94 Избранные труды по языкознанию - Вильгельм Гумбольдт

В третьей книге я намерен, насколько позволяют имеющиеся данные, вернуться к вышеуказанной проблеме, распространив ее на весь архипелаг, и, таким образом, выяснить, не приведет ли этот путь, вместе с уже испробованным, к более правильному суждению о взаимодействии народов и языков на всем множестве островов?

Предмет нашего Введения

2. Это Введение, мне думается, следует посвятить общей теории, изложение которой будет необходимой подготовкой для перехода к фактам и историческим разысканиям.

Разделение человечества на народы и племена и различие его языков и наречий, конечно, тесно связаны между собой, но вместе с тем и то и другое непосредственно зависит от третьего явления более высокого порядка — действия человеческой духовной силы (Ег- zeugungmenschlicherGeisteskraft), выступающей всегда в новых и часто более совершенных формах. Здесь все это разнообразие находит себе критерий для оценки, а также — насколько исследователь способен вникнуть в факты и уловить их взаимосвязь — и свое объяснение. Выявление человеческой духовной силы, в разной степени и разными способами совершающееся в продолжение тысячелетий на пространстве земного круга, есть высшая цель всего движения духа, окончательная идея, которая должна явственно вытекать из всемирно-исторического процесса, ибо возвышение или расширение внутреннего бытия — вот то единственное, что отдельная личность, насколько она к этому причастна, вправе считать своим нетленным приобретением, а нация — верным залогом будущего развития новых великих индивидуальностей. Сравнительное языковедение, тщательное исследование разных путей, на каких бесчисленные народы решают всечеловеческую задачу создания языка, утратит свой высокий интерес, если не попытается проникнуть в то средостение, где язык связан с формированием духовной силы нации. Но понимание самобытной жизни народа и внутреннего строя отдельного языка, равно как степени его соответствия требованиям языка вообще, целиком зависит от умения увидеть своеобразие национального духа в его полноте. Ведь лишь оно, каким его создала природа и сформировали обстоятельства, определяет собою национальный характер, только на этом последнем основано все творческое в истории нации, в ее учреждениях, ее мысли; в нем запечатлены ее сила и достоинство, достающиеся от нее в наследство индивидам. Вместе с тем, язык есть орган внутреннего бытия, даже само это бытие, насколько оно шаг за шагом добивается внутренней ясности и внешнего воплощения. Он всеми тончайшими нитями своих корней сросся поэтому с силой национального духа, и чем сильнее воздействие духа на язык, тем закономерней и богаче развитие последнего. Во всем своем стройном сплетении он есть лишь продукт языкового сознания нации (WirkungdesnationellenSprachsinns), и поэтому на главные вопросы о началах и внутренней жизни языка, — а ведь именно тут мы подходим к истокам важнейших языковых различий, — вообще нельзя должным образом ответить, не поднявшись до точки зрения духовной силы и национальной самобытности. Здесь, конечно, не придется искать материалов для сравнительного языкознания, которое по своей природе требует исторического подхода, зато только с этой точки зрения можно будет разглядеть исконную связь всех фактов и добиться того, чтобы язык раскрылся перед нами как внутренне цельный организм, что в свою очередь поможет потом и верной оценке частностей.

Рассмотрением того, как языковые различия и национальные разделения связаны с работой человеческого духа, непрестанно развертывающего с разной степенью силы все новые и новые образования, — поскольку оба эти явления способны взаимно прояснить друг друга, — я и займусь в настоящей работе.

Общий взгляд на поступательное развитие человечества

3. Вглядываясь в современное состояние политики, искусства и науки, мы обнаруживаем длинную цепь попеременно обусловливающих друг друга причин и следствий, протянувшуюся через долгие столетия. Перебирая ее звенья, мы вскоре замечаем, что в ней действуют главным образом две разнородные стихии, которые не в равной мере поддаются исследованию. В самом деле, мы можем удовлетворительно объяснять друг через друга какую-то определенную часть причин и следствий в их последовательном развертывании, но, как показывают любые попытки описать историю человеческой культуры, временами мы наталкиваемся как бы на узлы, упорно не дающие себя распутать. Дело все в той же духовной силе, которая не позволяет вникнуть в свою сущность и предугадать образ своих действий. Казалось бы, она неотделима от исторической традиции и окружающих условий, но она же перерабатывает и формирует их с присущим ей своеобразием. Взяв любую великую индивидуальность любой эпохи, можно показать, что она возникла на почве всемирно-исторического развития и что эту почву шаг за шагом создала работа предшествующих эпох. Однако как именно эта индивидуальность придала своей исторически обусловленной и подготовленной деятельности неповторимый отпечаток, это можно, пожалуй, показать и если не описать, то почувствовать, но вывести в свою очередь следствием из чего-то другого нельзя. Такова неотъемлемая и повсеместная черта всякой человеческой деятельности. Первоначально все в ней скрыто— чувство, порыв, мысль, решение, речь и поступок. Но, соприкасаясь с миром, внутреннее начало деятельно развертывает себя вовне и оставляет свой особенный след на всей прочей внутренней и внешней деятельности. С течением времени появляются средства для закрепления этих вначале незаметных влияний; все меньше работа протекших столетий проходит впустую для потомков. Вот она область, которую исследователь может изучать шаг за шагом. Но эта же область пронизана действием новых, не поддающихся учету глубинных сил. Материальность первой из этих двух стихий может получить такой перевес, что начнет грозить подавлением энергии другой. Но без правильного отграничения и оценки обеих мы не сможем отдать должное самому высокому из того, что способна нам показать история всех времен.

Чем глубже проникаем мы в древние эпохи, тем, естественно, заметнее сокращается масса материала, передаваемого от поколения к поколению. Зато мы сталкиваемся тут с другим феноменом, переносящим исследователя до известной степени в новую область. Исторически достоверные фигуры, чьи внешние жизненные обстоятельства известны, встречаются нам все реже, теряют отчетливость; их судьбы, даже их имена расплываются в неопределенности, и становится неясно, только ли ими создано то, что им приписывают, или одно имя объединяет творения многих. Личности как бы исчезают, переходя в разряд туманных образов. Таковы Орфей и Гомер в Греции, Ману, Вьяса, Вальмики в Индии и другие громкие имена древности. Но четкая индивидуальность стирается еще больше, если мы шагнем глубже в предысторию. Такую отточенную речь, как гомеровская, песенные волны должны, были вынашивать уже давно, на протяжении целых эпох, от которых нам не осталось никаких известий. Еще яснее это можно было бы пронаблюдать на первоначальной форме языков. Язык тесно переплетен с духовным развитием человечества и сопутствует ему на каждой ступени его локального прогресса или регресса, отражая в себе каждую стадию культуры. Но есть такая древность, в которой мы не видим на месте культуры ничего, кроме языка, и вместо того чтобы просто сопутствовать духовному развитию, он целиком замещает его. Конечно, язык возникает из таких глубин человеческой природы, что в нем никогда нельзя видеть намеренное произведение, создание народов. Ему присуще очевидное для нас, хотя и необъяснимое в своей сути самодеятельное начало (Selbstthatigkeit), и в этом плане он вовсе не продукт ничьей деятельности, а непроизвольная эманация духа, не создание народов, а доставшийся им в удел дар, их внутренняя судьба. Они пользуются им, сами не зная, как они его построили. И все же языки, по-видимому, всегда развиваются одновременно с расцветом народов — их носителей, сотканы из их духовной самобытности, накладывающей на языки некоторые ограничения. Когда мы говорим, что язык самодеятелен, самосоздан и божественно свободен, а языки скованы и зависимы от народов, которым принадлежат, то это не пустая игра слов. В самом деле, все частные языки стеснены определенными рамками В изначально свободном потоке речи и пения язык складывался в меру воодушевления, свободы и мощи совокупно действующих духовных сил. Это воодушевление должно было охватывать всех индивидов сразу, каждый здесь нуждался в поддержке других — ведь всякое вдохновение разгорается только в опоре на уверенность, что тебя понимают и чувствуют. Нам приоткрываются здесь, пусть крайне туманно и мерцающе, очертания той эпохи, когда индивиды растворены для нас в народной массе и единственным произведением интеллектуальной творческой силы предстает непосредственно сам язык.