Комендантский час - Владимир Николаевич Конюхов

— Колючей проволокой обнесли. Кооператоры будут раков выращивать. За аренду копейки положат, а валюту лопатой станут грести.

— Так уж и лопатой.

— Э-эх, Коленька, Коленька. Раки предназначены не для нас с тобой, а для начальства и зарубежного гурмана.

Карпин представил красивое и большое озеро, обнесенное колючей проволокой, невольно поежился.

— Кто мог дать разрешение?.. Исполком и Совет?.. А народ что же?

— Народ безмолвствует! — воскликнул Гурьев.

— Оставь ты свое шутовство, — мрачно покосился Николай Тихонович.

Вдали, над хатками Кастырки, чуть возвышался остов поломанной церквушки.

— Моих однокашников встречаете? — придал Карпин голосу побольше теплоты.

— Нет! — отрезал Гриценко. — Разбрелись кто куда. В нынешнем году и школу прикрываем. В отдельных классах — по три-четыре ученика.

— Нет стимулу заставлять отроков грызть гранит науки, — с серьезным видом крутил руль Лёвка.

— Вот что, Василь Данилыч, — обернулся к учителю Николай Тихонович. — Я с товарищем у тети Насти остановлюсь. А вечером зайдем к вам.

— Заворачивайте сразу ко мне. Деваться вам, ребята, некуда.

— А тетка?

— Настасья в больнице. Другая твоя родственница — там же, в райцентре, — ухаживает за больной.

— И давно?

— Аккурат с Нового года.

Николай Тихонович стыдливо промолчал… Честно говоря, писем ни от одной из теток он не читал. Конверты приходили на его имя по просьбе матери. Она жила в коммунальной квартире, и почта, адресованная ей, то и депо пропадала.

— Кого мы еще удостоим своим присутствием? — спросил Левка, свернув, куда показал Гриценко.

— Племянница из вашего города. Пошла на льготную пенсию. Потеплело — сразу ко мне со своей многоэтажки.

Обогнув школу, остановились у дома с застекленной верандой.

— Про обчее радеет, но и себя не забывает, — со значением сказал Лёвка, пока старик утихомиривал собаку.

Однако, зайдя в дом, они увидели очень скромную обстановку.

— Я в боковушке ночую, — кивнул Гриценко на узкую комнатушку. Светлана переселится в горницу, а вы занимайте зал.

Николай Тихонович обрадовался, что есть телевизор. Всё не так скучно будет вечерами.

Гурьев, подойдя к трюмо, где на подставке было полно коробок и флаконов, заинтересованно склонился…

— Парфюмерный отдел… И недурной ассортимент.

— Племянницы, задери её коза, хозяйство… Завтракать будете? — предложил хозяин. — Мойте руки. Светлана с минуты на минуту свежего хлеба принесет.

Лёвка с готовностью засучил рукава.

Николай Тихонович, однако, выразил желание сходить к хате тети Насти.

— Извини, но я остаюсь, — понизил голос Гурьев. — Горю нетерпением лицезреть юную пенсионерку с высоким караваем.

Слова Гриценко подтвердились, едва Карпин немного прошел по хутору. Лишь изредка копошились люди на огороде, натягивая полиэтиленовую пленку или вскапывая землю. Большей частью на калитке был повешен замок (дачников почерк) или, хуже того, окна и двери заколочены досками. Летом картину запустения скрывала бы зелень, но сейчас больно было смотреть.

Походив вокруг хаты тети Насти, Николай Тихонович вспомнил, что, когда гостевал последний раз, домашние прятали ключ в сарае… Там он и висел на видном месте.

По тому, как обдало сырым холодом, он догадался, что хату, сколько болеет тетка, не протапливали.

Николай Тихонович, потоптавшись, собрался уходить. Но стало неудобно перед самим собой.

В этом доме он жил до двенадцати лет. Потом хату полностью занял дядя с женой Настей и двумя дочерьми. А родители Николая переехали в город… Мать говорила, что допекла нужда. Но Николай не помнил, чтобы они голодали. Правда, тогда он много чего не понимал.

Случайно в коробе обнаружил вязанку сухих дров… Набрав свежей воды, вскипятил чайник. Порывшись в кухонном буфете, нашел сахар, муку и крупы. В подполе стояли соленья и варенья, а в закроме густо проросла картошка.

Мысль, что в хате можно прожить не один день, заставила Карпина засуетиться. Он протер полы, наколол дров, сложив их возле печи. В подполе перебрал картофель. Отобрав несколько увесистых клубней, задумался, что приготовить из них. В сенях он видел банку растительного масла. Но жарить картошку было долго, и он на скорую руку отварил её в мундире.

Любимое в детстве лакомство ждало его. Даже соль, крупная и серая, была как нельзя кстати.

Николай Тихонович решил сходить за Лёвкой. К чему стеснять старика с племянницей.

В доме Гриценко аппетитно пахло.

Гурьев сидел за накрытым столом между учителем и полной моложавой женщиной…

— Под отчей крышей часы летят, как минуты. Не смеем приступить к трапезе. К столу, блестяще сервированному Светланой Поликарповной, очень не хватает предмета из твоего багажа.

Карпин неловко представился женщине.

От Светланы Поликарповны пахло духами, и запах этот вперемешку с запахом дешевой, под маринадом, сельди показался ему почти тошнотворным.

Лёвка, красуясь перед пышной соседкой, произнес стихами тост.

«Пенсионерка, мать твою, — ел Карпин, не разбирая вкуса. — На какой же работе ты выкохалась так».

— Никогда не забуду твоего батюшку, — смотрел разомлевшими глазами Гриценко.

— Умер он рано, — опустил голову Николай Тихонович.

— Скучал по деревне?

— Не помню.

— Конечно, скучал. Скока мужиков знаю, что подались, коза их задери, в город, все, как один, тоскуют. Особенно попервах… Он-то еще что, а деду твоему пришлось испытать…

У Карпина дед попал под раскулачивание, и не хотелось, чтоб об этом говорили за столом.

— Я печку разжег, — затронул он Гурьева, стараясь не замечать Светлану. — Идем скорее. Чего людям надоедать.

— Родной очаг зовет к себе, — продекламировал Лёвка, прижимаясь к Светлане и показывая Карпину кулак.

— Кажется, ты нашел типаж, — съязвил Николай Тихонович.

— Светлана Поликарповна — тот редкий случай, когда символ материнства воплощает в себе и символ изобилия.

Хозяин смущенно засмеялся…

— Заводной у тебя, Тихонович, дружок.

Лёвка поморщился, прикрыв ухо.

— Любезный Василий Данилович, советую пересесть поближе к Николаю Тихоновичу. Вы заглушаете воркование Светочки.

Карпин смерил приятеля тяжелым взглядом, когда доверчивый Гриценко исполнил его прихоть…

— Помните, значит, деда? — тихо спросил Николай Тихонович под хихиканье Светланы.

— Меня учительствовать прислали в тридцать первом. На тот день восемнадцать стукнуло. Жил, коза меня задери, не своим умом. До меня — семей двадцать выслали. А осенью тридцать второго по другому кругу пошло.

— Перед самым голодом?

— Голод уже в тот год начался. У людей весь хлеб поизымали. Печи и те разбирали. А у вас даже жернова кувалдой раскололи.

— Зачем?

— На случай, если зерно припрятали, то чтобы не смогли смолоть.

— Дед правда был богатым?

— Денисовы в достатке жили.

— Какие Денисовы?

— Так это по отцу ты Карпин. А по матери Денисов.

Николай Тихонович смотрел во все глаза на старика.

— Я или не знал, или забыл.

— Ободрали деда как липку, и подался он на Кавказ.

— Откуда такие вести?

— Дружил я с твоим отцом. Мы с ним погодки и оба пришлые… Этот