Зима 1238 - Калинин Даниил Сергеевич

От рухнувшего слева сверху клинка закрываюсь щитом, а ткнув саблей навстречу (малая ее кривизна позволяет наносить колющие удары, как шашкой), я отчетливо ощущаю сопротивление вражеской плоти… Словно оружие стало со мной единым целым, продолжением руки! И тут же мне вновь приходится ставить блок от размашистого, рубящего наискось удара – атака вновь следует справа! Но, парировав ее, я успеваю рубануть в ответ, развернув кисть и предплечье, стремительно описав клинком короткую дугу да чуть привстав в стременах! Отточенная сталь разрубает горло обреченного поганого, и из него фонтаном бьет кровь, попав и на меня…

– Бей!!!

…Таран получился удачным – в одночасье мы ссадили на лед под две сотни поганых, потеснив назад массу остальных. Хотя бы в чем-то я был прав – нам противостоят половцы! Легковооруженные конные лучники, действительно опасные на расстоянии, но без шансов уступающие нам в лобовой сшибке… Как воеводе, мне удалось в полной мере реализовать все наши преимущества – нанести внезапный для противника копейный удар, от которого степняки уйти не успели, и навязать бой на относительно узком участке речного русла, лишив врага свободы маневра!

Но если кто-то рассчитывал, что кипчаки не будут сражаться, что они не представляют для гридей угрозу в сече, тот сильно заблуждался.

Обреченные драться, не видя для себя спасения в бегстве, степняки яростно накидываются на нас, стремительно рубят саблями! И их легкие клинки сверкают молниями, высекая искры из брони русичей, с отчетливым треском вышибая щепу из щитов!

Свое собственное уязвимое место – открытое лицо, защищенное лишь наносником шлема, – я вынужден из раза в раз прикрывать щитом, отвечая на атаки ворогов едва ли не вслепую. Уже дважды мне зацепили правую руку повыше предплечья, но оба раза кольчуга удержала вражескую сталь, хотя мышцы от ударов будто онемели…

В очередной раз слепо рублю навстречу и вдруг ощущаю сильное сопротивление, от которого аж в пальцы отдало болью! И в этот же миг слышу скрежещущий хруст сломанного клинка… Чуть приопустив щит, я успеваю увидеть, что противник принял мою атаку на стальной умбон собственной защиты (не так и много щитов у половцев, но они есть)! Внутри все обрывается, леденеет… Я, как смог, закрыл щитом правую часть корпуса, одновременно с тем лихорадочно нашаривая пальцами рукоять подвешенной к седлу булавы… И тут же пропустил мощный укол в живот слева!

Кольчуга колющей атаки бы не выдержала, а вот ламеллярные пластины устояли. Охнув от чувствительного толчка, одновременно с тем я наконец-то нашарил пальцами рукоять пернача! И, сдернув его ременную петлю с седельного крюка, с яростью обрушил шипастое навершие на голову кипчака! А он как раз провалился в удар, поспешив уколоть в открывшуюся под моим щитом брешь и не успев закрыться собственным… Булава задела висок степняка по касательной, но этого хватило, чтобы мой враг безмолвным кулем вывалился из седла под копыта своего же жеребца!

…И вновь с обеих сторон щедро сыплются удары, и вновь трещит мой щит под рубящими его клинками, и вновь я едва ли не вслепую отвечаю, нанося тяжелые удары пернача… Половцы не единожды достают мою голову, но сталь шлема и кольчужная бармица пока успешно держат их атаки. Хотя перед глазами уже все начинает плыть и темнеть, да и в черепушке все сильнее шумит… И радуюсь я лишь тому, что и по правую, и по левую от меня руку на врага напирают соратники. Будь иначе, и кипчаки однозначно бы меня зарубили, обойдя с флангов, никакая броня бы не спасла!

Правда, где-то на задворках сознания бьется поганенькая мысль: «Отступить, дать себе передохнуть, прийти в себя»… Но в строю всадников меня крепко держит понимание того, что выйди я из схватки, и в образовавшуюся с моим уходом брешь тут же полезут степняки, нанося русичам удары с менее защищенных боков…

В какой-то момент я вдруг осознал, что крепко колебались обе сражающиеся стороны. И на пределе сил напирающие, теснящие половцев гриди, утомившиеся уже драться в своих тяжеленных бронях, и поганые, неспособные сдерживать яростный натиск бронированных всадников, неся при этом значительно большие потери… И возможно, именно последних, самых тяжелых мгновений схватки, когда казалось, что уже не поднять руку для очередного удара, что враг вот-вот найдет брешь в твоей защите и срубит тебя, мгновений, пережитых исключительно на характере – возможно, именно их хватило, чтобы пересилить врага, чтобы морально выстоять в тот миг, когда он сломался!

А может, монгольский командир, видя, что его отряд буквально перемалывается под ударами булав, чеканов и клинков орусутов, решил отвести людей на безопасную дистанцию и таки расстрелять наших коней… В любом случае враг неожиданно подался назад, ускоряясь с каждым мгновением, оставив меня оторопело смотреть прямо перед собой! Но тут же я бешено закричал во всю мощь легких, срывая связки, будто десятком секунд ранее не держался на последнем напряжении сил:

– Вперед!!! Надо догнать их, иначе лошадей постреляют!!!

Вообще-то маневр степняков более всего похож на ложное отступление, но просто неоткуда взяться второму отряду, что ударил бы сейчас нам во фланг! Да, подобные приемы Субэдэй практиковал и на Калке, и в Котманской долине в Грузии, но ведь не в лес же, растущий по берегам Прони, ушли всадники монгольского кюгана? Нет, это очевидное отступление с целью оторваться от нас да перебить жеребцов стрелами… Видать, до задних рядов половцев наконец-то дошло, что им нужно разворачивать коней, а не напирать в спины соратников! Или все-таки тысяцкий поганых отдал конкретный приказ… Вот только вряд ли ведомо отступающим, что впереди их ждут полоса «чеснока» и залпы арбалетных болтов!

– Не отставай, братцы, нужно добить их!

Татары, оправдывая мои самые худшие ожидания, быстро отрываются от погони, одновременно с тем начав активно стрелять… Но тут впереди раздается оглушительный конский визг, и мои губы сами собой исказились в свирепой усмешке: добрались, значит, вороги до рогулек железных! Сейчас там наверняка образовалась каша мала из животных, уже упавших со всадниками на лед, и врезающихся в них наездников, не успевших затормозить! А из-за деревьев уже бьют по ворогу вой Микулы, вооруженные самострелами, – залпами бьют по не защищенным никакой броней кипчакам! Между прочим, щиты арбалетные болты пробивают едва ли не насквозь…

В подтверждение моей догадки улепетывающие татары сильно замедлились, некоторые вновь стали разворачиваться к нам, а над рядами гридей вдруг раздалось неожиданно дружное, громогласное:

– С нами Бог!!!

Я не поспел крикнуть вместе с соратниками, прошептав их клич одними лишь губами, а навстречу мне уже рванул половец, яростно оскалив рот и заходя с правой стороны…

Противник выставил вперед руку с зажатой в ней саблей, очевидно, намереваясь нанести колющий удар, – наверняка действует, отчаянный… Но в тот миг, когда мы уже практически поравнялись и я уже начал атакующее движение булавой – с оттягом, из-за спины, – нервы у врага сдали, и он в последний миг попытался закрыться саблей! Останься у меня мой клинок, и ворогу удалось бы защититься… А так древко тяжелой булавы буквально рухнуло на сталь, провалив блок противника, в то время как стальное навершие врезалось в лицо страшно закричавшего от боли поганого!

– Бе-е-е-ей!!!

…Оставшаяся схватка вылилась уже в избиение сгрудившихся, скученных татар, зажатых между перемалывающими их гридями с одной стороны и широкой полосой «чеснока» – с другой. К тому же каждый арбалетный залп бойцов Микулы находил свои цели среди густой толпы степняков… И наконец умница Кречет принялся громко кричать на половецком:

– Сдавайтесь! Сложите клинки и сдавайтесь! Пощадим!!!

И ведь начали же сдаваться, начали! Полторы сотни кипчаков побросали оружие, порубив наиболее отчаянно беснующихся десятников-монголов, в исступлении хлещущих своих нукеров плетьми… Впрочем, даже монголы в большинстве своем разумно побросали на лед сабли и палаши вслед за более разумными и догадливыми подчиненными!