Уезжающие и остающиеся (сборник) - Евгения Басова

И стала жаловаться на своих внуков, что они ни разу не приезжали на зимние каникулы. А ведь какие горки у них здесь и какой чистый снег…

А после сказала, что их и летом к себе не дозовёшься. Вот мы, спасибо, приехали.

Так и сказала – спасибо.

Когда мы сели обедать, залаяла Пальма. Анна Ивановна выскочила во двор, а после вернулась и говорит:

– Ленка, выйди давай. Только смотри – недолго. Я мамке обещала, что не пущу к Лёнчику, если придёт он…

Лёнчик топтался у забора. Я подошла – он достал из кармана что-то белое, смятое. Ворох искусственных блестящих кружев. И этот ворох в его руках распался надвое и оказался бантами, какие бывают у первоклассниц. Теми бантами, про которые его мама говорила, что их никто не купит. И их засидят мухи.

– Это тебе на память, – сказал Лёнчик.

И больше он не знал, что говорить. И я не знала.

Мы постояли ещё, потом я спрашиваю:

– Ну, я пойду? А то мне велели, чтоб недолго…

Он протянул руку и схватил меня за край футболки. И, запинаясь, стал говорить, что если бы он стал играть в тазоголовых под своим именем, то мы бы смогли сразу его найти.

– Нет, правда, – доказывает. – Вам любой в деревне сказал бы, где живёт Лёня Светиков.

Я плечами пожала. Это же здорово, когда можешь назваться, как захочешь! А он стоял и оправдывался.

– Я ведь однажды чуть не рассказал… Мало ли, ведь друзья. Думаю: возьму вот и скажу – давай уже, мол, настоящими именами друг друга называть!

– Вот и сказал бы! – отвечаю.

А Лёнчик:

– Я подумал, а вдруг он спросит, отчего я сперва Макаром-то назвался. Как объяснишь? А после ещё он говорит: «Ты, Макарон!» И меня тут обида взяла. Это отец, что ли, Макароном был?

Тут он вздыхает:

– Я не знал, кем записаться в игре, и у меня само получилось. Я первое время думал, как же странно – что отца теперь нет. Велосипед разобранный остался, мы вместе разбирали… Я его собрал, потом.

Тут я почувствовала боль.

Как будто – в руке.

Откуда?

Я опустила глаза. А это Лёнчик схватился за перекладину калитки. Сжал тонкую рейку со всей силы. Костяшки пальцев побелели. Это ему, выходит, больно? Или мне?

Я погладила его руку, и он ослабил хватку. Кисть руки стала мягче, и в ней по жилкам снова потекла кровь.

И сразу стало легче. Мне? Или ему?

Он благодарно глянул на меня и говорит:

– Это потом Петровы своего ребёнка назвали Макаром… Петровы – двоюродные мне. Мамка ходила просила их, в память об отце. Они сперва хотели – Робертом…

И тут он наконец-то улыбнулся. Видно, представил себе этого Макара.

Я тоже представила мальчишку, которого мы видели зимой, когда ходили к маминой подруге тёте Юле с погремушкой и каким-то одеяльцем.

Это называлось – поздравить с новорождённым. Новорождённый кряхтел и пожимался, освобождая ручки из пелёнок, и у него было такое выражение лица, как будто он занят очень трудным и важным делом. От пелёнок и от самого новорождённого шёл мягкий, парной запах.

И я точно вдохнула его снова.

И представила, как маленький Макар вылезает из пелёнок. Почему-то я видела, что волосы у него тёмные и густые. А у тёти-Юлиного ребёнка были мягкие, прозрачные кудряшки.

Потом я поняла, что вижу не только малыша – Лёниного названого братца. Я не поверила бы, сколько можно увидеть в один момент. Вокруг Лёни как будто кружились его звёзды, которые он вчера показывал мне пальцем и называл по именам. Хотя сейчас был день.

И космонавт, помахавший ему, был тоже где-то рядом. И учитель Андрей Олегович, которого раньше звали «енотом».

И отец, Макар Михайлович, тоже был где-то здесь. Хотя его уже не было. А имя его теперь было у малыша.

Разве бывает так, что смотришь только на одного человека, а видишь столько всего?

И Лёнчик тоже понимал, что я всё это вижу, что мне открылось то, что чувствует он. И тоже, как я, не знал, что с этим делать. Он опустил голову и по инерции закончил, как всё было в тот день:

– Костя сказал, что я Макарон – а мне что было отвечать? Я и ответил, как в игре. Ведь тоже всё на «м». Сперва там «ммммммм» звучит, а после «миу-миу-миу!».

Он так похоже изобразил сирену, что я прыснула.

И тут же испугалась: он обидится! Но нет, он поглядел на меня и тоже рассмеялся!

И то ли на звук сирены, то ли на громкий смех Костя появился у меня за спиной. Он подошёл к забору и сказал:

– Ленка, мне Анна Ивановна велела позвать тебя в дом.

Я тут подумала, что мы уже давно стоим возле забора.

Большинство взрослых, кого я знаю, сами бы вышли, прикрикнули бы на нас, прогнали от забора Лёнчика, а меня отправили бы в дом. Да и моя мама сделала бы так.

Анна Ивановна отправила за мной Костю. Он теперь топтался рядом – ждал.

Лёнчик сказал:

– Ну, я пойду. У нас тренировка…

Он, как и вчера, кивнул в сторону дома напротив. Без особой надежды спросил:

– Вы с нами не хотите?

И я увидела, как Костя оживился на секунду. Он даже схватился за калитку. Но тут же отпустил руку, и его лицо вновь стало скучным. Как сегодня в огороде.

И тут меня осенило. В один миг. Ёлки-палки, так вот в чём дело! И как я раньше не догадалась, а ещё сестра! Костя бы, может, ещё вчера подружился и с Лёнчиком, и с Шуркой, и с Серёгой. Если бы не эта тренировка! Не турник…

У него другого выхода не было, как только делать вид, что он обижен. И забыть не может, что нас встретили как-то не так… Да Костя же чуть нердом не стал! Или нёрдом…

И я сказала Лёнчику поспешно:

– У вас всё турник да турник! А вы бы могли сыграть хотя бы в баскетбол? Или в волейбол, например?

26. Снова Катенька

Я думала, что, может, он рассердится.

Может, это у них традиция – турник по вечерам?

Но Лёнчик обрадовался. И мне показалось, он обрадовался бы, предложи я всё что угодно!

Когда мы вместе появились в Катином дворе, и Катя с Шуркой, и Серёга уже были там. Лёнчик объявил, что сейчас будет волейбол, – кто-то замычал удивлённо, но сейчас же в сарае отыскался мяч. Правда, резиновый и старый, не тугой.

Спортивной площадки в Липовке не было, но в волейбол можно было играть прямо на улице. Она была пуста.

В пыли мальчишки прочертили линии. Но когда игра началась, все то и дело останавливались и выясняли, кто какие правила нарушил. Серёга каждый раз ловил мяч, а потом уже кидал кому-нибудь. Ему кричали, что надо не ловить, а отбивать. Он каждый раз доказывал:

– Это я отбил, отбил!

И проще с ним было согласиться – чтобы можно было дальше играть.

Катин Шурик очень смешно упустил мяч. Казалось, он прямо в руки ему идёт. Но нет – пролетает между протянутыми руками, падает. Шурка запоздало в ладоши хлопает.

Я не выдержала, прыснула.

Катенька глянула на меня быстро и сердито.

Костя первым сказал, что ему неинтересно. Ещё бы – в городе он так натренировался, что ни Шурке, ни Серёге с ним было не сравниться. Лёнчик играл более-менее. Но Костя – лучше. Это вам не турник, это волейбол…

Я испугалась, что Костя теперь пойдёт домой. Но он как ни в чём не бывало направился в Катин двор, к турнику. Как будто всегда так занимался. В этой компании… И что-то получалось у него, что-то не очень…

Мы покидали мяч ещё немного. Но скоро уже все по очереди лезли на турник.

Костя пытался подтянуться и закинуть ногу на перекладину. Никто не смеялся над ним. У Шурки и Серёги у самих это не очень-то получалось.

Шурка спрашивал у Кости между делом:

– А ты мне палец дашь?

Костя не понимал:

– Что – дам?

Шурка объяснял:

– Железку, которой ты возле пруда махался. Зачем тебе в городе палец? А Михал Григорич нам спасибо скажет…

– Это же от трактора палец! – втолковывал Косте Серёга.

Но Косте боязно было бежать в дом за пальцем. Вдруг бы его назад не выпустили. Ведь наша хозяйка маме обещала…

Я вслед за Костей пыталась подтянуться на перекладине. Ладоням было больно.

Лёнчик подталкивал меня вверх:

– Ну же, ещё немного!

Катенька крутилась тут же, показывала, как она умеет. Хотя это и так все давно видели.

Она теснила всех – и куда только делась её стеснительность! Это была какая-то другая девочка. Она лезла вперёд, толкалась. Ноги её то и дело мелькали у меня над головой, и хвостик то и дело вставал букетом, как у космонавтки. И я думала: «Ну что она здесь, одна, что ли?»

А потом я и сама не заметила, как мы с ней оказались в стороне от турника. Она взяла меня за руку и потянула со двора в сад. Зачем мы сюда идём, думаю. Мне хотелось быть во дворе, вместе со всеми.

А Катенька глянула на меня очень странно, в самые глаза, будто через них хотела увидеть, что у меня внутри… Мозг, что ли?

И спрашивает:

– Сегодня уезжаете?

Надо же, как переживает, думаю. А я и забыла уже, что мы уезжаем. В самом деле…

– Да, – говорю. – Вот, уезжаем…

Тут Катенька говорит:

– И уезжайте. Сегодня же.

С таким нажимом.

И я вдруг всё поняла. Вовсе она не печалится, что мы уезжаем. И глаза у неё злые-злые.