Кавалер Красного замка - Александр Дюма

— Сержант, — закричал часовой, — вот дочь Тизона пришла повидаться с матерью!

— Тампльский совет позволил, пропусти, — сказал Лорен, не желая повернуть голову, чтобы Симон не воспользовался этим движением и не прибил мальчика.

Часовой пропустил женщин; но едва поднялись на четвертую ступеньку по мрачной лестнице, как встретили Мориса Лендэ; он шел во двор.

Наступила ночь, так что было почти невозможно различить черты их лиц.

Морис остановил их.

— Кто вы, гражданки? — спросил он. — И что вам надо?

— Я София Тизон, — отвечала одна из женщин. — Мне разрешили увидеться с матерью, и я ради этого пришла сюда.

— Да, — сказал Морис, — но позволено тебе одной, гражданка.

— Я взяла с собой приятельницу, чтобы не быть одной среди солдат.

— Это прекрасно; но приятельница не пойдет с тобой.

— Как вам угодно, гражданин, — сказала София Тизон, пожимая руку своей приятельнице, которая, прижавшись к стене, казалось, была поражена удивлением и ужасом.

— Граждане часовые, — закричал Морис, приподняв голову и обращаясь к караульным, которые расставлены были на всех этажах, — пропустите гражданку Тизон; но приятельница ее не может с ней пройти. Она подождет на лестнице. Смотрите, чтобы ее не обидели.

— Слушаем, гражданин, — отвечали часовые.

— Ступайте, — сказал Морис.

Обе женщины прошли.

Морис спустился по четырем или пяти остальным ступеням и вышел во двор.

— Что тут такое, — сказал он национальным гвардейцам, — и откуда этот шум? Крики ребенка слышны даже в передней арестанток.

— А то, — сказал Симон, который привык уже к муниципалам и решил, что Морис пришел к нему на помощь, — а то, что этот изменник, этот аристократ, этот преждебывший[2] не дает мне бить Капета.

И он указал кулаком на Лорена.

— Да, черт возьми, я не позволяю ему это делать, — сказал Лорен. — А если ты еще раз осмелишься назвать меня изменником, аристократом или преждебывшим, то я проткну тебя саблей насквозь.

— Угрозы? — вскричал Симон. — Караул! Караул!

— Я караульный, — сказал Лорен, — поэтому не зови меня. Если я только подойду к тебе, то уничтожу.

— Ко мне, гражданин муниципал, ко мне! — закричал Симон, сильно испугавшийся Лорена.

— Сержант прав, — хладнокровно отвечал муниципал, которого Симон призвал к себе на помощь. — За что ты бьешь ребенка?

— А понимаешь ли ты, за что он его бьет, Морис? За то, что ребенок не хочет петь «мадам Вето», за то, что сын не хочет оскорблять свою мать.

— Мерзавец! — сказал Морис.

— И ты так же! — отвечал Симон. — Да я, стало быть, окружен изменниками?

— Ах, мошенник, — сказал муниципал, схватив Симона за горло и вырвав у него плетку, — подумай только доказать, что Морис Лендэ изменник!

И он изо всей силы ударил чеботаря плеткой по плечу.

— Благодарю вас, сударь, — сказал ребенок, смотревший на эту сцену, — но ведь он потом выместит зло на мне.

— Поди сюда, Капет, — сказал Лорен, — поди, мое дитя. Если он еще раз тронет тебя, призови на помощь, и его накажут, этого палача. Ну, теперь ступай, маленький Капет, ступай себе.

— Зачем вы называете меня Капетом, вы, который покровительствуете мне? — сказал ребенок. — Ведь вы очень хорошо знаете, что Капет не мое имя.

— Разве это не твое имя? — сказал Лорен. — Но как же тебя зовут?

— Меня зовут Людовиком-Карлом Бурбоном. Капет имя одного из моих предков. Я знаю историю Франции, меня учил ей мой отец.

— А ты хочешь учить ребенка тачать подошвы, ребенка, которого король учил истории Франции! — воскликнул Лорен. — Полно!

— О, будь спокоен, — сказал Морис, обращаясь к ребенку, — я представлю рапорт.

— Я также, — прибавил Симон. — Я скажу, между прочим, что вместо одной женщины, получившей разрешение войти в башню, вы пропустили двух.

В эту минуту в самом деле из замка выходили две женщины. Морис подбежал к ним.

— Ну, что, гражданка, — сказал он, обращаясь к той, которая стояла ближе к нему, — виделась с матерью?

София Тизон прошла в ту же минуту между муниципалом и своей подругой.

— Да, гражданин, благодарю, — сказала она.

Морису хотелось взглянуть на подругу девушки или хоть услышать ее голос; но она была закутана в свою мантилью и, как видно, решила ни слова не говорить ему; даже показалось, будто она дрожит.

Этот страх возбудил подозрение в Морисе.

Он поспешно поднялся по лестнице и, войдя в первую комнату, увидел сквозь стеклянную дверь, что королева прятала в карман нечто вроде записки.

— Ого, — сказал он, — уж не подвели ли меня?

Он позвал своего товарища.

— Гражданин Агрикола, — сказал он, — войди к Марии-Антуанетте и не спускай с нее глаз.

— Э, разве?..

— Войди, говорю тебе, не теряя ни минуты, ни секунды.

Муниципал вошел к королеве.

— Позови жену Тизона, — сказал он одному из стражей национальной гвардии.

Через пять минут жена Тизона вбежала с веселым лицом.

— Я видела дочь.

— Где? — спросил Морис.

— Вот здесь, в передней.

— Хорошо. А дочь твоя не просила, чтобы ты ей дала возможность взглянуть на королеву?

— Нет!

— Она не входила к ней?

— Нет.

— А пока ты разговаривала с дочерью, никто не выходил из комнаты арестанток?

— Откуда мне знать?.. Я смотрела на дочь, которую не видела целых три месяца.

— Вспомни хорошенько…

— Ах, да, кажется… припоминаю.

— Что!..

— Молодая девушка выходила.

— Мария-Тереза?

— Да.

— И разговаривала с твоей дочерью?

— Нет.

— Твоя дочь ничего ей не передавала?

— Нет.

— Она ничего с полу не поднимала?

— Кто? Моя дочь?

— Нет, дочь Марии-Антуанетты?

— Нет, поднимала платок.

— Ах, несчастная! — вскрикнул Морис.

И он бросился к веревке колокола и сильно его потряс. Это был вестовой колокол.

XI. Записка

Вбежали два дежурных муниципала, за ними следовал отряд из караула.

Двери были заперты, у каждого входа поставили по два часовых.

— Что вам угодно, сударь? — спросила королева у вошедшего в ее комнату Мориса. — Я только что хотела лечь в постель, как минут пять назад гражданин муниципал (и королева указала на Агриколу) вдруг бросился в эту комнату, не сказав, что ему угодно.

— Сударыня, — сказал Морис, поклонившись, — не товарищу моему нужны вы, а мне.

— Вам, сударь? — спросила Мария-Антуанетта, глядя на Мориса, вежливое обхождение которого внушало ей некоторую признательность. — А что вам угодно?

— Чтобы вы изволили отдать записку, которую спрятали в ту минуту, как я вошел.

Старшая дочь короля и принцесса Елизавета вздрогнули. Королева очень побледнела.

— Вы ошибаетесь, сударь, — сказала она, — я ничего не прятала.

— Врешь, австриячка! — вскрикнул Агрикола.

Морис живо положил руку на плечо своего сослуживца.

— Постой, товарищ, — сказал он, — дай мне поговорить с гражданкой. Я немного разбираюсь в судейских делах.

— Так действуй. Но, черт возьми, не щади ее!

— Вы спрятали записку, гражданка, — строго произнес Морис. — Надо отдать нам эту записку.

— Да какую записку?

— Ту, которую принесла вам дочь Тизона и которую, гражданка, дочь ваша (Морис указал на юную принцессу) подняла со своим носовым платком.

Все три женщины с испугом взглянули друг на друга.

— Да это хуже всякой тирании, сударь, — произнесла королева. — Мы женщины, женщины!

— Не будем смешивать, — твердо сказал Морис. — Мы не судьи, не палачи, мы надсмотрщики, то есть ваши же сограждане, которым поручен надзор за вами. Нам дано приказание, нарушить его — значит изменить. Гражданка, пожалуйста, отдайте спрятанную вами записку.

— Господа, — с важностью отвечала королева, — если вы надсмотрщики, ищите и не давайте нам спать эту ночь, как и всегда…

— Избави нас бог поднять руку на женщин. Я пошлю доложить Коммуне, и мы дождемся ее приказаний; но только вы не ляжете в постель, а уснете в креслах, если вам угодно, а мы вас будем стеречь… Если на то пошло, начнем обыск.

— Что тут такое? — спросила жена Тизона, сунув в дверь свою голову истукана.

— А то, гражданка, что ты, подав руку измене, лишилась навсегда права видеть свою дочь.

— Видеть мою дочь!.. Что ты говоришь, гражданин? — спросила Тизон, еще не совсем понимая, почему не увидит более своей дочери.

— Я говорю, что дочь твоя приходила сюда не для свидания с тобой, а чтобы доставить записку гражданке Капет, и что она больше не вернется сюда.

— Но если ее не пустят сюда, так я ее не увижу! Нам запрещено выходить.

— На этот раз пеняй только на себя, ты сама виновата, — сказал Морис.

— О, — проворчала несчастная мать, — я виновата! Что ты говоришь, я виновата! Я отвечаю тебе, что ничего не было. О, если бы я только была уверена, что случилось что-нибудь, горе тебе, Антуанетта, ты мне за это дорого заплатишь!