Будни детектива Нахрапова - Олег Беликов

Прочтя статью, частный детектив удивленно спросил у собеседницы:

– Это что ли?

– Не только, – ответила Римма, – там есть ещё одна заметка, о большом чекистском начальнике – Фролове. Вот, смотри: «Постановили: Фролова Михаила Юрьевича – расстрелять, лично принадлежащее имущество конфисковать». Дата расстрела: 19 ноября 1936 года. А во второй газете – это, так сказать, бульварный листок – я нашла протокол допроса Фролова. Подлинник или нет, я не знаю, но фамилия, имя и отчество сходятся.

– Ну и что? – не понял Нахрапов.

– Кто из нас детектив, спрашивается? – засмеялась Римма. – А то, что до 1936 года указанный Михаил Юрьевич Фролов проживал по интересующему нас адресу!

– Не может быть! – удивился частный детектив.

– Еще как может! И вот доказательство! – Римма победоносно взирала на бывшего однокурсника, шутливо показывая своё превосходство.

– Можешь представить себе атмосферу тех лет? – поинтересовалась она у собеседника.

– С трудом, – ответил Нахрапов. – Темный кабинет, прикрученный табурет, свет в глаза. И всё в таком роде.

– Да я не о кабинете! Я об атмосфере в стране, где каждый подозревал друг друга, и без доноса и дня не проходило…

– Ты в этом смысле? Нет, не могу. Я даже не представляю, смог ли бы я работать в органах в те времена, – честно признался Родион Романович, и, боясь, что Римма снова расстроится, как тогда, в доме, сменил тему. – Давай лучше вернёмся к нашему Фролову.

– Давай, – согласилась она, – Читай вслух, мне тоже интересно!

Нахрапов раскрыл второй листок, и, к своему удивлению, наткнулся на уже знакомую фамилию – Фролов Михаил Юрьевич.

– Читай, читай! – подстегнула его Римма Эдуардовна.

«Перед следователем на прикрученном к полу табурете безвольно сидел мужчина, опустив голову на грудь. Его лицо при ярком свете казалось синеватым от усталости и из-за трехдневной щетины, под покрасневшими глазами набухли тяжелые мешки, гимнастерка была измята и кое-как заправлена в галифе без пуговиц и пояса. Судя по всему, мужчине давно было безразлично, что с ним случится завтра или уже сегодня. Допрос длился вторые сутки. Свет от настольной лампы бил в глаза, заставляя допрашиваемого постоянно жмуриться, а вопросы, не прекращаясь ни на минуту, хлестали его, как удары кнута. Он уже был готов подписать любые показания, необходимые следователю, но его все мучили и мучили, и он не мог понять, что же еще нужно сказать, чтобы допрос закончился.

А со стен невозмутимо наблюдали за происходящим портреты вождя всех народов Сталина и вновь назначенного Наркома Внутренних дел Николая Ивановича Ежова, «сталинского наркома» и «любимца народа». Даже дети знали плакат Бориса Ефимова «Ежовые рукавицы», где нарком берёт в ежовые рукавицы многоголовую змею, символизирующую троцкистов и бухаринцев, а в центральных газетах напечатали «Балладу о наркоме Ежове», подписанную именем казахского акына Джамбула Джабаева.

На этом посту Ежов в деятельном сотрудничестве со Сталиным и обычно по его прямым указаниям занимался координацией и осуществлением репрессий против лиц, подозревавшихся в антисоветской деятельности, шпионаже (пресловутая ст. 58 УК), «чистками» в партии, массовыми арестами и высылками по социальному, организационному, а затем и национальному признаку.

Это был триумф внесудебных репрессивных органов: так называемых «особых совещаний» и «троек НКВД».

Систематический характер репрессивные кампании приняли с лета 1937 года, но им предшествовали подготовительные репрессии в самих органах госбезопасности, которые «чистили» от сотрудников Ягоды. Человек перед следователем – скорее, уже тень человека – как раз и был выдвиженцем Ягоды, за что теперь расплачивался сполна. А совсем недавно в новенькой, с иголочки форме он сам наводил ужас на посетителей своего кабинета. Глядя сейчас на этого человека, трудно было представить его в роли всевластного следователя НКВД.

За столом сидел следователь НКВД Косицын. Он докуривал очередную папиросу и никуда не спешил. Модный шерстяной костюм облегал его мускулистое тело, аккуратная причёска не скрывала рано появившуюся на макушке лысину. Уже несколько минут он молчал. Нет, не для того, чтобы дать передышку сидящему напротив. Так змея гипнотизирует застывшего от ужаса кролика.

Следователь знал своё дело.

– Так что, Фролов, продолжим? – прервал он тишину.

Сил ответить у Фролова не было. Согласно обвинительному заключению, «действуя в антисоветских и корыстных целях и подготовляя государственный переворот, Фролов готовил через своих единомышленников по заговору террористические кадры, предполагая пустить их в действие при первом удобном случае. Фролов и его сообщники Попов, Евтушенко и Дараган практически подготовили на 7 ноября 1936 года путч, который, по замыслу его вдохновителей, должен был выразиться в совершении террористических акций против руководителей партии и правительства во время демонстрации на Красной площади в Москве».

Это было серьёзное обвинение, от такого не отвертишься.

Фролов понимал, что, как сказали бы сейчас, он попал под чужие разборки, но поделать ничего не мог. Он оказался заложником ситуации, связанной со сменой руководства НКВД. Новая метла по-новому метет… Но был ли он сам такой уж невинной овечкой? Давно ли он лично проводил такие допросы?… Никто не был оправдан, все признавали вину и каялись в террористической деятельности. Суд вершился быстро и просто: «тройки» (и даже двойки: руководитель местного НКВД и прокурор) пропускали через свои руки сотни дел в день. Между арестом и смертным приговором проходило от нескольких дней до нескольких недель. Смертный приговор без апелляции исполнялся в течение нескольких дней.

В большинстве репрессивных операций в рамках «ликвидации шпионов и диверсантов», «ликвидации преступных элементов», «депортации семей врагов народа» и т. д. шансы рядовых обывателей увидеть у своего порога черный воронок часто зависели от случая и от плана по арестам, который спускали по разнарядке. Некоторым не везло лишь потому, что они жили в «неудачном месте» – живущих в приграничной полосе арестовывали гораздо чаще. Многое зависело и от подробностей биографии. Есть ли родственники за границей? Были ли среди предков иностранцы? Пускай они поселились в стране еще в допетровские времена… Опасно было и случайно оказаться однофамильцами намеченных к аресту. А если выполнить квоту все же не удавалось, Михаил Юрьевич Фролов всегда умел найти выход и выполнить «норму». К примеру, сгорела в районном центре лесопилка – пожар можно было использовать как предлог для того, чтобы арестовать всех, проживающих рядом с ним, как «соучастников».

Запрограммированный сверху, произвольно выбирающий категории политических врагов, террор самой своей природой порождал подобные «перегибы». Теперь же Фролов с сожалением вспоминал о своей власти и всесилии…»

Дверь в офисе отворилась, и на пороге возник Бобров.

– Всем привет! – не слишком радостно произнёс он.

– Привет, – поздоровались Римма и Нахрапов. – Как там Надежда?

– Плохо. У нее жар, – ответил Бобров. – «Скорая» ночью приезжала, утром приходил участковый, но ничего не установили. А человек на глазах тает.

– Чем мы можем помочь? – поинтересовался частный детектив.

– Не знаю. И родители ее не знают… Будем ждать улучшения, а там… – Бобров неопределённо махнул рукой.

– Может, к бабке её свозить? – спросила Римма Эдуардовна.

Частный детектив и его помощник переглянулись между собой и в один голос воскликнули:

– Нет, только не к бабке! – не сговариваясь, хором воскликнули сыщики.

– А почему? – наивно спросила женщина. – Если уж в этом доме происходит что-то непонятное, а врачи ничего не понимают, может быть, знахарке будет проще определить, от чего Наде плохо?

– Долго объяснять, – за двоих ответил Нахрапов, – но мы по себе знаем, что с бабками лучше не связываться!

– А, тот случай? – припомнила Римма рассказ Нахрапова о его недавнем расследовании. – Тогда женщина обратилась к гадалке, пытаясь узнать своё будущее, а потом трагически погибла.

– Да, – подтвердил Нахрапов. – Надеюсь, медики все-таки разберутся, что к чему.

– Хотелось бы! – искренне ответила Римма.

– А что это вы тут изучаете? – поинтересовался Бобров.

– Ты послушай, это касается истории дома, – посоветовала женщина и попросила Нахрапова дочитать статью.

«– Так что, Фролов, будем давать показания? – ещё раз переспросил Косицын.

– Будем, – обессиленный Фролов с мольбой посмотрел на следователя.

– Дайте правдивые показания в отношении вашего социального происхождения, социального положения и имущественного положения до 1917 и после.

– Я, Фролов Михаил Юрьевич, происхожу из семьи торговца. Примерно до 1904 года отец мой имел в Москве на Золоторожской улице железную лавку, в которой, как мне известно с его слов, торговлю производил сам лично. После 1904 года отец торговать перестал, т. к. его торговлю заглушили крупные купцы, с которыми он конкурировать не мог. Он вернулся в деревню Коломна, где у его отца, моего деда, имелось хозяйство: 6 десятин арендованной земли, 2 гектара арендованных лугов, косилка и другой сельскохозяйственный инвентарь. В хозяйстве был один постоянный наемный работник, он жил с нами много лет до 1916 года. После 1917 года имущественное положение отца осталось то же самое за исключением лошадей и рабочей силы. С отцом я жил вместе до 1917 года, затем ушёл воевать. А дальше я уже рассказывал.