Будда из Бенареса - Дмитрий Орехов

— Да, я думаю именно так, — веско произнес Сиддхарта. — Некий человек легкомысленно уводит коня, присваивает манговую рощу вдовы, плетет заговор против раджи… Такой глупец не понимает, что сам уготовляет себе сеть. Впрочем, не менее легкомысленно поступает тот, кто убивает раба, не платит торговцу или разоряет святилище атхарванов…

— Святилище атхарванов? — Девадатта покраснел.

— Ты не знаешь, кто такие атхарваны? Изволь, я тебе расскажу. Эти знатоки четвертой веды за умеренную плату делают амулеты из дерева удумбары, а также из лягушачьих и змеиных костей.

Они знают заклятья против крыс, червей и демонов урунда, карума и кукурабха; они привораживают, заговаривают от болезней, насылают порчу и избавляют от сглаза. Если одному магу-атхарвану противостоит другой, между ними начинается колдовской поединок, и побеждает в нем тот, у кого больше внутренней силы. Вот почему многие атхарваны ведут жизнь отшельников. Не скажу, чтобы их образ мыслей был мне по душе. Что за польза в спутанных волосах и одежде из шкуры, если ты служишь своей жалкой самости? Что за польза в самоистязаниях и медитациях, если внутри тебя — джунгли? Ни лесная жизнь, ни грязь, ни сиденье на корточках не очистят такого аскета.

— Ты говорил о святилище, — напомнил Девадатта.

— Верно, о нем. Мне кажется, жрецы собрались покарать тебя.

— Меня?

— Тебе не стоило разбивать их сосуды и портить листья с магическими письменами. Теперь ты поймешь, что несделанное лучше плохо сделанного, ибо, не сделав что-то, не испытываешь сожаления. Зло же всегда возвращается, словно тончайшая пыль, брошенная против ветра; прикатывается обратно, как легкая колесница к подножию холма.

Юноша несколько раз моргнул.

— Откуда ты знаешь?

— Я наблюдал за людьми. Человеку трудно скрыться от последствий своих злых дел. Иной думает легкомысленно: «Зло не придет ко мне», но зло, совершенное им, никуда не исчезло. Оно тлеет на алтаре возмездия подобно огню, покрытому пеплом.

— Я не об этом, Сиддхарта! Откуда ты знаешь, что они хотят покарать меня?

— Сегодня на заре я путешествовал вне тела и слышал их разговор.

Девадатта заерзал.

— Надеюсь, они не собираются приносить меня в жертву?

— Сперва они использовали заклинания, но ты так усердно предавался аскезе, что тапас защитил тебя, — объяснил Сиддхарта. Лицо его приняло мечтательное выражение. — Как же все-таки велика сила углубленного созерцания! А теперь… теперь к нам в рощу направляется процессия жрецов. Лица у них решительные, в руках — заточенные бамбуковые палки. Какой позор, какое падение! — Он грустно покачал головой, и его длинные волосы заколыхались из стороны в сторону. — Поистине, хватающий копье — не отшельник, обижающий другого — не жрец…

— Нам нужно бежать? — нетерпеливо спросил Девадатта.

— Боюсь, уже поздно! — Сиддхарта со вздохом отложил банановый лист. — Жрецов много, около двадцати человек К тому же они разбились на несколько групп и заходят с разных сторон. Сейчас они примерно в трех-четырех полетах стрелы отсюда. А может быть, и ближе.

Девадатта испустил вопль и заметался среди манговых деревьев. Он бросился в заросли кустарника и чуть не наступил на тонкую, как плеть, ярко-зеленую змею — та пробиралась через траву, высматривая добычу блестящими холодными глазами. Девадатта кинулся к роднику — он помнил, что там был камень. Ужас стоял перед его глазами, как тысячерогий бык. О, зачем он стал шраманом! Камень не выдирался, и он только обломал себе ноготь. Девадатта застонал. Наконец, отыскав увесистый сук, он бегом вернулся обратно. Сиддхарта, ресницами полузакрыв глаза, сидел под деревом в той же позе.

— Послушай, мой друг, — нахмурился он, выслушав возбужденную речь Девадатты. — Человек, видящий бессмертную стезю, не будет наказывать себе подобных. Только безумец решается перерезать чужой жизненный корень, словно это корешок тыквы! Поставь себя на место другого — все дрожат перед смертью, все боятся. Поэтому нельзя убивать и понуждать к убийству… А если кто-то, ища для себя счастья, налагает наказание на существа, желающие счастья, тот после смерти сам не получит счастья. Неужели ты до сих пор не понял этого?

— Но они убьют меня, Сиддхарта! — задыхаясь, воскликнул Девадатта. — Или ты собираешься драться голыми руками?

Сиддхарта пожал царственными плечами.

— Драться? — удивленно повторил он. — Почему ты решил, что я буду драться?

— А ты не будешь?

— Конечно же, нет! Только дикарь кидается на людей, подобно потревоженному удаву… Настоящий шраман сдерживает пробудившийся гнев, как сошедшую с пути колесницу; он остается невозмутимым среди поднимающих палку, он непоколебим, как утес.

Девадатта побледнел.

— Значит, ты отдашь меня этим колдунам-людоедам?

Сиддхарта посмотрел на него взглядом, полным сочувствия.

— Я не отдам тебя, Девадатта. Чего ради тогда я принял в тебе столько участия? Неужели ты думаешь, что тот, кто с помощью знания освободился от сомнений и достиг погружения в высшее благо, запятнает себя таким нелепым и низким поступком? Неужели ты думаешь, что на это способен человек, свободный от страстей, устранивший препятствия, разорвавший ремень, плеть и цепь с уздой, вдумчивый и серьезный, в ком уже почти угасла радость существования?

— О-о-о! — Девадатта без сил рухнул на землю. Когда-то давно он видел на рынке в Бенаресе безумца с колодкой на шее, не переставая выкрикивавшего: «Чар-мар! Шриум-риум… Чар-мар! Шриум-риум…» Сейчас подобное же безумие было к нему близко, как никогда. Внезапно Девадатта ощутил у себя на темени прохладную ладонь.

— Не тревожься, брат, — промолвил Сиддхарта. — Я скажу им проповедь.

Глава VI

ПАТАЛИГАМА — РАДЖАГРИХА

Они шли на восток по берегу реки. Селения магадхов встречались все чаще и были все более многолюдными. Девадатта жадно смотрел по сторонам: эти места по берегу Ганги напоминали ему окрестности Бенареса. Сиддхарта и атхарван по имени Могталана, сухощавый человек в антилопьей шкуре на бедрах, шли впереди, беседуя о Срединном пути. У Моггаланы было гладкое безволосое лицо; быстрые нервные движения и маленькие подвижные глаза выдавали в нем человека деятельного и тщеславного.

— Я отверг золото и серебро, — втолковывал ему Сиддхарта. — Я отверг яхонты, камни, словно бы налитые алой кровью печени. Я отверг могучих слонов и быстроногих коней. Отверг, потому что освобождения добивается лишь тот, кто победил алчность, кто отказался от всех страстей и желаний. Желания губят человека, и он, подобно бамбуку, гибнет от своих же плодов…

— Ты сказал — от всех страстей и желаний? — переспросил Моггалана.

— Да, от всех.

— Но, клянусь богами на небе и на земле, ведь желания бывают разными?

— Желания — это только желания. Пока они управляют нами, наш ум на привязи и подобен теленку, сосущему молоко матери.

— И только желания губительны?

— Губительны желания, а также губительны ревность и лихорадка страсти, — терпеливо разъяснял Сиддхарта.

Братья Нагасамала и Мегия замыкали шествие. Вчера, когда Сиддхарта произнес проповедь, копья сами выпали из рук жрецов. Маги почтили отшельника заклинаниями, призывая на него счастье в четырех четвертях мира и под двадцатью семью лунными созвездиями, а трое из них попросились в ученики. Жрецы, идущие позади Девадатты, были увешаны амулетами из змеиных костей, сухо бренчавшими при ходьбе.

— Ревность изгоняют, опуская в воду раскаленный топор, — заметил Нагасамала.

— А лихорадку переводят на шудрянку, — откликнулся Мегия. Он был очень похож на брата, только коса у него была чуть покороче.

Позади осталось несколько больших селений, где в зарослях пальм и бамбука прятались хижины с соломенными крышами. Дальше начались площадки для сожжения трупов. Усопшие, лежа в ряд на бамбуковых носилках, дожидались своей очереди на сожжение, а пока священная Ганга в последний раз омывала их ноги. Брахман с несколькими подручными складывал на берегу костер, чтобы потом развеять пепел мертвецов по реке. Жрец и его слуги не казались печальными, напротив, они выглядели довольными и даже подтрунивали друг над другом.

Ниже по течению десятки людей совершали омовение в мутной, серо-зеленой воде Ганги. Паломники были в белых одеждах. Внезапно послышались крики и хохот: тощая корова, то ли оступившись, то ли решив напиться любой ценой, заскользила по крутому склону и съехала в воду. Девадатта заметил среди купающихся двух прокаженных — они старательно поливали водой разлагающиеся части тела. Рядом женщины наполняли сосуды, тут же голышом плескались дети, кто-то набирал в рот воду и, дурачась, пускал ее струей. А по реке плыл пепел трупов, сожженных выше по течению…