Будни детектива Нахрапова - Олег Беликов

– Будем, – обессиленный Фролов с мольбой посмотрел на следователя.

– Дайте правдивые показания в отношении вашего социального происхождения, социального положения и имущественного положения до 1917 и после.

– Я, Фролов Михаил Юрьевич, происхожу из семьи торговца. Примерно до 1904 года отец мой имел в Москве на Золоторожской улице железную лавку, в которой, как мне известно с его слов, торговлю производил сам лично. После 1904 года отец торговать перестал, т. к. его торговлю заглушили крупные купцы, с которыми он конкурировать не мог. Он вернулся в деревню Коломна, где у его отца, моего деда, имелось хозяйство: 6 десятин арендованной земли, 2 гектара арендованных лугов, косилка и другой сельскохозяйственный инвентарь. В хозяйстве был один постоянный наемный работник, он жил с нами много лет до 1916 года. После 1917 года имущественное положение отца осталось то же самое за исключением лошадей и рабочей силы. С отцом я жил вместе до 1917 года, затем ушёл воевать. А дальше я уже рассказывал.

– Виновным себя признаёте? – для проформы спросил Косицын.

Фролов хотел поинтересоваться, в чём именно, но обессилено махнул рукой и произнёс:

– Виновным себя признаю.

– Давно бы так, а то только время теряем!

Неторопливо погасив в пепельнице окурок, Косицын зачитал обвинительное заключение:

– Фролов, будучи враждебно настроен к политике ВКП(б) и советской власти, систематически проводил активную антисоветскую и контрреволюционную агитацию, говоря: «Сталин со своей сворой никак не хочет уступать место, убил массу людей и все-таки власть не отдает… Большевики укрепляют себе власть, сажая честных невинных людей в тюрьмы, а сказать нельзя – в тюрьму попадешь на 25 лет». Допрошенный в качестве обвиняемого, Фролов виновным себя признал, а также полностью изобличается показаниями свидетелей. Постановил: дело передать на рассмотрение Тройки. Старший лейтенант милиции районного отдела УНКВД, Косицын.

– Подписывать будете, Фролов?

– Буду, – безвольно ответил мужчина.

Выписка из протокола заседания Тройки при УНКВД СССР от 16 ноября 1936 года:

«Дело Фролова М. Ю.

В прошлом торговец, имел совместно с отцом лавку. Обвиняется в том, что среди сотрудников ОГПУ вел контрреволюционную агитацию, высказывал пораженческие настроения с угрозами расправы над коммунистами, выступал против мероприятий партии и правительства, вел антипартийную агитацию.

Постановили: Фролова Михаила Юрьевича – расстрелять, лично принадлежащее имущество конфисковать. Дата расстрела: 19 ноября 1936 года.

Из воспоминаний одного из исполнителей приговора:

«И теперь в полусонном, а точнее – полуобморочном состоянии Фролов брел в сторону того особого помещения, где приводилась в исполнение сталинская «Первая категория», то есть расстрел. Когда он вошёл туда, ему велели всё снять. Он сначала не понял. Затем побледнел. Пробормотал что-то вроде: «А как же…» Потом торопливо стянул с себя гимнастерку, для этого ему пришлось вынуть из карманов брюк руки, и его наркомовские галифе – без ремня и пуговиц – свалились. Когда один из следователей замахнулся на него, чтобы ударить, он жалобно попросил: «Не надо!». Тогда многие вспомнили, как он истязал в их кабинетах подследственных, особенно сатанея при виде могучих рослых мужчин. Тут не удержался конвоир – врезал прикладом. Фролов рухнул. От его крика все как будто с цепи сорвались. Он не устоял, а когда поднялся, изо рта у него текла струйка крови. И он уже мало напоминал живое существо…».

– Всё! – с облегчением выдохнул Нахрапов.

– Всё! – машинально повторила Римма Эдуардовна.

В комнате повисла тишина.

– Вот как бывает, – первым нарушил молчание Бобров. – А знаете, я сегодня был в доме, и дом мне показал Фролова…

Если бы не эта статья, Николай вряд ли решился бы на откровенность. Вдруг Римма и Нахрапов решат, что он просто слишком впечатлительный, вот ему и чудится невесть что? Но смеяться никто не стал, и Бобров рассказал все, что сегодня увидел.

– Получается, что Фролов сам вначале расстреливал мирных граждан, пока в НКВД не начались чистки, и он не угодил под пресс правосудия? – спросила Римма Эдуардовна.

– Вот именно, – согласился с ней Нахрапов. – Такого же правосудия, точнее сказать. Вначале сам был винтиком репрессивной машины, а затем попал в её же жернова.

– Интересно, почему дом нам выдаёт информацию не всю сразу, а частями? И самое интересное, что она не смешивается, хотя подается не в хронологическом порядке! – вслух подумал Бобров…

– Мне он тоже кое-что сегодня показал… – задумчиво произнёс Нахрапов. – Только дома. У меня дома, как это ни странно. Мне сегодня приснился сон, связанный с одним из обитателей этого дома.

И Нахрапов рассказал присутствующим о своём ночном видении, припоминая подробности злополучной катастрофы над Байконуром, бумерангом возвратившейся в их город и покаравшей всех, виновных в ней. Родион Романович был неплохим рассказчиком, и чувства, одолевавшие Шаповалова, ему удалось воспроизвести настолько ярко, что по спине у Боброва пробежал неприятный холодок.

«Господи, – подумал он, – тут шефа слушаешь, и то жутко, а каково было Шаповалову? Не мудрено, что он умер от страха!».

Размышления присутствующих прервал властный стук в дверь.

– Войдите, – громко произнёс Нахрапов, а Бобров направился к ней, чтобы открыть. Однако помощь не понадобилась – дверь распахнулась, и в офис вошёл Вахтанг Александрович Харатишвили.

– Добрый день, господа! Извините, что без предупреждения, однако обстоятельства дела требуют срочного принятия решения, – с этими словами клиент сел на свободное место.

Присутствующие удивлённо переглянулись.

Недостающие части пазла

Надежда второй день металась в жару. Сквозь мучительное забытьё она слышала, как приезжала «скорая», как приходил проведать её Бобров, как волновались у постели родственники. Но всё это было там, за пеленой тумана, пробиться сквозь который она не могла. Женщина словно находилась за гранью реальности, в мире, недосягаемом для окружающих и доступном только ей одной. Проваливаясь в бездну и время от времени всплывая из беспамятства, она знала, что ей ничего не грозит, но что-то пугало ее, что-то темное и неизведанное. Перед мысленным ее взором возникали не только образы знакомых ей людей – родителей, Боброва или Нахрапова, но и лица людей, давно отошедших в мир иной. Прасковья Семёновна рассказывала ей, как варить варенье из слив, её сын в полевой форме предлагал поиграть в разведчиков, а чета Гавриловых, Пётр Семёнович и Раиса Андреевна, угощали Надежду пышными сдобными пирожками с яблоками. И всё в этой идиллии было бы пристойно и благочинно, если бы не желание каждого рассказать о тайне соседского дома. Сын перебивал мать, жена мужа, а все вместе создавали невыносимый шум, и от этого Надежде казалось, что ее голова раздувается, как воздушный шар. Женщина пыталась призвать их к порядку, но ничего не получалось. Возникающие образы умерших соседей текли, как дым, мерцали и менялись: вот это полупрозрачные тела, постепенно наливающиеся красками жизни, но еще миг – и вновь бубнят над ухом аморфные фигуры… Когда же все слова были сказаны, очередная фигура постепенно таяла и рассеивалась в воздухе. И так, то появляясь, то исчезая, соседи галдели наперебой, рассказывая Надежде непонятные истории. А вот среди знакомых полупрозрачных людей возникла фигура незнакомого мужчины, одетого в военный френч… Незнакомец руками подавал непонятные знаки, словно призывая Надежду последовать за ним. При виде него фигуры соседей растворились в воздухе и бесследно исчезли, а тот продолжал настойчиво звать. Надежда согласилась и поднялась с постели. Босая, в одной пижаме, она неуверенно сделала несколько шагов. Ей внезапно стало легче, и ноги сами понесли ее вперёд.

Мужчина уверенно шел к соседнему дому, Надежда шла следом, даже не задумываясь, куда она идёт. Войдя во двор, незнакомец ещё раз махнул рукой и скрылся в глубине дома, оставив женщину одну. Из дома раздались громкие голоса, перерастающие в крик. Высоким фальцетом кто-то спрашивал кого-то о чем-то важном. Тот, другой, вначале отказывался говорить, а затем зашелся в истерике. Из дома донеслись глухие удары и звуки падающих тел, потом звуки драки… или избиения? Неведомый кто-то начал что-то рассказывать, слова полились неудержимым потоком. До женщины доносились обрывки отдельных фраз, но среди этой звуковой какофонии неоднократно и отчётливо слышалось: «Да здравствует товарищ Сталин!».

Надежде стало интересно, и она вошла в дом. Почему-то ей не было страшно.

Незнакомца, который позвал ее в дом, она увидела за столом, а перед ним на прикрученном к полу табурете безвольно сидел мужчина, опустив голову на грудь. Его лицо при ярком свете казалось синеватым от усталости и из-за трехдневной щетины, под покрасневшими глазами набухли тяжелые мешки, гимнастерка была измята и кое-как заправлена в галифе без пуговиц и пояса. Судя по всему, мужчине давно было безразлично, что с ним случится завтра или уже сегодня. Незнакомец наотмашь бил его по лицу, требуя от мужчины «всей правды». То, что это допрос, Надежда поняла сразу. Но кто эти люди и что они ей показывают?