СОПЕРНИЦЫ - Нагаи Кафу

В этот раз на банкете было человек пятнадцать-шестнадцать гостей и примерно два десятка гейш, старых и молодых, больших и маленьких. Комаё выступила с танцем «Урасима» и заслужила аплодисменты, потом по настоянию гостей она исполнила еще один танец. Вскоре после «Сиокуми», пляски солеваров, черпающих морскую воду, она ушла на другой банкет.

Это был чайный дом «Хамадзаки», а гостем был Ёсиока. Он сообщил, что случайно узнал новость, будто бы гейша Кикутиё из их дома стала недавно самостоятельной. «Я тоже поздравлю Кикутиё и сделаю подарок, поэтому хорошо бы поздравить и тебе», — заявил он и, невзирая на протесты Комаё, насильно вручил ей для этого десять иен. Он просидел в этот вечер всего лишь час, даже сакэ по-настоящему не пил и вскоре поднялся, объяснив, что в последнее время в компании у него много работы.

Однако же Комаё с легким сердцем поздравила Кикутиё и сделала ей подарок, радуясь, что господин Ёсиока все-таки появился. Тем самым заглажена была неловкость перед чайным домом и улеглись тревоги, зародившиеся у неё в вечер первого выступления.

Кикутиё тем временем нашла на улице Ита-Снимите подходящий пустующий дом и повесила вывеску с названием «Хризантема и китайский мискант», как бы открыла дочернее заведение дома гейш «Китайский мискант». Поскольку она посещала все ту же цирюльню, что и прежде, то встречалась там время от времени с Комаё, не обнаруживая при этом ничего необычного в своем поведении. Ее речи по-прежнему отличались бессвязностью, и Комаё некоторое время все еще не догадывалась о том, кто был тот патрон, который выкупил свободу Кикутиё, и не предполагала, что это мог быть её собственный покровитель господин Ёсиока. Об этом едва ли знал хоть один человек среди обитателей района Симбаси, и уж тем более не знала Комаё.

Из низменного желания вызвать досаду у Комаё Ёсиока употребил достаточно ухищрений и выдумки. В вечер театральной премьеры он обманул господина Эду и пригласил Кикутиё, прибегнув к посредничеству некоего чайного дома в Симбаси, где издавна у него водились знакомства. Нажав на тех, кто слишком широко раскрыл рот от удивления, он сумел всех улестить, и они с Кикутиё укатили на автомобиле в пригород, в Мукодзиму.

Все совпало — и то, что день был субботний, и то, что развлечься он отправился впервые после того случая на вилле «Три весны». Да и Кикутиё, хотя поначалу держалась чопорно, по мере того как они подливали друг другу сакэ, становилась все развязнее — настолько, что казалось, женский стыд ей не знаком совершенно, тут уж она превзошла все ожидания Ёсиоки. Вопреки обыкновению даже он, столь щепетильно всегда следивший за часами, в этот вечер вынужден был предупредить домашних по телефону и остаться на всю ночь. А оставшись, не пожалел, поскольку Кикутиё сполна продемонстрировала ему свои редкостные качества.

Хотя Ёсиока был близок со многими и многими гейшами, считая себя знатоком мира «ив и цветов», с такими женщинами, как Кикутиё, ему до сих пор встречаться не доводилось. Да и не было другой такой среди японок. Такие женщины бывают только на западе. Чем-то Кикутиё в точности напоминала западных проституток из тех, что ночь напролет веселятся, сидя нагими на коленях у мужчин с бокалом шампанского в руках.

Если взяться за перечисление особых достоинств Кикутиё, то первым будет белизна кожи. Среди японок это редкость, и лишь у таких вот белокожих все тело может залить ни с чем не сравнимый нежно-розовый румянец. Ну а вторым достоинством Кикутиё была её полнота. В просторечии её назвали бы «сбитой пампушкой» — ни слишком рыхлая, ни слишком плотная, как раз в меру. Ее нежное полное тело обладало удивительной упругостью, а в любовных объятиях оно словно само скользило в руки мужчины и притягивалось к нему, не оставляя ни малейшей щелочки. Полным был подбородок Кикутиё, её бока и даже те места, где есть кости, например плечи, — вся она круглилась приятной полнотой. Однако при этом она была маленькой и подвижной и ни минуты не сидела на месте, так что порой в глазах рябило. В её небольшой фигурке совершенно не было той тяжеловесности, какая чувствуется в крупных дородных женщинах. Ее легко было усадить на колени, легко сжать в объятиях.

Когда мужчина сажал Кикутиё на колени, то туго налитые груди словно присасывались к его телу и копошились там, в то время как бедра со всех сторон обжимал похожий на резиновый мяч задок. Ниже поясницы к его ногам льнули, подобно легкому пуховому одеялу, мягкие шелковистые женские ляжки. Если же мужчина обнимал её, лежа на боку, то хотя все её небольшое тело и помещалось целиком в его руках, каждый раз казалось, что она вот-вот выскользнет, такая она была гладкая. Не в силах удержать её в объятиях, мужчина принужден был, скрючившись точно креветка, обхватить и удерживать её еще и ногами, отчего неописуемая плоть Кикутиё сладким фасолевым желе таяла и растворялась в нем, перетекая от низа живота в пах, от поясницы к спине. На самом деле Кикутиё, когда её обнимали, от удовольствия непрестанно извивалась всем своим небольшим телом. И каждый миг мужчина испытывал новые ощущения, как будто каждое следующее мгновенье с ним была совсем другая женщина.

Манера держаться была третьим достоинством Кикутиё. Она была необычная гейша, и, будь то дневной свет или свет фонаря, она не пугалась и не смущалась, как все японские женщины. Если мужчина искал близости с ней еще прежде, чем была приготовлена постель, она вела себя столь же бесстыдно, как если бы стояла глубокая ночь и все вокруг уже уснули. Постельные принадлежности, а тем более ночная одежда служили, в представлении Кикутиё, лишь для защиты от холода, но отнюдь не для прикрытия наготы. Ну а Ёсиока, хоть он и предавался наслаждениям отчаянно и неустанно, был все-таки не доктор — многие уголки женского тела все еще оставались для него неизведанными. Немало оставалось и невысказанных желаний, к исполнению которых трудно было бы кого-то принудить. Благодаря Кикутиё он смог получить все, о чем так давно мечтал, к полному своему удовлетворению.

Четвертой особенностью, отличавшей Кикутиё от остальных гейш, была её речь — разговоры, которые она вела в постели, порой вступая с гостем в перепалку.

Об искусстве она не рассуждала. Не высказывала пристрастий относительно актеров. Не злословила о подругах и не сплетничала о своих хозяевах. Не возмущалась порядками в чайных домах, где бывала. Она вела оживленные беседы лишь о себе самой. Правда, ни одной складной истории от неё никто не слышал. Все рассказы всегда сводились к мужчинам, к тому, как они с ней забавлялись. Она без конца говорила о том, как разные господа проводили с ней время, — с той самой поры, как она служила в усадьбе виконта, и до последних своих приключений в качестве гейши. Порой она приплетала и истории, случившиеся с другими гейшами, однако никак не рассказы об их пылких романах, а одни лишь альковные подробности. Говорила ли она о путешествиях или об отдыхе на горячих источниках, о театре и кино или о прогулке в парке Хибия — все, что исходило из уст Кикутиё, всегда было из области щекотливых любовных эпизодов.

К примеру, Кикутиё заводила речь о театре Кабуки:

— А говорят, что, когда актер Омодакая играл в пьесе «Кандзинтё», как раз в центральной ложе оказались зрители, которые занялись кое-чем подозрительным, — одно действие спектакля пошло насмарку. В театре ведь такое исстари бывало. Рассказывают даже, что актеры это считают хорошей приметой, праздник, мол, устраивают по такому случаю.

Или вот, про курорт Хаконэ:

— Ужасную вещь я однажды сотворила в Хаконэ — с чужим мужчиной! Перепила и, чтобы освежиться, пошла одна в горячие ванны. Так мне было хорошо, что я прямо в ванне и задремала. Вдруг чувствую, что меня коснулось волосатое мужское тело — я пребываю в полной уверенности, что это мой гость, поскольку знаю, что он волосат, как медведь. Ну, я ничуть не удивляюсь, а вокруг темно, светильник заволокло горячим паром… Дело привычное, и я его намерения сразу поняла, мы ведь с ним еще раньше уговаривались — я глаз не открываю и со смеженными веками беру его за руку и тяну к себе. Как раз собиралась немного подзаработать на всякие мелочи, а тут выпал случай продемонстрировать и искренность чувств, и свое искусство, а к тому же я сообразила, что мы в ванне, отмыты начисто — мне вдруг вздумалось попробовать одну штуку, которой научил меня гость, поживший за границей. Да только впрок это не пошло. Это меня алчность подвела, хотела я получить вдвое больше обычного… Нет, вы слушайте, слушайте дальше! Я ведь сама наглупила — знала, что гость мой не силен, ну и давай первая к нему… Думала, что он удивится редкому фокусу, дело и пойдет… Но что тут началось! Мужчина даже чересчур разошелся, ему не до того было, кто с ним, хотя обычно гейши и проститутки такого не выделывают. Ну, он молча принимал все как должное, а потом вдруг без всякого предупреждения раздалось мычание, он весь задрожал… Спросить я постеснялась, но чтобы знать, как быть дальше, открыла глаза взглянуть на него — вот тут и раздался у меня над ухом ужасный женский крик. Мы все трое уставились друг на друга: оказывается, тот, кого я приняла за своего гостя, был совсем незнакомый человек, а та, что вошла в самый непристойный момент, была его молодая жена. Они были новобрачные. Потом, я слышала, они разошлись.