Комендантский час - Владимир Николаевич Конюхов

висели. У тетки они хранились в толстом коленкоровом альбоме с прорезями для уголков. Если б Николай Тихонович не пригрелся, он полез бы за ними в комод. Но под одеялом настолько тепло, что он с неохотой высунул руку, отогнул занавеску на окне.

Под звездным, безлунным небом неясно выступал сарай, высохшая, обпиленная акация, как шест, торчала из-за него. И — представил он не маленький звездный лоскуток, а неоглядно подмороженное небо — гулкое и высокое.

В детстве Коля любил лежать во дворе и на сене, любуясь звездным городом пересекаемым широким и чистым проспектом Млечного Пути. Неясные, туманные скопления далеких галактик казались сказочными молочными озерами с шумящим серебром верб по берегам… Притягательный и загадочный мир будто покалывал зажмуренные веки, и Коля засыпал, лишь повернувшись набок.

Расслабившийся Карпин испуганно вздрогнул на стук в подполе… Крысы?.. А может… Он чутко прислушивался, машинально считая удары сердца… Черт его знает, кто обитает в давно пустующем доме. Деревенской романтики с него довольно. Или — завтра домой, или он ночует с Лёвкой.

Прежде чем задернуть занавеску, еще раз выглянул в окно…

Не звездный клинышек открылся теперь глазам между домом и сараем, а темно-синее полотно, словно забрызганное светящейся в ночи краской.

4

Карпин посчитал для себя зазорным идти на поклон к Гурьеву. Домой вернется и автобусом… А сколько дружок намерен гусарить в Кастырке — его личное дело.

По закону приличия следовало зайти и хотя бы попрощаться с Гриценко, но, представив раскормленную племянницу, передумал.

…Под продуваемым навесом автобусной остановки сидели две незнакомые тетки. По тому, как они потирали озябшие носы, Николай Тихонович догадался, что автобус в нужный час не пришел и когда будет — неизвестно. Женщины подтвердили это, посетовав, что теперь автобус если и заходит, то битком забитый еще в Ольховке, и делать крюк водителю невыгодно. Оставалось уповать на какой-либо проходящий грузовичок.

Из ближайшего проулка показалась шумная компания. Трое мужиков и две молодые женщины были, несмотря на ранний час, в хорошем подпитии. Едва переставляя ноги, они громко с матерком переговаривались.

Рыжий мужик с наглыми сероватыми глазами жестом попросил у Каприна спички. Николай Тихонович, мельком оглядев пьяную ватагу, замер… Отец смотрел на него… Уняв дрожь, Карпин не сводил глаз с рослого черноволосого мужчины, поджидающего рыжего, которому протянула спички одна из женщин. Лицо черноволосого было поразительно схоже с отцовым: та же бледность, те же продольные складки на лбу, острый нос, большие, под припухшими веками, глаза.

Он невольно шагнул навстречу, но незнакомец отвернулся, затянув вслед за подружками песню.

— Кто такие? — нетерпеливо спросил Николай Тихонович у теток.

Те обстоятельно начали костерить рыжего. Осень и зиму он отирался в конторе да разъезжал пьяный по хутору на самосвале, пока не угробил его в гололедицу.

Больше тетки не успели сказать… Из того же проулка выехал ЗИЛ, и они проворно сыпанули навстречу.

Карпин мог бы попросить шофера подбросить в райцентр, откуда до города час езды электричкой. Не замерз бы и в кузове, спрятавшись за кабину. Но, повинуясь внезапному порыву, пошел вслед за компанией. Вскоре все зашли в хату, крытую соломой, бросив настежь двери…

Немного подождав, Николай Тихонович направился к Гриценко.

Василий Данилович недолго думал, когда Карпин рассказал о своей встрече.

— То Пашка Колун. Не говорил с ним?.. Так-так. И ничего раньше не слыхал?.. Что ж, может, оно и к лучшему.

Карпин, донельзя заинтересованный, не обратил внимания на отсутствие Гурьева и Светланы.

— Данилыч, не тяни. Родственник он мне.

— Родыч, конечно, — буркнул Гриценко. — Пусть мать тебе всё и обскажет.

— Почему мать? Что здесь, тайна какая?

Василий Данилович попытался бесхитростно перевести разговор.

— Светлана, коза её задери, со Львом по хутору гуляет. Места для каких-то съемок намечают.

Лицо старика было гладко, волосы седые, но не редкие, и лишь глаза, слезящиеся и выцветшие, говорили о том, что ему под восемьдесят.

— Кто же он? — не отставал Карпин.

— Сын твоего отца, — сердито ответил Гриценко. — Сын, и всё тут. Но не твоя мать родила Пашку. Вот и прикидывай сам, кто он тебе.

— Но он моложе меня, — пришел в замешательство Николай Тихонович.

— Фроська после войны родила… Мужик её — шахтер. Заработал силикоз иль туберкулез. В Кастырку доживать приехал. Он весовщиком устроился, она — дома курей стерегла… Ну и настерегла. — Василий Данилович без нужды полез в буфет, гремя мисками и кастрюлями. — Мои ночевальщики задерживаются. Кофию попили — и за порог. Какая польза от того кофия?

— С мужем жила, когда родила?

— Еще с животом ходила, люди судачили, мол, не от шахтера — он больной и постарше её. В душе тот рад был потомству. Фроське с Тихоном и остановиться бы. Они — за старое. Муж и выпер поблуду из дому. Пришлось Тихону приютить её у своей матери… Тут всё и открылось.

Бабушку по отцу Карпин помнил хорошо. Хоронили её в тот день, что и Сталина…

— Правильно, — подтвердил Гриценко. — Начальству похороны старушки не понравились. У народа-де горе одно должно быть.

О дальнейшем Карпин догадался — о чем и поспешил сообщить…

— Дом отошел к Фросе. Она умерла. Пашка — урка, повеса, и на всё ему начхать.

— Так, да не так, — посуровел учитель. — Что Пашка неслух и драчун — не то слово. В каждом классе по два года сидел. Уж служить пора, а он никак семилетку не закончит… Попросила Фрося устроить его в ремесленное. Оттуда и загремел Пашка за решетку. Родной отец задал бы перцу, но шахтер не намного Тихона пережил… Промашку дал, домишко свой Пашке отписал. А сынок от него быстро избавился. С того и пошла у нас мода хатами торговать.

— А Фрося жива?

— Еще не отмучилась. Сынок такие номера откалывал, слёз на десятерых хватило бы. До последнего дня жил в Ростове. Семьей вроде обзавелся. Но к Фросе приезжал один. Поковыряется для виду в огороде — и давай пить да буянить… А с Фросей еще беда приключилась: паралич разбил. Приехал сынок прошлым летом и упек мать в дом престарелых.

— Что я есть, известно ему? — взволнованно спросил Николай Тихонович.

— Он не исповедовался мне. У Фроськи бы спросить.

Карпин отрешенно кивнул. Пожалуй, то самое — ради чего он ехал сюда. Он же предугадывал: что-то, но должно было случиться. И вот на тебе, живет на свете брат, о котором он и слыхом не слыхивал… Была ли это семейная тайна, а может, и драма, из-за которой родители спешно покинули хутор?.. Николай Тихонович нашел, что судить об