94 Избранные труды по языкознанию - Вильгельм Гумбольдт

Но главная ошибка тех, кто придерживается высказанной точки зрения, заключается в том, что они представляют себе "язык в виде некоей области, пространства которой постепенно расширяются как бы путем своеобразных, чисто внешних завоеваний; тем самым упускаются из виду подлинная природа языка и его существенные особенности. Дело вовсе не в том, какое количество понятий обозначает язык своими словами. Это происходит само собой, если только язык следует тем путем, какой определила для него природа, и не с этой стороны о нем надо прежде всего судить. Главное воздействие языка на человека обусловливается его мыслящей и в мышлении творящей силой; эта деятельность имманентна и конструктивна для языка.

Помогает ли язык прояснению и правильному упорядочению понятий или нагромождает трудности на этом пути? В какой мере он сохраняете представлениях, почерпнутых из наблюдений, присущую им чувственную образность? Насколько гармонично и умиротворяюще, насколько энергически и возвышающе благозвучие его тонов воздействует на чувство и мысль? Способность этими и многими другими способами придать особое расположение всему строю мысли и чувств составляет подлинное достоинство языка и определяет его влияние на духовное развитие. А эта способность в свою очередь опирается на всю совокупность исконно заложенных в языке начал, на органичность его строя, на развитость его индивидуальной формы. Поздние плоды цивилизации и культуры тоже не проходят для языка бесследно: привлекаемый для выражения обогатившихся и облагороженных идей, он обретает отчетливость и точность выражений, образность высветляется работой воображения, поднявшегося на более высокую ступень, а благозвучие выигрывает от разборчивости и придирчивых требований утонченного слуха. Но все эти успехи языка на высоких ступенях его развития возможны только внутри границ, очерченных изначально присущими ему задатками. Народ может и несовершенный язык сделать инструментом порождения таких идей, к каким первоначально не было никаких исходных импульсов, но народ не в силах устранить когда-то глубоко укоренившихся в языке внутренних ограничений. Здесь и самое высокое просвещение не дает плодов. Даже все то, что привносят извне последующие эпохи, исконный язык приспосабливает к себе и модифицирует по собственным законам.

С точки зрения внутреннего достоинства духа цивилизацию и культуру нельзя считать вершиной всего, до чего может подняться человеческая духовность. Мы видим, что обе они разрослись в новейшее время до высшего предела, до величайшей общезначимости. А наблюдаем ли мы теперь столь же частые и мощные, не говорю уж — более высокие проявления внутренней человеческой природы, какие были присущи некоторым эпохам античности? Это мы едва ли решимся утверждать с той же уверенностью, с какой говорим об успехах цивилизации; и еще меньше оснований считать, что взлеты гениальности чаще всего бывали у народов, которым цивилизация и культура больше всего обязаны своим распространением.

Цивилизация есть очеловечение народов в их внешних учреждениях, обычаях и в относящейся сюда части внутреннего духовного склада. Культура к этому облагороженному состоянию добавляет науку и искусство. Но когда, не пользу ясь заимствованиями из латыни, мы говорим об образовании, то подразумеваем нечто более высокое и вместе с тем более интимное, а именно строй мысли, который, питаясь знанием и пониманием всех доступных человеку интеллектуальных и нравственных устремлений, гармонически преображает восприятие и характер отдельной личности или целого народа.

Цивилизация может вырасти из недр народа, и тогда она свидетельствует о духовном подъеме, который, как мы говорили выше, не всегда поддается объяснению. Когда ее насаждают в той или иной стране извне, она распространяется быстрее, чем исконная, может более свободно проникать во все разветвления общественного организма, но будет с меньшей интенсивностью оказывать воздействие на дух и характер. Новейшему времени дарована прекрасная привилегия нести цивилизацию в отдаленнейшие части земли, сочетая эту работу со всеми своими начинаниями и затрачивая на нее силы и средства даже тогда, когда не ставятся другие цели. Это торжество всечеловеческого начала есть шаг вперед, на который впервые по-настоящему отважилось только наше время, и все великие открытия последних столетий служат осуществлению гуманной идеи единого человечества. Колонии греков и римлян были в этом отношении гораздо менее действенными. Дело, конечно, в том, что у древних не было такого множества внешних средств сообщения, какими обладаем мы, и не было столь развитой цивилизации. Недоставало им и того внутреннего начала, которое только и было способно наполнить истинной жизнью идеал всечеловечества. Они обладали ясным понятием высоты и благородства человеческой индивидуальности, и это понятие глубоко внедрилось в их чувственность и строй ума; но в их сознании так и не укоренилась идея уважения к человеку просто за то, что он человек, не говоря уж о понимании вытекающих отсюда прав и обязанностей. Этот важный момент человеческой нравственности остался чужд ходу их сугубо национального развития. Даже основывая колонии, они не столько смешивались с коренным населением, сколько просто вытесняли его из своих пределов; зато переселившиеся части их народностей по-разному формировались в изменившемся окружении, и, как мы видим на примере великой Греции, Сицилии и Иберии, в отдаленных краях возникали национальные образования, новые по характеру, политическому укладу и интеллектуальному развитию. Индийцы совершенно исключительным образом умели разжечь и обогатить духовные силы народов, с которыми вступали в общение. Индийский архипелаг, особенно Ява, показывает нам замечательное тому свидетельство: наталкиваясь на следы индийского влияния, мыобычно видим здесь, что местная стихия овладела индийским элементом и продолжала строить на нем что-то новое свое. Вместе с более совершенными внешними учреждениями, вместе с большим богатством средств для утонченного наслаждения жизнью, вместе со своими искусством и наукой индийские колонисты несли в чужие страны и животворное веяние духа, благодаря окрыляющей силе которого все это некогда сложилось и у них самих. Отдельные социальные предприятия у древних еще не были так дифференцированы, как у нас; древние в гораздо меньшей мере, чем мы, умели передавать свои достижения в отрыве от породившего их духа. Теперь у нас все обстоит совершенно по-другому, и та власть, которой обладает над нами нами же созданная цивилизация, все определенней толкает нас в направлении универсализма, народы под нашим влиянием приобретают намного более единообразный облик, и формирование оригинальной национальной самобытности удушается в зародыше даже там, где оно, пожалуй, могло бы иметь место.

Взаимодействие между индивидами и нациями

8. До сих пор, обозревая духовное развитие человеческого рода, мы рассматривали его в последовательной смене поколений и отметили здесь четыре главных определяющих момента: спокойное существование людей в естественных условиях жизни на всем пространстве земного шара; их деятельность, отчасти намеренную и целенаправленную или порожденную страстями и душевными порывами, отчасти навязанную им извне, — переселения, войны и т. д.; интеллектуальные достижения, сплетающиеся в связную цепь причин и следствий; наконец, такие проявления духа, объяснить которые можно только скрытым действием обнаруживающейся в них внутренней силы. Нам предстоит теперь рассмотреть, как в пределах каждого отдельного поколения совершается то развитие, на которое опирается всякое движение вперед.

Деятельность одиночки рано или поздно всегда прерывается, несмотря на то, что по видимости, а до известного предела и на деле она единонаправленна с деятельностью всего человеческого рода, поскольку в качестве обусловленной и обусловливающей она находится в непрерывной связи с прошедшей и с последующей эпохами. И все же при более глубоком взгляде на ее суть направленность индивида на фоне движения всего рода оказывается дивергентной, так что ткань мировой истории, поскольку эта последняя затрагивает духовное начало человека, состоит из этих двух несовпадающих и в то же время тесно связанных движений. Дивергенция проявляется в том, что судьбы рода, несмотря на гибель поколений, пускай неровным путем, но в целом, насколько мы можем судить, неуклонно ведут его к совершенству, тогда как индивид не только выпадает — причем часто неожиданно и в разгар своих самых важных свершений — из этой общей судьбы, но, кроме того, по своему внутреннему самосознанию, по своим предчувствиям и своим убеждениям все равно не верит, что стоит у конца своего жизненного пути. Человек видит в своей личной судьбе нечто изъятое из хода всеобщих судеб, и еще при жизни в нем возникает разрыв м^жду формированием его личности и тем мироустройством, с которым каждый в своем кругу имеет дело, вторгаясь в действительность. Порукой тому, что этот разрыв не станет губительным ни для развития рода, ни для формирования индивида, служит сама человеческая природа. Становление личности может совершаться лишь в работе преобразования мира, и не ограниченные пределами одной жизни сердечные порывы, мечты, родственные узы, жажда славы, радостные надежды на будущее и на развитие того, чему тот или иной человек положил начало, привязывают его к тем судьбам и к той истории, в которых он перестает участвовать. Эта противоположность создает и, больше того, с самого начала предполагает в качестве своей основы ту душевную глубину, в которой укореняются самые могучие и святые чувства. Ее влияние тем действеннее, что назначение не только свое, но в равной мере и всех людей человек видит в развитии и самоусовершенствовании, простирающемся за пределы одной жизни, благодаря чему все узы, соединяющие сердце с сердцем, приобретают иной и высший смысл. От различной интенсивности, какой достигает внутренняя жизнь, связанная с действительностью, но в тоже время обособляющая внутри нее наше Я, от большей или меньшей безраздельности ее господства проистекают важные для всякого человеческого развития последствия. Удивительный пример той чистоты, до какой может просветлиться жизнь души, но также и резких контрастов, каких она может достичь в процессе перерождения, является Индия, и индийскую древность всего легче понять с этой точки зрения. На язык душевная настроенность оказывает особое влияние. Он складывается по-разному у народов, охотно встающих на уединенный путь сосредоточенного раздумья, и у наций, которым посредничество языка нужно главным образом для достижения взаимопонимания в их внешней деятельности. Первые совершенно по-особому воспримут природу символа, а у вторых целые сферы языковой области останутся невозделанными. По необходимости язык проникает в сферы, на которые ему предстоит разлить со временем свой свет, сперва лишь посредством еще туманного и нерасчлененного предощущения. Каким образом жизнь индивида, прерывающаяся на земле, воссоединяется с непрерывным развитием рода в области, возможно, нам неведомой, — это остается для нас непроницаемой тайной. Но ощущение этой тайны оказывает свое воздействие на душу и составляет важный момент при образовании внутренней индивидуальности, пробуждая святую робость перед чем-то таким, что непознаваемо, но тем не менее будет существовать даже после исчезновения всего познаваемого. Это можно сравнить с впечатления- Ми ночи, когда на месте привычного видимого мира остается лишь рассеянное мерцание неведомых нам тел.