Белый олеандр - Джанет Фитч

— Да я пытался как-то раз, — протянул он неясным воркующим голосом и поцеловал ее грудь прямо перед моим носом. — Не помнишь? Ты так разбушевалась, даже перевернула доску. — Он выхватил у нее коня и поставил его обратно на доску. Король на пятую клетку.

— Это было в пору моего пьянства.

— Могут ли белые поставить мат в один ход? — спросил он, повторяя Бобби Фишера.

— В один ход? — Старр пощекотала ему нос завитой прядью. — Звучит не больно-то заманчиво.

Конь белых берет черного слона. Я передвинула искусно вырезанную фигурку.

— Мат.

Но они целовались, не замечая меня. Потом Старр велела ребятам идти спать и повела дядю Рэя в их комнату.

Всю ночь я лежала в своем спальном мешке с лассо и скачущими мустангами, слушала стук их кровати в перегородку, всплески их смеха. Интересно, ревнуют ли родные дочери своих отцов к матерям, бывает ли им противно смотреть, как отцы целуют матерей, берут их за груди? Я сжала свою маленькую грудь, горячую в застегнутом спальнике, представила, как может ее ощущать мужская рука. Если бы у меня была фигура Старр. Казалось, она была совершенно иным существом, не таким, как я, — со своей узкой талией, круглыми, точно грейпфруты, грудями и такими же круглыми ягодицами. Я представила, как снимаю одежду и мужчина, похожий на дядю Рэя, смотрит на меня.

Было ужасно жарко. Я расстегнула молнию и легла поверх влажной фланели.

Старр даже не пыталась сглаживать свои формы одеждой, не такой уж она была христианкой. Вечно самые короткие юбки, самые тесные кофточки, самые облегающие джинсы — было отчетливо видно, как они врезаются ей между ног. Мне хотелось, чтобы кто-нибудь так же смотрел на меня, так же трогал меня, как Рэй трогал ее, как Барри мою мать.

Хоть бы Кэроли была здесь. Она комментировала бы стук в стену, шутила бы, что кровать развалится или у дяди Рэя будет сердечный приступ — «господи, да ему скоро пятьдесят стукнет, хорошо, если на улице не окочурится». Они со Старр познакомились в клубе, когда она еще была официанткой, — «Что за парни посещают эти злачные места? Такие долго не живут!» Но Кэроли совсем перестала ночевать дома. Она выпрыгивала в окно, как только Старр желала нам спокойной ночи, и шла гулять с друзьями. Меня она ни разу не позвала. Было обидно, хотя мне не нравились ее друзья — девушки с лошадиным смехом, неуклюжие, но хвастливые бритоголовые парни.

Я просунула руку под ночную рубашку, провела пальцами по ноге — какая разная кожа. Волоски на голени, гладкая нежность горячих бедер, скользкое, терпко пахнущее влагалище. Касаясь его складок, твердой горошины между ними, я думала о грубой руке, лишенной двух пальцев, исследующей эти тайные места. О перегородку снова застучала спинка кровати.

Мать прислала мне в письме список литературы. Четыреста книг — Колетт и Чинуа Ачебе, Мисима, Достоевский и Анаис Нин, Д. Г. Лоуренс и Генри Миллер. Я представила, как она лежит в постели и повторяет их имена, как молитвы по четкам, перекатывает их во рту, словно бусины. Старр иногда возила нас в библиотеку. Сама она оставалась в машине, давая нам десять минут на выбор книг и грозясь уехать без нас, если мы опоздаем.

— Меня интересует только одна книга, мисси, и в доме она уже есть.

Мы с Дейви хватали книги, как товары на распродаже, а Питер и Оуэн бежали к библиотечному «дедушке», который читал маленьким сказки. Когда Рэй сидел дома, было лучше — он отвозил нас в библиотеку, шел пить пиво и забирал нас через час или два. Малыши могли вдоволь наслушаться сказок, пока его не было.

Но сейчас дядя Рэй получил работу по отделке домов в новом квартале. Привыкнув, что он целый день дома, теперь я скучала по нему. У него не было постоянной работы с тех пор, как он ушел из школы в Санлэнде, где был учителем столярного дела. Подрался с директором из-за отказа вставать во время «клятвы верности» на общем собрании.

— Я воевал в этом сраном Вьетнаме, получил долбаное «Пурпурное сердце»[22], — сказал он. — А этот козел что сделал? Отучился в поганом Вэл-ли-Стейт. Тоже мне герой.

Заказчик жил в Мэриленде и до «клятвы верности» ему не было никакого дела. Рэй получил эту работу через кого-то из знакомых, и мне оставалось пересиживать пик летней жары в обществе Старр, вязавшей гигантский шерстяной платок, разноцветный, как радуга. Я читала, рисовала — Рэй купил мне детские акварельные краски. Уговаривать мать принять Христа я больше не пыталась — бесполезно, она сама должна была прийти к этом}': На то была Божья воля, как с Дмитрием в «Братьях Карамазовых», одной из книг в ее списке.

Вместо писем я посылала ей рисунки и акварели: Старр в шортах и на каблуках поливает герань из садового шланга, Рэй пьет пиво, глядя с крыльца на закат, мальчики гуляют среди камней теплой летней ночью с зарницами на горизонте, пугая рогатых сов. Шахматы Рэя. Его манера изучать позицию на доске, подперев голову кулаком. Акации ранним утром, гремучая змея, вытянувшаяся на камне.

В то лето я всем рисовала картинки: Питеру — ящериц, Оуэну — детей верхом на белых жирафах и единорогах, Дейви — хищных птиц на земле и в полете. Птиц я срисовывала с журналов — беркутов, красноплечих ястребов, сапсанов, воробьиных сычиков. Нарисовала красками портрет Кэроли, который она подарила бойфренду, что-то рисовала для Старр — ангелов, Иисуса, идущего по воде. Саму Старр в разных позах, в купальном костюме — она хорошо смотрелась в стиле девушек на пропагандистских плакатах Второй мировой.

Дядя Рэй хотел только картинку со своим грузовичком. Это был старый «пикап», местами ярко-, местами тускло-зеленый, с пучком перьев на зеркале заднего вида и наклейкой на бампере: «Машина под охраной "смит-энд-вессон". Я нарисовала его на фоне гор ранним утром — в нежно-розовых, голубых и зеленых тонах.

Лето агонизировало в жарком дыхании Санта-Ана. Ничего подобного мне раньше видеть не приходилось. Огонь взбирался на холмы: даже горы — склоны всего за милю от нас — были обуглены. Горели тысячи акров Большой Тухунги, дым не просто висел на горизонте, он стоял вокруг сплошной завесой. Мы сложили вещи в грузовичок Рэя и в багажник «торино». Ветры дули как ураганы, площадь пожаров сообщали в квадратных милях, в городе началась суматоха. После работы дядя Рэй вынес свои пистолеты во дворик — почистить, хотя пепел мельчайшей пудрой посыпал все вокруг. Рэй протянул мне самый маленький, «беретту». Он казался игрушкой даже в моей руке.

— Хочешь стрельнуть?

— Конечно.

Рэй никогда не разрешал мальчикам трогать пистолеты. Старр даже смотреть на них без ругани не могла, но теперь, когда в городе стало неспокойно, перестала просить его избавиться от оружия. Он взял баллон с зеленой краской и нарисовал на доске человеческую фигуру с телевизором в руках — для смеха. Прикрепил доску к олеандру в дальнем конце двора.

— Он тащит твой телик, Астрид. Ну-ка, пальни в него.

Забавно было стрелять из «беретты» двадцать второго калибра. Я попала пять раз из девяти. Со временем я попробовала все оружие Рэя — винтовку, короткоствольный «полис спешиал» тридцать восьмого калибра, «смит-энд-вессон», даже пневматический дробовик. «Беретта» нравилась мне больше всех, но Рэй считал, что «смит-энд-вессон» — вот из чего стоит пострелять», он обладает «останавливающим действием». Рэй вложил его мне в руки и показал, как правильно целиться, правильно нажимать на курок. Стрелять из тридцать восьмого было сложнее всего, он требовал большой собранности и точности. Тут нужны были две руки, и держать их следовало очень прямо, иначе он мог ударить тебя в лицо после выстрела.

Каждый пистолет для чего-то предназначался, как отвертка или молоток. Как любой инструмент. Винтовка — для охоты, «беретта» — для тонких, щекотливых ситуаций, например вечеринки в баре, встречи с бывшим или с бывшей, свидания (Рэй называл его «работа в контакте»). Дробовик — для защиты дома.

— Дети, прячьтесь за меня! — кричал Рэй смешным старушечьим голосом, мы бросались за его спину, и он поливал дробью олеандры на заднем дворе.

А тридцать восьмой?

— За тридцать восьмой берутся только в одном случае. Когда надо убить человека.

Стоя в шортах на горячем ветру, целясь из винтовки или держа обеими руками тридцать восьмой, я представляла себя девушкой-солдатом в израильской армии. Он смотрел, как я целюсь, и меня щекотало странное чувство. Сосредоточиться как следует на цели было уже невозможно, внимание разрывалось между буквой «С» на банке кока-колы и мыслью, что он смотрит на меня.

Вот что значит быть красивой, подумала я. Вот что ощущала моя мать. Тяга множества взглядов, отклоняющая тебя от нужной траектории в полете к цели. Я была не только в своих мыслях, в мишени, но и в босых ступнях на пыльной земле, в крепнущих ногах, в закрытой новым лифчиком груди, в длинных загорелых руках и белых волосах, развевающихся на горячем ветру. Он отнял у меня безмятежность, но кое-что дал взамен — сознание собственной ценности, красоты в чьих-то глазах. Я чувствовала себя красивой, но при этом словно потерявшей цельность. Мне были непривычны такие сложные ощущения.