СОПЕРНИЦЫ - Нагаи Кафу

— Окинэ-сан, — Нансо обратился к учительнице музыки, — там, в восточной ложе, вторая… это ведь О-Ман, исполнительница баллад огиэ? Постарела!

— Неужели и О-Ман тоже здесь? Госпожа, позвольте на минутку одолжить у вас очки… Да, конечно, это О-Ман. Ее можно теперь не узнать, правда? А в ложе ближе к нам — хозяйка чайного дома «Тайгэцу», да?

— Даже мой батюшка, когда он изрядно пил, не был таким толстым. Вот что деньги делают, она ведь стала совсем как борцы сумо.

На глазах у Нансо стайки из четырех или пяти гейш беспрестанно подходили с приветствиями к влиятельным в своем квартале хозяйкам чайных домов. Проходя мимо них, сгибались в поклонах и актеры, и музыканты, и профессиональные шуты-компаньоны. Гостинцы и подношения, фрукты и суси, бесконечно переходили из рук в руки, и Нансо находил гораздо более увлекательным смотреть на все это, чем на представление, которое разыгрывалось на сцене. Тем более что сегодняшнее зрелище отличалось от обычного театрального спектакля, ведь в ложах верхних и нижних, восточных и западных разместился, можно сказать, весь квартал Симбаси, а в знак уважения к Симбаси и из других районов Токио явились все известные гейши и хозяйки чайных домов. К тому же здесь были актеры, и с ними супруги актеров, и музыканты, включая глав различных школ традиционной музыки и пения, и борцы сумо, и шуты-компаньоны хокан. Мелькали здесь и лица тех высоко почитаемых в артистической среде людей, которых называют «джентльменами», «патронами», «господами». Их противоположность — люди определенного сорта, коих следовало бы назвать паразитами «мира ив и цветов», — тоже слонялись здесь, кто в хакама из саржи, кто в европейском костюме. Хозяйки и попечители домов гейш, служанки и распорядительницы, вместе с родными и домочадцами, расположились по большей части в партере, на крайних местах у проходов.

Чтобы лучше рассмотреть всю эту публику, писатель Нансо вышел прогуляться в коридор, и кто-то из проходящих мимо окликнул его. Голос был жизнерадостный и приятный:

— А вот и сэнсэй!

Обернувшись на оклик, он увидел Комаё из дома «Китайский мискант», она была в парадном кимоно с узором по подолу и белым воротником. Волосы её были подготовлены для надевания парика.

— В какой сцене ты выступаешь?

— «Ясуна».[18]

— Вот как! Это который по счету номер?

— Еще не скоро. Пятый, наверное.

— По времени очень удачно. Не рано и не поздно. Зрители смотрят эти номера внимательнее всего.

— Какой ужас! Теперь еще больше буду волноваться!

— А как ваш хозяин господин Годзан — здоров?

— Спасибо. Он скоро тоже будет здесь, сказал, что придет вместе с госпожой Дзюкити.

Мимо проходила гейша в такой же, как у Комаё, приготовленной под парик повязке на голове. Заметив Комаё, она окликнула её:

— Сестрица, тебя уже искала учительница музыки.

— Правда? Сэнсэй, простите, я еще вернусь, увидимся позже. Пожалуйста, постарайтесь получить удовольствие.

С этими словами Комаё бегом засеменила по запруженному людьми коридору, и тут как раз послышался стук сопровождающих занавес деревянных трещоток, видимо, началось следующее выступление. Движение по коридору стало еще более оживленным, но при виде Комаё, волосы которой были убраны под повязку, всякий встречный, будь то мужчина или женщина, оборачивался ей вслед. Комаё чувствовала и смущение, и вместе с тем непередаваемую гордость. Во время весеннего концерта гейш Комаё еще только начинала снова выходить к гостям, и у неё не было патрона, который оплатил бы необходимые для выступления расходы. Поэтому, получив рекомендацию от учительницы танцев, она выступила тогда в номере «О-Сомэ» — за неимением иных возможностей подыграла гейше, которая изображала дрессировщика обезьян.[19] Тем не менее отзывы были прекрасные, и она на некоторое время стала очень занята, поскольку отовсюду ей предлагали выступить на банкете с танцем. Комаё почувствовала себя увереннее и загорелась желанием на осеннем концерте показать что-нибудь стоящее, чтобы публика ахнула от восхищения.

Больше всего она уповала на то, что теперь могла оплатить свои расходы, получая средства сразу от двоих: от господина Ёсиоки и еще от одного, нового патрона, который появился у неё недавно втайне от Ёсиоки. Что же касается мастерства, то теперь у неё был Сэгава Исси — профессионал. Он обучил её актерским приемам и обещал, что пришлет к ней в день представления своего помощника, поэтому Комаё чувствовала себя великой актрисой. Если сегодняшнее её выступление понравится еще больше, чем предыдущее, то скоро имя Комаё будут называть среди первых танцовщиц, и она прославится как лучшая гейша в Симбаси — не будет такого человека, который бы о ней не слышал. Когда она об этом думала, то еще горячее молила богов, чтобы сегодня все прошло удачно. Пока не поднялся занавес, ей не было покоя от волнения.

Через дверь в конце коридора Комаё сразу вышла за кулисы и поспешила на второй этаж, в помещение, которое в дни спектаклей считалось артистической уборной Сэгавы. В течение этих трех дней она будет пользоваться комнатой «старшего братца» Сэгавы, гримироваться за его туалетным столиком, принимать помощь от его учеников и слуги. Все это наполняло сердце Комаё таким счастьем, что она и сама не знала, как выразить его словами.

Сам Сэгава уже был здесь, он, видимо, только что заглянул навестить её через дверь, ведущую в кулисы, и еще держал на руке свой плащ из тонкой саржи. Глядя на спешно входящую в комнату Комаё, он сказал:

— Что же ты? Звонишь, торопишь, а сама только что пожаловала?

— Простите, пожалуйста. — Ничуть не стесняясь присутствия посторонних, Комаё села рядом с ним. — Я выходила поздороваться, поблагодарить людей. Братец, спасибо и вам за то, что вы сегодня сделали для меня!

— Ты что же, никак мне официальную благодарность объявляешь? Так ведь до твоего номера еще далеко.

— Да, правда.

— В зале есть кто-то из театра?

— И господин N, и господин NN (она назвала имена известных актеров) — похоже, что все здесь.

— Вот как…

— Все с супругами! — Комаё и сама заметила, что зачем-то вдруг сделала ударение на последнем слове. — Да я не завидую, что толку завидовать! — Она рассмеялась.

В этот момент вошел костюмер, он принес показать Комаё её парик.

10

В ТЕАТРАЛЬНОЙ ЛОЖЕ

Незадолго до номера «Ясуна», в котором выступала Комаё, в ложе нижнего яруса восточной стороны заняли свои места господин Ёсиока со своим сослуживцем Эдой и с ними хозяйка чайного дома «Хамадзаки», а также гейша Ханаскэ и ученица Ханако из одного с Комаё дома. По правде говоря, когда в конце этого лета Комаё не послушалась добрых советов и не перешла к нему на полное содержание, Ёсиока был так зол, что решил порвать с ней навсегда. Однако сразу найти гейшу, которая пришлась бы ему по нраву и смогла заменить Комаё, оказалось нелегко. Затруднительное положение, в котором он оказался, однажды рассердившись, помогла разрешить опытная в подобных делах хозяйка чайного дома «Хамадзаки». Она нашла для Комаё всевозможные оправдания, и Ёсиока опять стал поддерживать её по-прежнему. Однако сам он с тех пор редко показывался в чайном доме. Похоже, что для себя он решил, что с него довольно будет просто по мере сил помогать Комаё, тем самым сохраняя за собой репутацию патрона. Приблизительно раз в десять дней он являлся к ней вместе с Эдой, но только затем, чтобы выпить. Ему и в голову не приходило, что Комаё тайно встречается с Сэгавой или что у неё появился другой патрон. Ёсиока, исправно плативший дань развлечениям много лет, в последнее время почувствовал, что гейши его утомили. После твоего поспешного отъезда с виллы «Три весны» он вел тихую и обыкновенную жизнь, в которой не было ничего достойного упоминания. Вернувшись с работы домой, он сразу ложился спать, а по воскресеньям вел жену и детей, к примеру, в зоопарк и при этом не считал такую упорядоченную жизнь ни пустой, ни скучной, как, впрочем, не считал её веселой и интересной, просто жил и жил день за днем как в забытьи. Сегодня Ёсиока впервые после долгого перерыва сидел в ложе театра Кабуки, и, оглядывая зал, который поистине представлял собой цветник, он впервые испытал новое для себя чувство — словно прозрел. В его груди вновь запылала яростная жажда жизни, словно он не смог бы успокоиться, не познав всех наслаждений, какие только существуют — в этом мире. Ёсиока чувствовал, что в стремлении к плотским радостям, таким как вино и женщины, человек сегодняшнего цивилизованного общества не отличается от древнего жителя степей, который несся на своем необузданном коне в погоне за диким зверем, чтобы рвать зубами мясо и при этом сладко причмокивать от удовольствия. А одетые в красочные доспехи средневековые воины, проливавшие в поединках кровь? Во всем этом он видел воплощение неудержимой человеческой воли к жизни. В ходе развития цивилизации, с возникновением общественных институтов, жизненная энергия людей стала проявляться в погоне за богатством, властью и наслаждениями или же в азартных усилиях преуспеть в бизнесе. Слава, богатство и женщины — эта триада составляет основу существования современного человека. Тот, кто сознательно это презирает, ненавидит или же боится этого, — попросту слабак, не имеющий воли бороться, или же неудачник, отворачивающийся от истины. Поскольку таково было его жизненное кредо, Ёсиока почувствовал, что блеск театрального зала незаметно пробудил в нем новые жизненные силы, что ему все еще не так много лет, он молод и деятелен, — все это внезапно одарило его ощущением безграничного счастья.