Хмель-злодей - Владимир Волкович

Одна жестокость всегда рождает другую — ответную.

Хотя войско Вишневецкого состояло не более чем из трёх тысяч человек, но это были закаленные в боях, имевшие великолепную воинскую выучку солдаты, беззаветно преданные своему вождю, одно имя которого наводило страх и на татар, и на казаков. В Польше князя Иеремию недолюбливали за кичливость и высокомерие, но полководческому его таланту отдавали должное даже его недруги.

Хмельницкий понимал, что, несмотря на малочисленность своих сил, Вишневецкий может стать лидером всех тех поляков, которые еще продолжают сопротивление и, если его не остановить, в короткое время его войско может увеличиться многократно. Особую опасность представляло то, что князь, обойдя Киев, зашел во фланг запорожскому войску и, пройдя Полесье, вышел в самый центр Подолии.

Слуга доложил Богдану о прибытии Кривоноса. Хмельницкий встал ему навстречу, и оба военачальника обнялись, как водится между братьями, хотя между ними были довольно сложные отношения. Кривонос формально подчинялся Хмельницкому, но имел огромные силы, позволявшие ему действовать самостоятельно.

— Ну, ты же понимаешь, что князь Иеремия, находясь в нашем тылу, имеет возможность для манёвра, поскольку с ним нет обоза. Он способен быстро появляться в самых неожиданных местах.

— Богдан испытующе смотрел на Кривоноса.

— Да, понимаю, батька.

— Кроме того, он может стать объединяющим центром для тех гарнизонов польских, которые ещё не сдались нам, и этим усилиться.

— И это понятно, — Кривонос пригладил редкие волосы на голове.

— У тебя сейчас пятьдесят тысяч человек, да по дороге ещё холопы присоединятся, и я дам тебе несколько казацких полков. Надо заставить князя Вишневецкого отступить в Польшу, если, конечно, разбить его не удастся.

Богдан знал, что очень трудно уничтожить малочисленное, но крепкое и сильное войско князя Вишневецкого.

— Сделаем батька.

— Ну, а подарком тебе будет Полонное, там ляхов две тысячи, а евреев тысяч двенадцать, да богатств немеряно.

— То добре, батька.

Богдан даже не ожидал такой покладистости от самолюбивого Кривоноса, но, видимо, здесь их интересы совпали.

До леса, где укрывались люди Давида, ехали вместе. По дороге почти не разговаривали, да и о чём было говорить. У Михаила и Давида было на уме одно: сейчас они расстанутся, каждый пойдёт своей дорогой, но опять их пути могут пересечься в бою, и они будут убивать друг друга. Но разве они враги?

— Ты куда сейчас? — нарушил молчание Михаил.

— В Полонное, туда стекаются все беженцы, — и добавил, немного погодя, — туда, думаю, и казаки направятся.

— А зачем ты всё время лезешь в самое пекло? Ну, сидел бы в лесу или у Леси на хуторе.

Давид прикрыл глаза, обдумывая ответ, может быть, пытаясь понять его чётко и для себя тоже, а потом сказал:

— Видишь ли, в древности наши еврейские воины считались одними из лучших, их даже другие государства нанимали. И военачальники были самыми способными. Но десятилетия сытой и спокойной жизни среди панов заставили расслабиться. Евреи забыли, что это такое — держать в руках оружие и сражаться. Они достигли больших высот в знаниях и мудрости, они учат Писание и молятся, но защищать себя разучились. Или идут на смерть, как на заклание, — он сделал паузу, — вот я и хочу разбудить в евреях дух древних воинов, способных постоять за себя.

— Но что-то пока это слабо удаётся, — скептически протянул Михаил.

— Да, пока это не удаётся, но я верю, что евреи будут иметь свою сильную армию и своё государство.

— Дай Бог, это достойная цель, только жизни твоей вряд ли хватит, да и прервать её могут раньше положенного срока.

— Каждому свой срок отпущен.

Впереди показалась развилка дорог. Лошади остановились.

Михаил протянул руку Давиду:

— Спасибо тебе. За Сашку и за меня.

— И тебе спасибо, у меня такое чувство, что мы с тобой ненадолго расстаёмся.

— Я рад, что встретил тебя.

Почти одновременно они тронули коней и разъехались.

Михаил догнал своих казаков в миле от Полонного.

— Рабби, я хочу обратиться к вам с просьбой.

— Слушаю, сын мой.

— Город сильно укреплён двойной стеной, окружён водяным рвом, при должной стойкости его защитников и разумности действий военачальников взять его неприятелю не удастся.

Давид замолчал на минуту, давая возможность рабби Самсону осмыслить сказанное, хотя тот наверняка знал об этом. Рабби Самсон нарушил молчание первым:

— Отрадно то, что ты говоришь, но в чём состоит твоя просьба?

— С одной из сторон крепости к ней примыкают два поселения православных людей, которые плохо относятся к евреям. И как раз с этой стороны польские паны поставили своих служивых людей из личной охраны-гайдуков. Но эти люди тоже из православных, и в любой момент могут изменить своим хозяевам и перейти на сторону восставших.

— Так что же ты предлагаешь?

— Паны не хотят рисковать своими головами и поставили на это самое опасное место гайдуков, но это риск ещё более сильный. Я прошу вас переговорить с панами и позволить мне вместе с моими людьми занять эту позицию.

— Ты ещё молод, сын мой, и не имеешь великого опыта в военном деле. Зачем я буду им предлагать то, в чём они разбираются значительно лучше меня?

— Но, рабби, это очевидно каждому, кто хоть немножко в этом понимает.

— На польских жолнеров у нас вся надежда, а не на твоих немногочисленных воинов. Я не хочу сказать о них ничего плохого, но они не в силах защитить город.

— Мы сможем защитить город, если нам дадут такую возможность. Среди евреев много разбирающихся в военном деле.

— Коли суждено нам умереть, то умрём все до единого за святость имени Всевышнего.

— Я не готов идти на заклание и не думаю, что это нужно Всевышнему.

Раввин осуждающе посмотрел на Давида.

— Иди, сын мой, и молись, судьба наша в Его руках.

С тяжёлым сердцем вышел Давид от духовного руководителя общины рабби Самсона.

Большой учёный и мудрый каббалист не верил в силу еврейского вооружённого сопротивления, а уповал лишь на Бога. Он проповедовал в местной синагоге и увещевал народ покаяться в отвращение несчастья. Покаяние такое было учинено, но оно не помогло. Когда казаки и татары осадили город, рабби Самсон вошёл вместе с набожными иудеями в синагогу. Их было триста человек. Одетые в саваны и талесы, они погрузились в глубокую молитву. Бия поклоны Господу молились беспрерывно до тех пор, пока враги не вошли в город. И в этой самой синагоге все до одного были зверски убиты.

Вскоре казаки захватили два селения, непосредственно примыкающих к городской стене, и его жители немедленно присоединились к восставшим, помогая им штурмовать стены. Обороняющиеся стреляли со стен и попытки овладеть позициями защитников были тщетны.

Тогда казаки обратились к гайдукам, защищавшим стены крепости в этом месте с такими словами:

«Ведь мы братья, зачем же помогаете панам воевать с нами; разве вам не лучше было бы служить нам, чем прислуживать иноплеменникам?».

Гайдуки, набранные из крепостных крестьян, услышав эти слова, взбунтовались и повернули своё оружие против поляков. Они помогли штурмующим приставить лестницы к стенам крепости, по которым немедленно взобрались казаки. В мгновение ока были открыты ворота, и десятки тысяч казаков, холопов и татар с обнажёнными саблями ворвались в город и принялись убивать евреев. Давид и его люди были смяты беснующейся толпой. Поляки, видя, что город уже захвачен, вскакивали на коней и бежали через запасные ворота, к которым казаки ещё не пробились. Давид, понимая, что сейчас все они будут уничтожены, тоже принял решение бежать. Он посадил своих людей на коней, частью имеющихся, частью отобранных у казаков. Они прорвались, потеряв несколько человек, сквозь толпу холопов и ускакали вслед за поляками.

Евреи же остались в захваченном городе.

Они «погибли смертью мучеников за святость имени от различных жесточайших и тяжких способов убиения. Женщин и девушек насиловали; овладевали женщинами на глазах их мужей, девушек и красивых женщин брали в служанки и поварихи, а иных в жены и наложницы. А многих татары увели в плен».[10]

И было убито в этом городе десять тысяч человек.

Две тысячи евреев ещё до начала штурма вышли ночью из города. Они знали, что татары, в отличие от казаков, не убивают мирных и безоружных людей. Они рассудили между собой так: «Если мы будем ждать, пока казаки и холопы ворвутся в город, они нас уничтожат или заставят — от чего храни, Господь, — изменить вере. Пойдём-ка мы лучше в стан татар и отдадимся в плен; мы знаем, что наши братья, сыны Израиля, в Константинополе и других общинах Турции очень милосердны, и они выкупят нас из плена». Так они и поступили — мужчины, женщины, дети пошли к татарам. Среди них находился знаменитый кантор с необыкновенно высоким и чистым голосом — рабби Гирш. И когда люди эти подошли к татарскому стану, кантор стал громко петь заупокойную молитву по убиенным братьям из дома Израиля, и весь народ вслед за ним разразился великим плачем.