Зима 1238 - Калинин Даниил Сергеевич

Да, полторы сотни татар сдались в плен. И еще пять с половиной сотен погибло под стрелами конных лучников Ждана, арбалетчиков Микулы, копейного тарана гридей, во время бегства, наткнувшись на «чеснок», и, наконец, во время яростной, бескомпромиссной сечи!

Лишь окончательно выйдя из схватки, я осознал, насколько же мне плохо после боя, как болит словившая несколько ударов голова… С трудом покинув седло Бурана, я отошел в сторону растущей едва ли не у самого берега березы, после чего оперся на ее ствол, жадно вдыхая чистый, свежий морозный воздух. Во время боя этого не замечал, но сейчас осознал, насколько же тяжелым был густой смрад свежей крови и раскроенных внутренностей… На контрасте аж замутило… Но я быстро собрался, понимая, что сейчас не время уступать своим слабостям. Совсем не время!

– Десятники, сосчитать потери, доложить! Полоняников вяжем, можно конской сбруей, и треножьте их попарно, чтобы не сбежали… Да, ко мне приведите пару-тройку самых напуганных, кто не станет запираться и все расскажет!

В очередной раз заявив о себе как о командире, я принялся терпеливо ждать, когда приведут языков и «сержанты»-десятники доложат о потерях.

Забавное дело. В дружинах русичей были звания тысяцкого и сотского голов, то есть тысяцких и сотников, если по-простому. А вот десятников (аналогичных сержантам моего мира), имеющихся в монгольской орде и заметно упрощающих управление войском, не было. Так вот, перед выходом из Пронска я все-таки настоял, чтобы людей разбили на десятки и поставили над ними старших, наиболее авторитетных бойцов с задатками лидеров. Правда, быстро выявить их получилось не везде: в части «отделений» (изначально собираемых из хорошо знающих друг друга земляков-дружинников) воев пришлось смешивать. Но в конечном итоге наша полуторасотенная «рота» была разбита на «отделения» целиком, и каждое получило десятника! Такое вот вроде бы незначительное прогрессорство, но местные приняли его с большим трудом, буквально в штыки, ибо привыкли держаться земляков, разбившись на разнокалиберные ватаги…

Минут пять спустя ко мне привели трех языков и сообщили о потерях: девятнадцать убитых, тринадцать раненых, семеро тяжело. Вроде бы и не столь много по сравнению с половцами, а вишь ты… Нет пятой части отряда. И ведь чтобы раненые уцелели, нужно выделить им еще не менее десятка, а лучше полтора, в сопровождение! То есть дружина не досчитается уже третьей части воев…

А еще ведь нужно что-то решить с пленными. Кречет все грамотно сделал, призвав половцев сдаться – тем самым он спас жизни десятку, а то и больше русичей. Но теперь нужно что-то предпринимать, что-то совершенно экстраординарное! Ибо ни вести за собой, ни гнать обратно в Пронск, ни отпустить поганых мы не можем. Более того, полторы сотни лишних ртов нам банально не прокормить, так что напрашивается единственный выход… На который никто из русичей не пойдет. Ибо перебить полоняников не по понятиям местных. Вообще не по понятиям! Тем более что дядька ведь обещал их пощадить… Хотя есть один вариант. Относительно гуманный, но точно гарантирующий, что со сдавшимися в полон не будет проблем…

Кивнув десятнику, доложившему о потерях, я попросил его позвать Кречета, после чего принялся внимательно, вдумчиво так, с нехорошим блеском в глазах рассматривать молодых тщедушных половцев с затравленным выражением на лицах. Вояки, чтоб их… Сейчас кажутся трусливыми и безобидными овечками, но ведь допусти подобных «овечек» до гражданских, и покажут они себя во всей красе, невзирая ни на мольбы, ни на уговоры жертв… Твари, блин…

А меня боятся, это очевидно. Хотя я даже не пытаюсь картинно взяться за кинжал или схватить прислоненную к дереву окровавленную палицу. Может, боятся, потому что нет фальши? Глаза прячут, трясутся, стоя на коленях и опустив взгляды…

Подходит Кречет. Уставший, мокрый, со слипшимися на лбу волосами и свежим кровоточащим рубцом на щеке. Смотрит на меня все так же неодобрительно, и я не удержался, поднял руки в предупредительном жесте, после чего как можно более мягко произнес:

– Не серчай, дядька. Нужно было сообразить, как действовать, чтобы быстро и наверняка. Как видишь, у меня получилось… А теперь, пожалуйста, помоги мне как толмач: я хочу расспросить их, куда шли, зачем, есть ли подобные отряды поблизости. Поможешь?

Кречет помолчал всего пару мгновений, а потом неожиданно для меня тепло улыбнулся и ответил ободряющим тоном:

– Да не серчаю я, Егор. Просто непривычно мне, что ты так быстро вырос как воевода и теперь мне указания даешь. Но делаешь ведь все толково – как ты сказал, быстро и наверняка! Так на что сетовать?! А с языками я помогу, отчего бы не помочь их разговорить? Да, поганые?! Не будете ведь молчать?!

Пленники вздрогнули от резкого возгласа дружинника, а один и вовсе затрясся крупной дрожью. Н-да уж, эти точно в героев играть не станут…

Глава 8

Допрос языков прошел быстро и результативно. Я оказался прав в своих догадках: половецкий отряд практически в тысячу нукеров отправили в сторону Пронска с целью поиска новых рабов и добычи спрятанных русичами припасов. Причем степняки прошли по весям вполне себе результативно – нашлось немало жителей, кто не рискнул идти в столицу вслед за княжьей ратью, а пересидел один день в лесу, пока орда шла мимо. После чего вернулся в свои жилища… Может, люди испугались, что Рязань могут взять штурмом или что на всех не хватит крова и еды? Вполне объективные страхи, кстати! А может, просто не решились оставить дома и заготовленное на зиму да припрятанное до поры зерно, и прочие припасы, понадеявшись на извечное русское авось… Но как бы то ни было, нахватали степняки примерно сотен пять полона – назвать точное число языки, конечно, не смогли, но ответили что-то про «половину нашего отряда».

А это ведь не считая тех, кого зарубили при захвате, включая мешающих ублюдкам детей, пытавшихся оказать сопротивление мужиков и юнцов, замученных до смерти баб и девок, умерших от внутренних кровотечений… Поначалу об этом напрямую никто не сказал, но я уловил что-то в недомолвках, в быстрых переглядываниях между пленными, опасливых, затравленных взглядах. И тогда сам попросил Кречета обратиться к ним спокойным, добродушным тоном, пошутить про баб, про малолетних «щенков»: мол, воин воина всегда поймет… И один из половцев клюнул на детскую приманку, ответил на шутку, похвастался тем, что в первый раз попробовал девственницу, пытаясь, очевидно, как-то разрядить обстановку… Дурак.

А у меня перед глазами вдруг встали картинки из когда-то пробравшего до печенок фильма «Солнцепек», а точнее, самые первые сцены с зэками-мародерами встали как наяву! И тут же я вдруг ясно представил себе визжащую и плачущую под этим трусливым ублюдком девчонку, отчаянно надеющуюся на спасение, коего не последовало… Матерей, рыдающих у разрубленных напополам младенцев – мешали выродкам своим отчаянным криком… Беременных, кому для забавы распороли животы. Представил себе отчаяние стариков-отцов, бессильно взирающих на творимое над их родными насилие…

Я когда-то читал про черный беспредел, устроенный татарами на Руси, но тогда это было столь далеко от меня, что не зацепило, не задело. А теперь вдруг тяжкие строки прочитанного ожили перед глазами, налились пугающими красками, обрели жизнь – и смерть… И волна удушливого гнева разошлась по груди, перехлестнула горло, аж в глазах на мгновение потемнело… Мне, правда, еще хватило выдержки узнать, когда отряды разделились и оставшаяся часть тысячи ушла вместе с полоном и частью обоза. Телеги степняки также использовали трофейные, нахватали по весям.

А потом, выведав все от языков, я без всякого сожаления и рефлексии взялся за рукоять стоящей у ствола дерева булавы и резко, без замаха размозжил голову признавшемуся в изнасиловании. Он первым получил справедливое воздаяние, но далеко не последним: на глазах помрачневшего, но ничего не говорящего Кречета я добил оставшихся пленников, громко заверещавших от ужаса и пытавшихся бежать. А затем прямо посмотрел в глаза дядьке и едва ли не прорычал, переведя дух после короткой погони: