Неуязвимый (в сокращении) - Фил Эшби

Бао питал к Британии особую ненависть. Он некоторое время жил в Лондоне и Глазго и при любой возможности говорил нам, что обходились с ним там ужасно. Не исключено, что так оно и было, однако, когда я просил его привести примеры, он в лучшем случае рассказывал о «преступлении против человечности», сводившемся к тому, что однажды в Лондоне он попросил таксиста сделать музыку потише, а тот не сделал. Не лучший, по-моему, повод для объявления войны.

Уходя в отпуск, полковник Джим назначил своим заместителем малайзийца майора Ганазе, попросив меня проследить за тем, чтобы все происходило должным образом. Оставить меня заместителем означало бы дать лишний повод к домыслам относительно заговора.

Однако в день отбытия Джима меня донимало совсем другое. То, что было поначалу тупой головной болью и общей сонливостью, превратилось в нечто похуже. В течение нескольких дней боль настолько усилилась, что мне стало трудно думать о чем бы то ни было помимо нее. Кое-кто полагал, что я подхватил малярию, однако я каждую неделю старательно глотал антималярийные таблетки «лариум» и потому считал, что у меня, скорее всего, просто сильный грипп. Однако эффективность «лариума» составляет лишь 95 процентов, а меня угораздило попасть в остаточные пять. Пару дней я боролся с болезнью, выходя на работу, но головная боль была настолько сильна, что меня мутило и я не мог есть.

Товарищи отвели меня для медосмотра в штаб кенийского батальона, тамошний врач сделал несколько анализов и сказал, что у меня малярия. Он накачал меня лекарствами и радостно сообщил, что моя разновидность малярии относится к тем, что либо быстро проходят, либо завершаются летальным исходом.

— Просто потерпите пару дней, — предложил он.

Я спросил, когда мне следует снова показаться ему.

— Нет смысла, — ответил он с типичным для кенийцев прагматизмом.

Поначалу меня выворачивало наизнанку (побочный эффект принятых мной лекарств), но затем мне стало намного лучше. Лекарства явно подействовали, к тому же я познакомился с коллегой, которому пришлось еще более туго, чем мне. Энди Самсонофф, еще один британский офицер-наблюдатель, присоединился к нашей команде. Он только что вышел из госпиталя, где валялся с брюшным тифом. Мы сравнили наши впечатления, и Энди сухо отметил, что я по крайней мере прохудился только с одного конца тела. Всегда приятно встретить человека, который чувствует себя хуже, чем ты.

Было несколько случаев, когда небольшие группы повстанцев приходили либо в центр приемки, либо непосредственно в жилища нашей команды, чтобы узнать побольше о процессе РДР. Поначалу я отсылал их, чтобы они дожидались от своего командования официального приказа начать разоружение. Я вовсе не стремился добавить к списку наших прегрешений еще и «подстрекательство к мятежу». В любом случае правительство Сьерра-Леоне собиралось 1 мая одновременно открыть в стране шесть новых лагерей РДР: два для солдат ОРФ, два для бойцов Сил гражданской обороны (СГО) и еще два для бывших солдат армии Сьерра-Леоне. В тот же день сама армия Сьерра-Леоне должна была в знак солидарности с правительством сдать оружие властям. Мы полагали, что, пока этого не произойдет, ОРФ разоружаться вряд ли станет.

Двадцать девятого апреля, в день моего тридцатилетия, ко мне обратились десять желавших разоружиться повстанцев. Я надеялся, что они создадут прецедент, которым воспользуются и другие, однако все еще считал неразумным действовать, пока местное командование не даст одобрения. Мою озабоченность разделяли также командир кенийцев, группа военных наблюдателей ООН из Магбурака и Фергус, руководитель группы ММР, знавший повстанцев лучше, чем кто бы то ни было. То был здоровенный рыжий ирландец, способный переспорить, перепить и перекурить кого угодно. Осмотрительный махинатор, он умел, общаясь с командирами повстанцев, превосходно разыгрывать антибританскую карту, так что командиры эти питали к нему особую слабость.

Однако в штаб-квартире ООН считали, что стоит рискнуть и начать разоружение людей в Макени. Я же полагал, что мы, поскольку живем в Макени, лучше представляем себе возможную реакцию местного командования ОРФ, и прямо сказал в своем официальном рапорте: «Начав действовать в соответствии с вашими инструкциями, мы рискуем спровоцировать взрыв насилия со стороны ОРФ, не имея возможностей сдержать его».

Протесты наши во внимание приняты не были, и потому я, подчиняясь приказу, разоружил в тот день десятерых повстанцев и выдал им новые удостоверения личности. Они питали опасения, что было вполне понятно. Им пришлось тайком пронести оружие через блокпосты ОРФ.

Мы понимали, что местных командиров повстанцев случившееся разозлит, однако надеялись, что гнев их не приведет к насильственным действиям. Сидя в тот день за столом в центре приемки, я заметил в письме, которое собирался отправить домой, что, «если это приведет к масштабному разоружению частей ОРФ, я буду считать, что получил в день рождения отличный подарок». Возможность отправить письмо мне так и не представилась — очень скоро оно вместе с другими моими вещами оказалось в руках повстанцев.

Утром 30 апреля кенийцы погрузили десятерых экс-комбатантов в машину и отвезли их в лагерь РДР для регистрации и медицинского обследования. Мы старались особо не распространяться об этом случае сдачи оружия. Однако в тот же вечер к лагерю РДР подошли полковник Бао, полковник Каллон и несколько сотен повстанцев. Они окружили лагерь.

Утром я нес службу в лагере РДР, а за несколько минут до появления толпы повстанцев вернулся, чтобы перекусить, в дом нашей команды в Макени. Это пустяковое обстоятельство спасло мне жизнь. Сидя рядом с моими товарищами по утренней смене и беззаботно поглощая макароны, я и подумать не мог, что вся наша дневная смена оказалась в заложниках.

Началось вооруженное противостояние. Когда мы попытались вступить в переговоры, повстанцы взяли в плен майора Ганазе, руководителя рабочей группы малайзийцев, и некоторое число кенийцев. Бао был в ярости из-за того, что его люди разоружились вопреки его приказу. Неспособный наказать «изменников», которые, что неудивительно, удрали в буш, он решил жестоко отомстить своим мучителям из ООН.

Оставшиеся кенийцы и еще один военный наблюдатель (бангладешец по имени Салах Уддин) провели в лагере РДР ночь на грани жизни и смерти, окруженные значительно превосходящим их по численности противником. Из их начальных, посланных по радио сообщений мы в Макени узнали, что дела плохи. Впрочем, сообщения резко оборвались, когда повстанцы захватили оборудованные рациями автомобили ООН.

Пытаясь выяснить, что происходит, командование приказало нам послать к командирам повстанцев еще одну группу переговорщиков. Я уже собирался ехать туда, как меня срочно вызвали к телефону — аппарат стоял в одной из наших рабочих комнат. И вместо меня поехал офицер-норвежец. Его сопровождал подполковник из Гамбии. Ни тот, ни другой не вернулись.

Норвежец, когда его схватили, успел нажать кнопку «Передача» на рации, которую он спрятал в своей сумке. Мы с ужасом слушали, как его и его спутника избивают и подвергают сексуальным надругательствам. Обнаружив рацию, повстанцы обезумели окончательно, и крики двух мужчин оборвала автоматная очередь.

Мы решили, что случилось худшее, однако впоследствии узнали, что повстанцы играли с нами в кошки-мышки. Нашим коллегам «повезло»: их не убили, однако им предстояло провести три недели в аду. Норвежца голым привязывали к столбу и оставляли на целый день под солнцем, отчего он сильно обгорел. Гамбиец лишился ноги. В конце концов, благодаря достигнутой в Либерии договоренности, их отпустили на волю.

Храбрые кенийцы тоже послали несколько человек на переговоры. И эти люди не вернулись тоже.

Я понимал, что мое положение особенно шатко — ОРФ считал британцев корнем всех зол, какие существовали в Сьерра-Леоне. Более того, я принадлежал к коммандос, и человек, убивший меня, приобрел бы у толпы повстанцев особое уважение. А вдобавок ко всему на официальных бланках, удостоверявших разоружение повстанцев, стояла моя подпись.

Из четырнадцати наших сотрудников четверо пропали, включая и нашего командира Ганазе. Еще четверо, в том числе полковник Джим и Игорь, находились в отпуске во Фритауне. Нас оставалось шестеро.

В ту ночь повстанцы усилили свои посты на ведущих из города дорогах. По сути дела, мы оказались в ловушке. Повсюду брали заложников. Тем временем руководитель ОРФ Фодей Санко запустил на полный ход пропагандистскую машину, заявив, что ООН нападает на его солдат и заставляет их разоружаться.

Из ближайших деревень в город стекалось теперь все больше и больше повстанцев, возбуждение их было почти осязаемым. Мы слышали доносящуюся из центра города прерывистую автоматную стрельбу (показатель всеобщего воодушевления), скандирование лозунгов и пение. Наш дом патрулировали пешие или разъезжающие в пикапах солдаты, время от времени выпускавшие из автоматов очереди, чтобы посмотреть на нашу реакцию. Мы заперли двери и окна на засовы, а я набил вещмешок всем необходимым на случай, если придется удирать.