Твербуль, или Логово вымысла - Сергей Есин

- А мы не смутим собравшихся писателей, не испортим начинающуюся дискуссию? - просто из вежливости спрашиваю я, а у самой сердце колотится, как на любовном свидании с Саней. Но я себя в руки взяла.

- Нет, нет, - ответил дедушка, - они привычные, они даже не слушают друг друга, когда спорят, каждому главное - самому прокукарекать.

Я быстро на всякий случай, чтобы не упустить интересных моментов, снова взглянула на происходящее. На отопительной батарее, лет двадцать назад при ремонте вытащенной из парткома, ничего нового не происходило. Если не считать того, что в президиуме появился новый персонаж. Вернее, как-то по-особому выделился среди сидевших за столом и, становилось очевидным, пытался перехватить у Когана инициативу. По крайней мере, победные когановские усы подвяли и опустились.

Но чего обращать, подумала я, внимание на мелкие перепалки, они у писателей всегда в ходу, вполне можно пока поиграть в эту литературную лотерею. А вслух важно сказала:

- Давайте поиграем, мне надо набираться новых знаний.

- Тогда начали, - сказал добрый дедушка и выкрикнул первую фамилию: - Богохульский!

Тут я провернула в уме роман, и как-то, помимо меня, выскользнуло, словно при игре в лото:

- Безыменский!

- Квант! - снова воскликнул дедушка, и по его неуемным глазам я поняла, что в прошлый раз я попала в десятку. Подбодренная своей ворошиловской точностью, я опять, почти не думая, смело выкликнула:

- Киршон! - Как же этот литературный деятель мог не попасть в "наградной" список Булгакова! На I съезде советских писателей выступал с содокладом о драматургии. Призывал создавать "положительные комедии", чтобы зритель "смеялся радостным смехом". Тоже сын юриста. Его пьеса, пустенькая пьеска "Чудесный сплав" одновременно шла в пяти столичных театрах. Учил Булгакова! И кажется, был одним из самых видных палачей писателей! Общественник!

А, совсем раздухарившийся, дедок уже готовил мне новую задачку:

- Автор популярных скетчей Загривов?

Здесь я заколебалась. Михаил Афанасьевич вообще любил слово "скетчисты". Я тоже его очень люблю, применительно к нашей литературе, в которой почти каждый журналист выдает себя за писателя.

- Может быть, Михаил Зощенко?

Особенность нашей игры заключалась в том, что кое-что не нужно было даже и высказывать, проницательный дедушка на лету, так сказать, телепатически ловил не только слова, но и мысли. И хотя я самого имени Зощенко не произнесла, но поняла: я и здесь попала в точку. Что касается мотивов внутренней неприязни... У одного писателя пьесы с репертуара снимали, а хотел славы, любил вино, красивую обстановку, считал себя гениальным, ходил в бабочке, у другого - его рассказики каждый день в концертах и по радио читали, а с каждого выступления автору, как известно, копеечка капала. Как здесь не вызвать к себе обостренного чувства!

Но пора было перехватывать инициативу. В моем глупом девичьем мозгу бьются еще две фамилии: с Лавровичем все ясно, но что с другими двумя. И я, не утерпев, в свою очередь тоже выпаливаю:

- Лаврович и Ариман!

Что ответит теперь этот замечательный старый провидец? Что скажет? В душе у меня все поет: "Угадайка, угадайка, интересная игра, собирайтесь-ка, ребята, слушать радио пора". Песенка моего детства, любимая радиопередача малышни. Ну, на это-то дедуля клюнет?

Но дедушка, кажется, уже поменял правила игры. Вместо того чтобы, как прежде я, радостно выкликнуть подлинные имена, он несколько морщится и заводит такую речь:

- Я, конечно, деточка, могу тебе и сразу имена, как я их мыслю, назвать, но это сложная задачка. Ты-то своей головушкой покрутила, у тебя-то мысли какие-нибудь имеются? Тебе же жить надо, может быть, в аспирантуру пойдешь, знания всегда пригодятся. Что вам Мариэтта Омаровна Чудакова про борьбу литературных группировок рассказывала? Какие там были постановления и формулировочки? Может быть, ты где-нибудь вместе три названные фамилии еще встречала или что-то похожее?

Вот противный дед, здесь же не госэкзамены! Кто там у нас имеется на "а"? Я ведь недаром сказала, что дед кое-что на телепатическом уровне хватает. Не успела я об этой первой букве алфавита помыслить, а он уже своей бородатой головушкой затряс, дескать, все верно, правильно, дочка. И тут же мне дедушка, как на настоящем экзамене, наводящий дает вопрос:

- Кто у нас, деточка, был "воспитанником и любимцем" Троцкого? А заодно посмотри, дорогая, на то, что там делается в президиуме? Может быть, это тебя на что-нибудь натолкнет.

Куда же делся со своими "пиками усов" Коган, какой-то новый дядька уже сидит на председательском месте, призывает всех к порядку, требует тишины. Нет, пора все разговоры доводить до конца, тишина не место для конспиративных бесед. И как-то этого дядьку чудно, не совсем привычно для русского уха, то ли на библейский, то ли на немецкий лад называют.

А я тем временем думаю, я думаю, и вдруг, совсем для меня незаметно, вплывает в сознание некоторый текстик, вернее историйка, связанная в частности с резолюцией ЦК "О политике партии в области художественной литературы". Какое-то тогда было с этой резолюцией у некоторых писателей несогласие! Вот либеральные времена! Посмел кто-нибудь сейчас быть несогласным с позицией администрации президента при раздаче наград! Тогда же, вопреки утверждению в резолюции ЦК, что антиреволюционные элементы в литературе "теперь крайне незначительны", некоторые как назло твердили, что подобных несознательных целый воз. Ой, как любят писатели доносить один на другого! Вот в свое время, конечно в советское, один наш профессор плохо отозвался о Солженицыне, ну и что? За что корить? Случай выставиться представился! А тогда Леопольд Авербах, критик, во всеуслышанье сказал, что такие буржуазные писатели, как Вересаев, Шагинян, Булгаков, Сергеев-Ценский, Соболь, Толстой, только по недомыслию и потере бдительности зачисляются в "попутчики". Некачественные, дескать, они граждане! Можно и расстрелять или сослать на поселение, лишь бы Леопольд сидел в президиуме на мягком кресле, а детеныши Леопольда кушали курочку и хлеб со сливочным маслом.

И когда сия тонкая мысль, взятая из практики жизни и учебников, меня снова посетила, я, возвращаясь к сегодняшней ситуации, воскликнула:

- Дедушка Николай Алексеевич Клюев! Я знаю всё, знаю! Это, как говорил Булгаков, не "бином Ньютона". Ведь Леопольд Авербах был главным редактором журнала "На литературном посту" и много народа погнобил! Он главный душитель! И еще знаю: на том же собрании, где Леопольд плел свои доносы, в стилистике того же революционного времени "категорически за резолюцию" ЦК высказались трое: Ю. Либединский, Г. Лелевич и Л. Авербах.

- Нашла, ура! - "мы ломим, гнутся шведы!" Поддержали! Играем! Знали, кого поддерживать! Как поживает тепленькая курочка с рынка? - Латунский?

- Либединский! Его называли "неистовым ревнителем пролетарской чистоты"

- Лаврович?

- Лелевич! Этот про "пилатчину" у Булгакова в романе писал!

- Ариман? А что, кстати, означает слово "ариман", деточка? Не знаешь, милочка? Плоховато, значит, вас обучали в институте: говорящее это для знающего человека словечко. У Михаила Афанасьевича ничего нет с кондачка. Это, голубушка, обозначение зла у Зороастра. Понятно?

- Понятно, дедушка, все мне понятно! - И с этими словами я перепорхнула в другой уголок подвала. Ой, пора материализоваться! А дедушка Клюев сейчас новую историю расскажет.

Я уже давно заметила, ведя со мною этот диалог, дедушка все время отводил глаза от некой тени, которая назойливо рядом вертелась и все ему в глаза пыталась заглянуть. Мы ведь, хотя девки русские, глупые, наивные, но щи лаптем не хлебаем. Что, милая тень, загладить желаешь? Не тушуйся, у нас только предательство не прощается! Если ты с предательством, то и не проси. Я уже давно эту таинственную тень разгадала. Тень все порхала с каким-то блокнотиком и карандашиком, в блокнотике росчерки делала. Иногда в воздухе, как знаковый момент, появлялся мольберт. Маска, маска, я тебя знаю! Это же довольно знаменитый художник сталинской эпохи Яр-Кравченко, в советское время буквально всех известных писателей своим бойким карандашиком нарисовал. Плодовит был, как веселая крольчиха. Вождей также рисовал. Основатель триумфального жанра. Апофеозом, творческим взлетом художника стало полотно: "А.М. Горький читает тт. И.В. Сталину, В.М. Молотову и К.Е. Ворошилову свою сказку 'Девушка и смерть'". "Эта штука посильнее, чем Фауст Гете, любовь побеждает смерть". Написал также групповой портрет писателей, участников Первого съезда советских писателей - "Ответственность на вас!" Как художнику-портретисту ему и сделано исключение, дали возможность в подвале потереться. А может быть, художники его из своего подвала, где-нибудь под Третьяковской или под Оружейной палатой исключили за подловатость? Очень хорошо был с дедушкой Клюевым знаком. Это именно дедушка ему придумал запоминающуюся приставку Яр. Сколько разных Кравченко без "Яра" в искусстве толкалось, не вспомнить. Фамилия вполне в Клюевском духе. Ах, дедушка, игривый дедушка!