через полчаса после вылета из Геленджика внезапно появившиеся в небе немецкие истребители внесли в оказавшееся совсем недолгим воздушное путешествие свои коррективы, непредвиденные и весьма катастрофические…