Остров живого золота - Анатолий Филиппович Полянский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Хватит балаболить, – остановил Ладов. – Тебе ж хуже – тяжесть такую переть.
– Своя ноша плеча не тянет, – отозвался ефрейтор. – С ней и шагать веселее, и на душе легче.
К кораблю подошел баркас. К бортовому трапу устремились люди. Первым спустился Ладов.
– Давай младшего лейтенанта, командир! – крикнул он.
Бегичев поглядел на переводчицу. Как ее давать-то?
– Я сама, – храбро сказала Юля и решительно ступила на качающийся трап. Тут же поскользнулась и, не подхвати ее Бегичев, наверняка очутилась бы в воде.
– Крепче держи, командир! – прикрикнул снизу Ладов. – С морем шутки плохи!
Ощущая неловкость, Бегичев обнял девушку за талию и, осторожно придерживая, стал спускаться вместе с ней. У конца трапа Юля снова оступилась, и Бегичев схватил ее, крепко прижав к себе. Совсем близко увидел огромные испуганные глаза. Черные блестящие волосы, выбившиеся из-под пилотки, закрыли обращенную к нему сторону лица, и он машинально отодвинул их свободной рукой.
Ладов подхватил Юлю могучими лапищами и бережно усадил на скамью баркаса.
– Никогда не спускалась по трапу с такими приключениями, – смущенно рассмеялась Юля.
– Ничего, товарищ младший лейтенант, порядок флотский не каждому мужику сразу дается, – подбодрил ее Ладов. – Давай, командир, пришвартовывайся рядышком.
Бегичев отказался от представившейся возможности и, усевшись подальше от Юли, отвернулся, скрыв прихлынувшую к лицу краску. Стало вдруг нестерпимо жалко, что момент близости оказался таким коротким, но признаться в этом он не решился бы даже самому себе.
Баркас, до отказа набитый солдатами, тяжело отвалил от корабля и, развернувшись по широкой дуге, двинулся к берегу. Юля, зажатая между Шибаем и незнакомым бойцом-артиллеристом, пожилым, заросшим черной щетиной дядей, казалась совсем маленькой и хрупкой. С детства ее считали в доме болезненной, и потому мать, тихая, рано постаревшая женщина, пичкала единственного ребенка витаминами. Большие пакеты с едой, которые заботливая мама запихивала дочке в портфель, стесняли Юлю. Чего в них только не было: и бутерброды с котлетами, остро пахнущими чесноком, и куски пирога с жирным кремом, и яблоки, предусмотрительно нарезанные дольками… Мама была настойчива. Она так любила свою девочку. А Юля в школе не знала, как избавиться от обременительного свертка.
В девятом классе она подняла бунт. «Хватит! – сказала. – Нечего меня откармливать, как рождественскую гусыню. Ешьте сами свои витамины!» Причина, вызвавшая взрыв, была довольно веская. Ходил он в очках и был, пожалуй, самым невзрачным. Трудно сказать, почему Юля выбрала именно его. Мальчишки даже из десятого класса не раз предлагали дружбу. Писали записочки, подстерегали в темных переулках, чтобы проводить домой. Славик не делал ни того ни другого. Он смотрел на нее издали, и глаза, спрятанные за толстыми круглыми линзами в роговой оправе, были тревожными и печальными. Славик был одинок. Никто не обращал на него внимания. И Юля назло всем подошла к пареньку первая и сказала: «Давай дружить!»
Они стали часто бывать вместе, бродили по московским бульварам, пристрастились к музеям – днем в них было пустынно. Оба жили на Патриарших прудах, знали там каждый дом, каждый камень на мостовой…
Вскоре их дружба была замечена. Весь класс сразу же ополчился против них. Особенно задело это мальчишек, посчитавших, что она выбрала самого, по общему мнению, никудышного. Юле стали грубить, задирать по любому пустяку. А Славика решили проучить…
На парня налетели трое. Он отчаянно сопротивлялся, невпопад махал кулаками. Нос был расквашен, под глазом багровел синяк. Однако парень пощады не просил… Ох, до чего ж ей стало жаль Славку, даже сердце зашлось! Юля взбеленилась так, что драчунам не поздоровилось. Они позорно бежали с поцарапанными лицами… А Юля почувствовала себя очень сильной. Это было какое-то новое, незнакомое ей чувство, сродни материнскому…
Баркас, зарываясь в воду тупым носом, двигался медленно. От него разбегались горбыли волн; дробясь, уходили вдаль, постепенно затухая. Возле судна и позади, где пенилась вода, взбитая винтом, буруны были снежно-белыми, чуть дальше напитывались голубизной и вдалеке блекли, отражая в зеркале бухты низко плывущие облака. В игре удивительных красок море выглядело на редкость величественным.
Обернувшись, Юля отыскала глазами Бегичева. Он сидел на носу на бухте каната, зажав в руке фуражку. Ветер растрепал светло-русые волосы.
Младший лейтенант достал коробку с табаком и, набив трубку, неторопливо, сосредоточенно принялся ее раскуривать. Высокий, почти квадратный лоб его хмурился… Трубка была забавная, похожа на вопросительный знак. Вчера он курил другую.
«Мальчишка! Сколько ему лет? – подумала Юля, незаметно наблюдая за Бегичевым. – Старается изо всех сил выглядеть солидным. Думает, что с трубкой производит впечатление бывалого мужчины».
Шибай по секрету рассказал, что у командира курительная коллекция занимает половину чемодана. Интересно бы взглянуть…
Бегичеву удалось наконец раскочегарить трубку, и он затянулся. Удлиненное лицо расплылось в улыбке, а губы причмокнули от удовольствия так забавно, что Юля тихо рассмеялась. Вспомнился Толоконников, служивший в инженерном отделе штаба. Юный младший лейтенант чем-то отдаленно напоминал Славика. Внешне Толоконников был, правда, симпатичнее. Он любил петь лирические песни, а по желанию слушателей – и разухабистые частушки. Только озорство его выглядело, пожалуй, нарочитым. А может, ей так казалось? Она стала слишком придирчивой к людям и прежде всего замечает их недостатки. Вообще-то Эдуард ей нравился: неглуп, хорошо воспитан. Впрочем, с Бегичевым, если удается его разговорить, тоже не соскучишься.
Баркас подошел к причальной стенке. Заскрипели прижатые бортом старые автомобильные покрышки. Грохнули перекинутые на берег деревянные сходни. Шибай подал Юле руку.
На берегу их ждали Ладов и Бегичев. Неподалеку, прислонившись вещмешком к столбу, чтобы было полегче, стоял Перепеча.
– В какую сторону рулим, командир? – спросил Ладов.
– Прежде всего надо отыскать комендатуру. Там подскажут.
– И в продпункт наведаться, – подхватил Перепеча.
Ладов возмущенно покрутил головой:
– Вот неугомонный! Тебе б, Никанор, на камбузе службу править.
– А что? Я не супротив. Меня ж по новой зауважают, потому как путь к служивому человеку через харч лежит. Верно, сынок? – обратился Перепеча за поддержкой к Шибаю.
– Америку открыл, папаша, – отозвался Шибай. – Эту истину еще Суворов высказал, только более литературным языком.
– А я и не собираюсь ее, ту Америку, сызнова открывать, – огрызнулся Перепеча, игнорируя замечание по поводу своего архангельского диалекта. – Между нами, мужиками, говоря, извиняюсь, я б ее на данном этапе закрыл… к богу…
На улицах, если бы не деревянные тротуары, можно было утонуть в грязи. До комендатуры они добрались с трудом. Но тут ждало первое разочарование.
– Машин в вашу сторону сегодня не предвидится, – сказал дежурный. –
