Йошкин дом - Виктория Райхер

— Ну я не знаю, — терялся Семенов, — я просто тут подумал, может тебе надоело жить со мной и ты теперь хотела бы жить с Коровкиным?

— Я об этом как—то не думала, — признавалась Варя — Мне подумать?

— Не надо, не надо, — торопливо убеждал Семенов. — что ты, Варя, даже не думай.

— Хорошо, — легко соглашалась Варя, — не буду Семенов успокаивался, прощался с Варен и шел обратно работать. До конца рабочего дня его настроение было сносным, вечер он проводит с Варей, и настроение становилось совсем хорошим, а вот с утра начинало познабливать. Так—то оно так, думал Семеном про себя, и живем мы, вроде, давно, и довольна она, вроде, всем, а вот как возьмет и уйдет от меня к Коровкину? И что я тогда буду делать?

Что ему делать, если Варя и правда уйдет, Семенов не знал. Зато знал другое: женщинам верить нельзя.

Сегодня она клянется, что и думать не может ни про какого Коровкина, а завтра вдруг возьмет и сможет. И подумает. И еще раз подумает. И уйдет. Женщины, они коварные, и настроение у них меняется, и состояние у них колышется, и в в вечной верности их не обвинить. Ох не обвинить.

Варю Семенову пока что обвинять было не в чем: все пять лет семейной жизни она вела себя довольно прилично, по сторонам если и смотрела, то неявно и не подолгу, изменять не изменяла и про других мужчин если и вела речи, то исключительно ироничные. Но Семенов знал Варин непредсказуемый и сложный характер и глубоко страдал. Вот сегодня, думал Семенов, она никуда не собирается и любит вроде как одного меня. Но ведь рассказывает мне про разных людей постоянно! Например, про соседа нашего, Коровкина! Разное рассказывает, между прочим! И как он собаку свою выводит, и как цветы на балконе поливает, и как смотрел на нее со своего балкона и как однажды вышел в город без зонта. А ну как решит Варя однажды утром, что все клятвы в верности — пыль и дым, и нужен ей вовсе не Семенов, за пять лет поднадоевший, а, скажем, Коровкина! Выглянет ей что—то в Коровкине, что она раньше не замечала, и проснется в ней что—то, что до сих пор не просыпалось, и полюбит она Коровина так же, как когда—то полюбила Семенова, и уйдет, уйдет, уйдет!

В том, что и Коровкин в ответ непременно полюбит Варю, Семенов не сомневался: не полюбить Варю было нельзя.

Однажды в пять часов Варя не ответила на телефонный звонок, и Семенов запаниковал. Ушла, точно, думал он. Как пить дать ушла.

В пять пятнадцать Семенов позвонил еще раз, в пять двадцать взял такси и поехал к Коровкину.

Коровкин сидел дома и пил кефир. Рядом с ним пила кефир бывшая жена Семенова Катя.

— Катя! — изумился Семенов. — Ты что что делаешь?

— Как что, — изумилась в свою очередь Катя, — я же ушла от тебя, ты забыл? Ушла к Коровкину! Семь лет назад.

— Безобразие, — разозлился Семенов, — что это такое, все только и делают, что толпами уходят к Коровкину! С ума посходили! А ну быстро домой!

Катя пожала плечами, но Семенов не дал ей ни минуты на размышления. Он покидал в спортивную сумку Катины вещи и на том же такси привез ее домой.

Дома их встретила удивленная Варя.

— Варя!!! — Семенов чуть не разрыдался от изумления. — Варя, ты что тут делаешь?

— Как что? — подняла брови Варя. — Живу…

— Но, Варя, — взвыл Семенов, — ты же ушла от меня к Коровнику!

— Семенов, милый, — вмешалась Катя, — это не она, это я ушла от тебя к Коровкину! Семь лет назад!

— Помолчи, — отмахнулся Семенов, — не до тебя. Катя обиделась и пошла на кухню ставить чайник.

Варя стояла в коридоре и ничего не понимала.

— Послушай, Варя, — Семенов старался держать себя в руках, но у него плохо получалось. — Варенька, ну будь же ты человеком. Ну хочешь уйти к Коровкину — уходи, к конце—то концов! Но сколько можно меня мучить? Я ведь тоже не железный, у меня ведь тоже психика и нервы!

Варя постояла еще немного и расплакалась. Она не хотела уходить к Коровкину. Она не хотела, чтобы незнакомая Катя

ставила чайник у нее на кухне. Она вообще только что вернулась домой, потому что ходила за хлебом. Даже сапоги еще не сняла.

— Я даже сапоги еще не сняла! — показала Варя Семенову, считая этот факт достаточным доказательством своей невиновности.

— Так я о том и говорю… — обреченно ответил Семенов.

На этом месте Катя позвала их всех пить чай. Варя вяло ткнула пальцем в чашки, Катя поставила их на

стол из достала из холодильника торт «Сухой». Семенов сел во главе стола, уложив голову па сжатые кулаки, Варя сидела отвернувшись.

Попили чай, Катя вымыла посуду, Варя вытерла.

— Ну я пойду? — робко предложила Катя.

— Куддда?! — рыкнул Семенов. — Я тебе пойду! Находилась. Сиди уже.

— Тогда может я пойду? — едко осведомилась Варя.

— Ну вот же, я говорил, — обреченно вздохнул Семенов, — ну если тебе так хочется, иди, что я с тобой сделаю.

Варя пожала плечами, надела пальто и вышла. Уже на лестнице она вспомнила, что так и не узнала, в какой квартире живет загадочный Коровкин. Пришлось вернуться.

— Я провожу! — оживилась Катя.

Они ушли, а Семенов остался. Он долго валялся в кровати, буравя носом стену, потом зачем—то надел пальто и сел в коридоре курить. Докурив, походил по комнате, потом по кухне. Потом ему стало совсем хреново. Потом в двери раздался скрежет ключа, и вошла Варя.

— Ой, — умно сказал Семенов, — а ты, ты, ты разве не…

— Нет, я не ушла от тебя к Коровкину — сказала Варя, — он мне не понравился. Но я хотя бы узнала, кто это такой.

Семенов не нашел слов и потому промолчал. В двери снова раздался скрежет ключа, и вошла Катя

— Ой, — умно сказал Семенов повторно, — а ты, ты, ты ведь…

— Я вернулась к вам от Коровкина, — обьяснила Катя, — мне у вас больше нравится, а Коровкин мне надоел.

Семенов опять не нашел слов, поэтому опять промолчал. Варя и Катя пошли на кухню ставить чайник Им было о чем поговорить.

В соседнем подъезде, в своей квартире, сидел, расслабившись, Андрей Велюрович Коровкин. Его впервые к жизни все вокруг оставили в покое, и ему впервые в жизни было по—настоящему хорошо, потому что больше всего на свете Андреи Велюрович Коровкин любил покой.

Но Виктор Яковлевич Семенов этого не знал. Поэтому каждый день в пять часов ему становилось не по себе: он пугался, что Варя и Катя ушли от него к Коровкину.

ЗЕЛЕНОЕ НЕБО, НЕБО, НЕБО

Беата, простишь? Я про Женеву. Я все—таки расскажу об этом, впрочем ты и не просила, чтобы нет.

Беата стояла в пробке и пыталась попасть в Женеву. Получалось плохо, вместе с Беатой в пробке стояло приблизительно два миллиона машин, и все они пытались попасть в Женеву. Женева была в восьмидесяти километрах, желанная и недоступная, как яблоня за забором. Впрочем, через забор можно перелезть, это—то Беата знала. Через забор перелезают так: сначала подтянуться на руках и заглянуть поверх, потом закинуть ногу, потом… — «Пииип!» — сказало радио. Беата отвлеклась. Она много и с удовольствием перелезала в своей жизни через заборы. Но в Женеву пока что было сложно перелезть.

Радио прокашлялось и неохотно сообщило, что в сорока километрах от Беаты и от Женевы на шоссе случилось явное не то, в связи с чем проезд на Женеву временно отменен. Всем двум миллионам стоящих в пробке на этом самом шоссе — пардон, господа. Подождите. Рассосется.

«…ссосется», — внятно сказала Беата по—русски и съехала на обочину покурить. Вышла из машины, закурила, задумалась. В Женеву—то бы фиг с ним, не в Женеве счастье, но из Женевы был самолет на Рим, а вот в Рим было надо. По делу. Самолетом. А самолетам, как известно, плевать на пробки. «Этим самолеты лучше прочего транспорта», — подумала Беата, но облегчения данная мысль не принесла. Вряд ли билет можно было поменять, но билет в крайнем случае можно было купить новый, а в Рим было надо, и быстро, а на дороге к Риму лежала Женева, а в Женеву было не попасть. Беата прищурилась и, приподняв подбородок, глянула поверх моря машин на шоссе. Беатина машина была съемная, ее надо было возвращать ровно перед самолетом, а самолет был уже скоро, но из Женевы, а Женева была во—о–он там, за поворотом. «Ищи своих друзей на повороте» называется. Это израильское выражение Беата подумала на иврите, а потом перевела сама себе на русский. Потом на английский. Потом на французский.

К обочине мягко подъехал огромный, старый, ухоженный «ситроен» и затормозил, встав точно за Беатиной машиной. Ого, подумала Беата про «ситроен». Из «ситроена» вышла очень французская стильная дама, вся на каблуках и в булавках. В ювелирном салоне дама смотрелась бы лучше, чем в пробке на шоссе перед Женевой. Но и на шоссе она выглядела неплохо.

— Вы не знаете, мадам, — церемонно обратилась дама к Беате, — что происходит?

— К сожалению, знаю, мадам, — ответила Беата так же. — По радио сказали, что происходит явное не то.