Журнал «Вокруг Света» №04 за 1972 год - Вокруг Света

Тут машина взвизгнула тормозами, и заспанный портье отеля распахнул, согнувшись в учтивом поклоне, дверцы.

Мы вышли. Мартин повернулся к чиновнику — еще раз напомню — губернаторской канцелярии и снисходительно сказал:

— Я бесконечно признателен вам за эту содержательную лекцию. Позволю себе только заметить, что, на мой взгляд, пять миллионов немецких жизней, ставших жертвами войны, — это слишком высокая плата за идеалы «величия германской нации»...

Он произнес это и пошел не оборачиваясь. Следом к чиновнику подошел и я.

— Я тоже благодарю вас, сеньор, — сказал я ему, — но вынужден по меньшей мере разделить точку зрения господина Мартина... Рад познакомиться: корреспондент Московского радио... — Я сделал ударение на слове «московского» и назвал себя.

Чиновник остался стоять с широко раскрытым ртом: вероятно, он раскрыл его для заранее отрепетированной формулы прощания с нами, но проглотил ее...

Игорь Фесуненко

Когда не было бумаги...

Перси Д. Липтон, который занимался изучением генеалогии народа басуто в Южной Африке, был первым из европейцев, обратившим внимание на стены басутских хижин и описавшим их. Не следует понимать сообщенный выше факт как утверждение, что никто до П. Липтона не заметил хижин басуто и их стен. Отнюдь. Басутскую хижину, несхожую ни с круглым жилищем зулуса, сооруженным из прутьев и травы, ни с желто-глиняным домом бечуана, ни, тем более, с коттеджем бура, просто нельзя не заметить. Потому хотя бы, что стены ее изукрашены орнаментом и расписаны яркими красками. Орнамент разный на каждой хижине, а краски всегда свежи, потому что хозяйка их подновляет, стоит ей заметить, что где-то потускнел рисунок или облупилась краска.

П. Липтона интересовали прежде всего родственные связи в племени: как называют басуто своих дядей, тетей, дедушек, бабушек, племянников, а также правила вступления в брак и многое другое, что может показаться не очень важным для человека несведущего, но имеет большое значение в этнографии.

Ученый ходил из хижины в хижину, затевал длинные разговоры, пытался сломить естественное недоверие (зачем, мол, все это нужно белому?).

Глава семьи обычно помалкивал, куря трубку и важно кивая головой, все разъяснения давала первая жена. Младшие жены толпились, сгорая от любопытства, у входа снаружи, поминутно заглядывая в хижину. Тем временем первая жена поясняла ученому:

— Сын одной из младших жен родился на четыре дня раньше, чем сын другой, поэтому первый называет второго мальчика «цколи», а тот его «ксвана». Потому что первый старше...

Дело оказалось, однако, не таким простым, разгорелся настоящий спор, и тогда в него вмешался хозяин. Вместе с Липтоном и всеми женами он вышел во двор и стал водить пальцем по узорам, покрывавшим стены. Время от времени он тихо советовался о чем-то с первой женой, и та тоже водила пальцем по узорам. Наконец, хозяин удовлетворенно кивнул головой и, показав на одну из женщин, сказал ученому: «У нее старше...»

Но теперь Липтона уже не интересовала проблема старшинства. Стена! Стена, заменявшая семье архив,— вот настоящая загадка!

Поначалу хозяева не поняли, чем так поражен Липтон. Потом, набравшись терпения, стали втолковывать вещи, на их взгляд, совсем очевидные. Каждая деталь орнамента, конечно же, имеет свое значение: вот из этого ясно, что родился сын, а это, ясное дело, — дочь, тут зарегистрирована покупка скота, ну и так далее. При этом получалось, что разобраться в рисунке могут только члены семьи, а, скажем, соседу это уже не под силу; зато у него есть свои знаки...

И правда, никто из басуто в других деревнях не смог прочитать запись, которую Липтон тщательно перерисовал со стены.

Было это в начале нашего столетия. Сообщение Липтона, опубликованное в сугубо специальном журнале, издававшемся в Южной Африке, осталось почти незамеченным. С тех пор басуто создали свою — на основе латинской — письменность и, нужно сказать, стали одним из наиболее грамотных народов Южной Африки. Все необходимые записи в Лесото — государстве басуто — теперь делают по-английски и на сисуто, так что необходимость записывать на стенах хижин все, что случается в семье и в деревне, отпала. Однако сама традиция украшать стены домов орнаментом сохранилась. Но орнамент в наши дни, к сожалению, уже не меняется, а значение его забылось.

Если ученым удастся выявить его закономерности, расшифровать смысл, то тогда, быть может, откроются перед ними события давно минувших дней, когда не было в стране басуто бумаги...

С. Фан

«Марко Поло» терпит бедствие

После месячного плавания в южных широтах Индийского океана научно-исследовательское судно «Ю. М. Шокальский» возвращалось в свой порт — Владивосток. Погода не баловала. Разразившийся у экватора юго-восточный ветер поднимал волны на семь-восемь метров. Шторм усиливался. И в это время перед нами среди кипящего океана возникла шхуна с опущенными парусами. Мы с трудом прочитали ее имя — «Марко Поло». Смотреть со стороны на крошечное суденышко, скрывающееся в пенистых гребнях волн, было жутко. Волнами его бросало словно щепку. Две красные ракеты с борта шхуны подтвердили очевидное: люди нуждались в помощи.

Но какая им нужна была помощь? Попытка связаться по радио не имела успеха. Радиостанция у терпящих бедствие, как потом выяснилось, была неисправна. Наш капитан Геннадий Николаевич Чубуков предположил, что шхуна потеряла управление и люди на ней не знают своего точного местонахождения. Когда удалось сообщить им координаты — огромными цифрами, написанными на доске, на мачте шхуны был поднят сигнал: «Я намерен оставить судно». Три измученных человека, чудом удерживаясь на палубе, пытаются перекричать ветер и явно беспокоятся, чтобы мы не ушли. Капитан принял решение взять «Марко Поло» на буксир, вывести его из зоны шторма, а потом оказать возможную помощь. Но завести на шхуну буксир в шторм — дело нелегкое. Было предпринято несколько попыток. Один раз наше судно прошло настолько близко от шхуны, что ее двадцатиметровые мачты при сильном крене едва не коснулись наших кранбалок. Наконец, матросам удалось забросить на шхуну сразу три выброски (1 Выброска — пеньковая или капроновая веревка с деревянным грузиком на конце. С помощью выброски подается швартовый трос.).

Люди на шхуне мертвой хваткой держались за натянутые ветром, как струны, леера и снасти, боясь сделать шаг к выброске, упавшей на палубу. Чувствовалось, что силы у них иссякли. На наши жесты и крики — тянуть проводник — не реагировали. Затем один из них — видимо, тот, что покрепче, — подобрав выброску, непонятно зачем спустил крошечный спасательный плотик за борт, прыгнул в него и отвалил от шхуны, но вдруг упустил спасательный конец. На плотике весел нет. Сняв шлепанцы, человек пытался грести ими к нашему судну. Плотик то показывался, то скрывался среди мечущихся волн. Его начало ветром относить все дальше и дальше от обоих судов. Положение осложнялось наступающей темнотой. Надо срочно спасать человека на плотике. Маневрируя, наше судно приблизилось к нему. Бросили выброску... мимо; повторили — точно в плотик. Начали осторожно подтягивать плот к борту. Наконец матросы подняли на палубу обессилевшего, почти ничего не соображающего человека. Снимать со шхуны остальных сейчас было рискованно — стало совсем темно. Вдобавок лопнул заведенный на шхуну трос. До утра оба судна дрейфовали рядом.

Чашка горячего кофе, рюмочка коньяка быстро привели в чувство Норберта Сватоса, немца из ФРГ, моториста «Марко Поло». Он рассказал нам, что это частная шхуна, совершающая переход из Бангкока в Америку; что уже шесть дней назад у них поломался руль, отказала рация, и малоопытный экипаж на неуправляемом судне, увлекаемом сильным течением и ветром, не мог определить свое местоположение.

Из рассказа Норберта выяснили, что руль можно починить. С наступлением утра, несмотря на усилившийся шторм, работы по спасению возобновились. Ветер превратился из сильного, но ровного в шквалистый — до десяти баллов, высота волн достигла десяти метров. Состояние людей на шхуне, видимо, ухудшилось, так как они, вместо того чтобы выбирать заброшенную к ним выброску, привязали к ней спасательные круги, надели их на себя, намереваясь покинуть шхуну. Наконец, знаками удалось убедить их в опасности этой затеи. Измученные, они с трудом втащили буксир на палубу и набросили трос на ненадежные кнехты. Больше у них не хватило сил ни на что, да и, кроме того, их каждую минуту могло смыть за борт.

Заведенный буксир был уже маленькой победой. Но, видимо, далась эта победа нелегко: два истощенных человека ушли с палубы в каюту и в течение всего дня больше не показывались.

Весь день мы шли на восток, с опаской следя за ненадежным креплением буксира на шхуне. Тянущееся за нами суденышко так бросало с борта на борт, что, казалось, оно вот-вот перевернется. Многие из нас не выдерживали этой картины — уходили с палубы. Казалось, шхуна вместе с людьми обречена на гибель и только чудом еще не опрокинулась.