Слепой. Исполнение приговора - Андрей Воронин

Предчувствие его не обмануло. Вскоре в той стороне, где над лесом, медленно редея, все еще стоял дымный столб, послышался приближающийся рокот дизельного мотора и гулкие шлепки тугих резиновых покрышек о многочисленные неровности изрытой выбоинами и трещинами дороги. Из-за поворота показался знакомый джип, принадлежавший покойному Мослу.

Струп закусил губу и положил указательный палец на спусковой крючок: ему стало по-настоящему страшно. Он привык иметь дело с преступниками, среди которых хватало профессиональных убийц. Но их действия всегда подчинялись какой-никакой логике, имели цель и мотив, да и сами упомянутые персонажи были люди как люди – скверные, но вполне обыкновенные, склонные, кто-то в большей степени, кто-то в меньшей, к осторожности и простой человеческой боязливости. Но тот, кто уехал вчера от здания заброшенного деревенского магазина на чужом джипе, вел себя, как опьяневший от крови тигр-людоед. Страха он не ведал, а логики в его поведении было столько же, сколько в поведении персонажа какого-нибудь компьютерного шутера, который может добиться победы лишь одним способом: расстреляв и уничтожив всех, кто встретится на пути. Вот и задерживай такого, вот и снимай с него показания! Застрелить, как бешеного пса – так, и только так его можно остановить. А поскольку команды остановить его не было, умнее всего просто не попадаться ему на глаза…

Поравнявшись с известной всему заповеднику «Таврией» Струпа, джип немного замедлил ход. Окно со стороны водителя было открыто, и затаившийся в кустах майор Бурсаков получил отличную возможность еще разок полюбоваться блеском темных солнцезащитных очков из-под низко надвинутого козырька армейского кепи. Ему показалось, что водитель джипа улыбается, глядя поверх стоящей на обочине малолитражки на его укрытие. Он похолодел, преисполнившись чертовски неприятной уверенности, что убийца сейчас остановит внедорожник и затеет с ним игру в прятки на выбывание, но в следующее мгновение обладатель темных очков снова прибавил газу, и джип, рыча немолодым мотором, укатил в направлении российской границы.

Выждав еще немного и убедившись, что внушающий ему иррациональный, прямо-таки мистический страх душегуб в темных очках не намерен возвращаться, Струп вернулся в машину и запустил не успевший остыть слабосильный двигатель. «Таврия» тронулась с места и бодро покатилась вперед, тарахтя и дребезжа на всю округу.

Вскоре майору пришлось остановить машину, чтобы не наехать на лежащее ничком посреди дороги тело в обгорелой спортивной курточке. Слева под лопаткой виднелось пулевое отверстие, куртка в этом месте набрякла кровью, а по растрескавшемуся сухому асфальту расплылась темная лужа, как будто кто-то разлил тут банку вишневого сиропа. В нескольких метрах от тела догорал искореженный взрывом остов легковой машины – судя по характерной форме кузова, жигулевской «девятки». Язычки умирающего от бескормицы пламени лениво перебегали по радужно-сизому от жара металлу, выискивая уцелевшие молекулы органики, которые можно обратить в пепел, железо и оплавленный асфальт курились едким серым дымом. Пахло бензином, горелой резиной и пластиком; разглядев внутри этого погребального костра два дымящихся, обугленных тела, Бурсаков поспешно распахнул дверцу, свесился наружу и некоторое время сидел так, пережидая мучительный приступ тошноты.

Когда опасность распрощаться со съеденным полтора часа назад завтраком миновала, он выпрямился на сиденье и посмотрел в зеркало заднего вида. Дорога позади него была пуста и безжизненна, только парочка трясогузок, смешно подергивая хвостами, бродила вдоль стершейся осевой линии, деловито выискивая что-то в трещинах асфальта. Небо в той стороне было ясным, а с запада надвигалась туча, и порывы ветра уже доносили оттуда прохладное, напоенное запахами дождя и озона дыхание приближающейся грозы.

Прихватив дробовик, он выбрался из машины. Под ногой звякнула, откатившись в сторону, потревоженная гильза. Наклонившись, Струп подобрал ее. Гильза опять была от «Стечкина» – как там, на речном берегу, и как вчера в здании магазина.

Услышав за спиной глухой шум, он вздрогнул и резко обернулся, едва не выпалив из ружья. Но это был не возвращающийся джип, а всего лишь запутавшийся в ольховнике сильный порыв ветра.

– Чтоб тебя, – пробормотал Струп и, наклонившись, левой рукой перевернул на спину труп человека в серой спортивной куртке.

Покойничек оказался знакомый – как, впрочем, и следовало ожидать. По паспорту он был Александр Белошапка, по прозвищу – Фома, а по профессии – наркокурьер. Фома работал на московского авторитета по кличке Хвост, и его безвременная кончина здесь, на территории заповедника, служила отличным подтверждением версии майора Бурсакова: человек в темных очках не принадлежал к какой-либо из группировок, совместными усилиями создавших и эксплуатирующих пролегающий через радиационный заповедник коридор двухсторонних контрабандных поставок. Он отстреливал как тех, так и других; вчера его жертвами стали украинские братки Бурого, явившиеся забрать из тайника в подсобке магазина привезенное из России оружие, сегодня – люди Хвоста, транспортировавшие в Москву полученный где-то здесь, в заповеднике, груз синтетических наркотиков. На Лубянке, судя по последней полученной шифровке, думали примерно так же. К сожалению, майору Бурсакову от этого было не легче: в чем бы ни заключалась рабочая версия, проверять и разрабатывать ее предстояло ему – здесь, в зоне, один на один с непредсказуемым, лишенным инстинкта самосохранения убийцей, который никого не щадит и не дает промаха.

Залитое восковой мертвенной бледностью лицо убитого выглядело измученным, но умиротворенным, глаза были закрыты, и Струп почему-то решил, что умер он не сразу. Прогоревшая на спине спортивная куртка была расстегнута, слева за поясом джинсов торчал пистолет, который Фома даже не попытался достать. Выпрямляясь, Струп отступил на полшага от тела. Под правым каблуком что-то хрустнуло, и, посмотрев под ноги, он увидел, что растоптал шариковую ручку. Ручка, наверное, выпала из кармана у Фомы, когда тот, получив пулю в спину, падал на дорогу. Едва успев это подумать, Бурсаков заметил, что треснувший корпус из белой пластмассы запачкан красным. Ручка лежала в полуметре от кровавой лужи, а значит, запачкаться случайно, сама по себе, просто не могла.

Приглядевшись внимательнее, он заметил зажатый в кулаке мертвеца листок бумаги. Тело уже окоченело, и, чтобы разогнуть скрюченные, твердые, как сучки, пальцы, майору пришлось потрудиться. Испачканный кровью листок оказался пропуском, дающим право проезда по территории заповедника. Прямо поперек печатного текста с вписанными от руки личными данными владельца и номером транспортного средства Фома корявыми, разъезжающимися буквами написал несколько слов. Разобрав написанное, Струп присвистнул.

– Вот ты и попался, голубчик, – пробормотал он, бережно убирая окровавленную бумажку в нагрудный карман куртки.

Новый порыв ветра швырнул в лицо горсть колючих песчинок, а в следующее мгновение хлынул дождь – резко, без предупреждения. Он был ровный и спорый, и за пару секунд, которые потребовались, чтобы добежать до машины, Струп успел основательно промокнуть.

Глава 5

Клуб назывался «Летучая мышь» и пользовался большой популярностью у столичной молодежи, которая могла себе позволить весьма недешевое удовольствие проводить здесь время. Был полдень, до открытия заведения оставалось еще несколько часов, но под полупрозрачным навесом на отделанном полированным гранитом крыльце неподвижно торчали, равнодушно глазея на прохожих, четыре рослых, могучего телосложения гражданина в темных деловых костюмах.

Денек опять выдался серый, пасмурный, дождь лил с самого утра, то ненадолго прекращаясь, то припуская с новой силой, и машины на клубной парковке были рябыми и пупырчатыми от осевших на них мелких капелек влаги. Среди них выделялся своими внушительными даже по московским меркам габаритами черный «кадиллак» владельца сети ресторанов и ночных клубов, к которой относилась и «Летучая мышь», Якова Наумовича Портного. В двух шагах от него мок под дождем белый лимузин, которым, приезжая в Москву, пользовался давний приятель и деловой партнер Якова Наумовича из славного города Донецка, Иван Захарович Бурко. Москву Иван Захарович недолюбливал – не из соображений националистического характера, которые ему, сыну населенного детьми и внуками ссыльных шахтерского края, были глубоко чужды, а просто недолюбливал, и все, считая этот город малопригодным для жизни и чем дальше, тем больше теряющим последние крупицы очарования, которым некогда обладал. Поэтому в столицу Российской Федерации Иван Захарович наведывался нечасто и только тогда, когда его присутствия в этом финансовом Вавилоне настоятельно требовали дела.