Прошу взлёт - Иван Кудинов

Это удивительно! Он даже тихонько засмеялся, подумав так. И посмотрел на Скрынкина и Олега Васильевича, сидевших друг против друга в каких-то канонически холодных позах.

Трескучие искры, как маленькие спутники, взлетали над костром и, мгновенно обуглившись, падали в ведро, висевшее над пламенем. Шраин большой деревянной ложкой вылавливал их и выплескивал в золу. Шраин был серьезен и молчалив. Он варил тройную уху. А это не простое дело, и он его никому не доверял.

— Экспериментальный ужин, — сделав очередной ход, заметил Олег Васильевич. Шраин молча и снисходительно покосился на него.

Абориген сидел чуть в стороне, наблюдал, как колдует над ведром начальник, и цедил сквозь зубы:

— А соль надо сразу ложить.

— Не ложить, а класть, — въедливо отвечал Шраин.

— А рыбу первой закладки недоваривают… А то развалится, как труха.

— И это знаю.

— А лавровый лист…

Отступать больше некуда, и Шраин делает авантюрный ход, утверждая, что «по его рецепту» лавровый лист и вовсе не обязательно класть… Но все же в последний момент бросил в ведро горсть сухого лавра.

— Шах! — сказал Олег Васильевич. И тут Скрынкин почему-то оторвал взгляд от доски, где черному королю грозила смертельная опасность, и перевел на геофизика.

— Шах, шах… — повторил геофизик.

Женька подумал, что первый пилот двинет сейчас своего коня по прямой… Скрынкин, действительно, взял коня и повел его сначала по прямой, а потом в сторону — буквой «Г». Как и полагается. Они играли упорно, долго. На доске почти не осталось уже фигур, погибли офицеры и ладьи, порубаны были кони, а короли все еще никак не могли примириться. И звезды сияли над ними холодные, равнодушные, недосягаемые… с названиями, которые придумали им люди.

Возможно, те же самые звезды имеют и другие названия? Ведь не исключено, что кто-то и где-то (может, на Марсе или на другой какой планете) открыл их по-своему и дал им свои названия!.. Женька подумал о Тане. Он мог бы придумать ей тысячу разных имен, каждый день новое имя, самые красивые имена… Таня! Таня! Он несколько раз повторил ее имя и ему показалось, что лучшего не придумаешь. Таня… Таня…

Он подошел к Скрынкину и, постояв немного, спросил:

— Алексей Иванович, а когда у вас профилактика?

Он опустился с неба на землю, и вид у него был в этот миг очень земной и заурядный.

— Домой, что ли, захотелось?

— Не то, чтобы захотелось… — вывернулся Женька. — Нужно.

Скрынкин продолжал смотреть на опустевшую доску. Все было ясно, трагедии не предвиделось… Шах королю! Шах другому!

— Нужно, говоришь? Ну, так считай… Задачка: сто часов надо налетать, а налетали семнадцать. Сколько осталось?

— Ничья, — сказал геофизик. — Предлагаю ничью.

— Повременим.

Скрынкин не согласился. И хотя Женька не видел в этой позиции путей к победе, он все равно одобрял решение Скрынкина. Скрынкин не согласился! Может, он найдет свои пути и добьётся победы.

Ход. Еще ход! Шах королю. Шах другому!.. Ход. Еще ход…

Скрынкин не согласился. Не согласился. Молодец, Скрынкин!

2

— Таня, знаешь, Таня, а я у Скрынкина спрашивал насчет профилактики… Вот тебе задачка! 100 часов налетать надо. 17 уже налетали. 100-17 =… Чему равняется сто минус семнадцать? — 83, - говорит Таня, и голос ее звучит сухо, нет в нем ни радости, ни удивления, ни презрения или хотя бы насмешки — какой-то совершенно пустой голос, без выражения.

— Таня… — растерянно и глухо говорит Женька и берет ее руку, горячую и твердую ладонь, и чуть-чуть прикасается к ней губами. И Таня, качнувшись назад, подается потом к нему, прижимается, и они, словно слившись, долго стоят неподвижно. И звезды уже не мерцают над ними, а раскачиваются, будто привязанные на длинных нитках, как в цирке, и небо колеблется; они стоят так минуту, вечность, и кажется, нет ничего на свете такого, что могло бы их разъединить, разорвать кольцо их чувств… И они сами не в силах разорвать это кольцо.

— Таня… Таня, — шепчет он, — а я думал… Я думал, что…

— Ты не думай, — говорит Таня, освобождаясь, наконец, из его объятий и как-то сразу отдаляясь. — Ты не думай… Или нет, нет, нельзя не думать. Надо думать, Женечка, думать.

— Мне и Олег Васильевич советует: думай! И ты тоже: думай, Женечка…

— А как же иначе? Иначе, Женечка, и голову можно потерять.

— Но я люблю тебя. Слышишь, Таня?

— Да.

— Только обидно, — сказал он, — что так банально я говорю тебе об этом… — Он засмеялся. — Я люблю! Так, наверное, и сто лет назад говорили: люблю…

— Женечка…

— Люблю.

— Женя…

— Люблю!

— Послушай, Женя…

— Люблю! Люблю! Люблю!

— Тише. Ну, зачем ты?..

— Почему «тише»? Хочешь, я буду кричать?

— Нет. Не надо. Никому это не нужно, кроме нас.

— Ты права. Я, наверное, глупый мальчишка… Да?

— Нет, ты умный мальчик — сказала она и провела пальцами по его щеке. — Не надо. Мы с тобой должны быть благоразумными.

Нельзя же, очертя голову, бросаться в омут.

— Но я люблю тебя.

— Но ты не знаешь меня…

— Странно. А как это должно быть? Так, наверное: вот он встретил ее, они познакомились, условились встречаться… И он начал ее изучать — повадки, манеры, капризы и всякие там другие стороны характера… На это ушел год. За это время он подрос на три сантиметра, а она… похорошела. И однажды он сказал: «Теперь я знаю тебя, дорогая. У тебя положительных качеств больше, чем отрицательных… Я люблю тебя»!

Таня засмеялась.

— Выдумщик ты. Конечно, так не бывает. Но нельзя же подчиняться только чувству.

Он пожал плечами и промолчал. Ему стало грустно.

— Пойдем ужинать, я ужасно есть хочу… — сказала Таня.

Женьке есть не хотелось, но он пошел за Таней, потом резко повернул и зашагал прямо, через густо сросшийся молодой соснячок, через сухой кустарник, обдирая себе лицо и руки и не замечая этого, он шел напролом…

Куда? Зачем? Но вдруг, словно опомнившись, остановился, и мысли пришли к нему ясные и здравые: «Вот чудак — голова! Ведь ничего же не случилось… и ничто не изменилось». Он медленно побрел обратно, обходя кустарник, вышел на тропинку и зашагал к костру; сел за стол, напротив Тани, и она ему улыбнулась (нет, ничего не случилось!) и показала большой палец:

— Во уха! Ешь.

Экспериментальный ужин удался.

Женька взял ложку и, обжигаясь, начал хлебать уху.

3

Олег Васильевич сунул ноги в стоптанные кроссовки, прошлепал по земляному полу, отбросил брезентовый полог, и Женька увидел на пригорке вертолет с пришвартованными к земле лопастями несущих винтов, желтые бочки на кромке взлетной площадки. Чуть поближе, в лощине, грохотал ручей. Отсюда его не видно, а сверху, когда пролетаешь, он кажется тонкой и непрочной ниточкой — вот-вот оборвется. Однако ниточка не обрывалась, ручей не иссякал, бурлил день и ночь, вода в нем кипела и пенилась, как свежее пиво.